Ахмедхан приблизился к канату. Пеньковая толстая струна скользила мимо его ног по жухлой траве и уползала за седловину. Ахмедхан вынул кинжал, обернулся к аулу и крикнул:
— У вас помутился разум! Отцам и дедам моим принадлежит эта гора!
И он ударил кинжалом по канату. Аул ахнул единой грудью: канат подпрыгнул, взвился и разъяренным удавом пополз вверх. Он убыстрял свой бег, свивался спиралью, расплетаясь на конце.
Толпа бросилась вверх на седловину.
Внизу, по ту сторону горы, стоял маленький жучок-«фордзон», уткнувшись тупым рыльцем в сломанное дерево. На кроне деревца темной тряпкой обвисла фигурка человека. Она зашевелилась и сползла на землю. Аул расслабился и задышал.
Абу взобрался на сиденье. Трактор дрогнул, прыгнул вперед, подмял под себя сломанное деревце. Он описал круг и полез в гору. На средине склона он стал разворачиваться, и всем показалось, что железный жучок сейчас опрокинется и придавит человека, оседлавшего его.
Абу спрыгнул с сиденья и взял в руки конец каната. Он увидел, что канат разрублен. Поднял голову, долго смотрел на седловину. Потом, шатаясь, полез в гору, волоча канат за собой.
Перед ним расступились: сосредоточенным и спокойным было его лицо, перечеркнутое наискось розовой ссадиной.
В конце людского коридора стоял Ахмедхан. Абу шел на него, и людям становилось жутко. Хрупкой и недолговечной казалась плоть Абу перед необъятным Ахмедханом. Абу шел вперед, будто собирался пройти сквозь него, будто не гора мяса высилась перед ним, а ее хрупкая тень.
Абу шел на Ахмедхана, и по мере того, как укорачивался путь, который он загородил, аул начинал понимать, что не Ушахов шел на сына Хизира, а вся коммуна из двенадцати семей и комсомол.
А когда все поняли это, то уже не удивились, почему уступил дорогу человек, уже однажды убитый плевком женщины.
Ахмедхан шагнул в сторону, и судорога передернула его лицо, стало оно растерянным, закаменело в бессильной, тоскливой ярости.
Абу опустился на корточки и стал связывать концы каната. Пальцы не слушались его. Тогда подошел и помог брату пастух.
Абу пошел к своему «фордзону». И тогда, очнувшись, взъяренный своей дурной, бунтующей силой, над канатом встал Ахмедхан. И все поняли — он снова его разрубит.
За перевалом звонко взревел трактор, канат натянулся. Ахмедхан поднял кинжал. И тут в спину ему ударил камень. Это был сильный удар: у Ахмедхана перехватило дух. Пытаясь вздохнуть, он обернулся. Ниже Ахмедхана стоял пастух Ца. Плуг уползал от него, и за ручки теперь держался Султан Бичаев. Пастух смотрел на Ахмедхана и искал босой ступней второй камень. Ахмедхан пошел к пастуху. Мюрид все-таки сумел вдохнуть, и теперь грудь его жадно вздымалась, с хрипом втягивая воздух.
Ца нащупал камень, поддел под него пальцы. Ахмедхан посмотрел на булыжник и вдруг осознал — таким можно убить. Прыгнул в сторону. С ним воевали камнями, и поэтому нельзя было пускать в ход винтовку. Пастух развернулся за мюридом, готовый к броску.
Здесь еще один камень ударил в спину сына Хизира. Ахмедхан содрогнулся и огляделся сквозь красную муть, застилавшую глаза. Он увидел, что камни зажаты в руках у многих.
Тогда он повернулся спиной к толпе и побрел вниз, волоча ноги. Он вдруг понял, что потерял сегодня не только родовую гору — аул отнял у него немеренную силу его, и не будет отныне в ауле человека слабее Ахмедхана.
Уже внизу ему пришло в голову — дело хозяина! Лишь в нем спасение от бессилия и позора. Ахмедхан уходил все дальше к аулу, сотрясаясь в сухом, постыдном плаче. И не было в эту минуту у Митцинского раба преданнее Ахмедхана.
35
Гваридзе добрался до Хистир-Юрта ночью. Постучал сильно в ворота Митцинского. Ждал, пока в щелях прорезался свет. Загремел железный запор, калитку открыл Ахмедхан. Скрипнула дверь, на крыльцо вышел Митцинский — не спал. Стук в ворота полоснул по нервам.
Гваридзе шагнул через высокий порог, приказал отрывисто:
— Заприте.
Пошел, шатаясь, к большому, смутно белевшему дому. Дорогу заступил Ахмедхан. Спросил угрюмо:
— Кто?
— Человек, — ответил Гваридзе, добавил отрывисто, зло: — Пусти, болван, я едва на ногах держусь.
Ахмедхан изумленно хмыкнул, отступил. Гваридзе дошел до крыльца, оперся плечом о резной столбик, стал сползать на землю. Сказал Митцинскому шепотом, озлобленно:
— Что, так и будете стоять? Помогите же подняться, черт возьми!
Митцинский кивнул Ахмедхану: «Помоги», — с холодным любопытством вглядываясь в бесцеремонного гостя. Ахмедхан уцепил пришельца под мышки, приподнял, потащил в комнату: у гостя заплетались ноги. В доме гость сел на тахту, размашисто, истово перекрестился, откинулся к стене, закрыл глаза, спросил:
— Поесть что-нибудь найдется?
Ташу, шурша атласным халатом, принесла холодную курицу, лепешки. Гваридзе оттолкнулся от стены, безумным взглядом посмотрел на мясо, оторвал крыло, стал исступленно жевать. Ташу вышла, притворила дверь и стала заглядывать в щель, испуганно округлив глаза, — кости с треском лопались на зубах у гостя — пес, не человек. На худой, жилистой шее челноком ходил кадык.
Гваридзе несколько раз проглотил, опомнился. Болезненно морщась, искоса глянул на Митцинского:
— Прошу прощения... первый, знаете, неодолимый рефлекс. Так и кажется, что отберут, — сухо засмеялся. Стал есть сдержанней, лишь дрожь руки, что тянулась к мясу, выдавала, чего стоила эта сдержанность.
Митцинский молчал, ждал. По акценту стал догадываться, кто пришел к нему. Но предоставил гостю начать разговор самому.
Утолив голод, Гваридзе откинулся на ковер:
— Хорошо же вы гостей встречаете, господин Митцинский. Вас предупреждали о моем приходе. Так почему меня на перевале встречает ЧК вместо князя Челокаева?
— Вы не представились, — холодно напомнил Митцинский.
— Гваридзе Георгий Давыдович, член паритетного комитета, член ЦК национал-демократов. Поскольку мы, естественно, не питаем доверия друг к другу, думаю, что «господин Гваридзе» в ваших устах будет соответствовать обстановке.
— Вы правы, господин Гваридзе, — невозмутимо отозвался Митцинский. — Вы насытились?
— Весьма условно, если учесть, что неделю жил на кизиле и грушах.
— Тогда перейдем к делу. Меня, представьте, тоже интересует вопрос, почему вас встретила ЧК, вместо князя. И до полного выяснения я вынужден ограничить вашу свободу. Эту ночь вы проведете в яме с соломой. Вам бросят одеяло. Не пугайтесь, мои предки и женщина, что принесла вам еду, проводили в ней недели и, как видите, ничего. Уже поздно. Деловые разговоры перенесем на завтра. Завтра у нас большое событие. Вы примете в нем участие.
В ночь накануне события Митцинский стал панически бояться любого непредусмотренного факта. Подлинность Гваридзе после визита Быкова не вызывала в нем сомнения. Но явление грузина было тем не менее непредусмотренным фактом. И шейх решил засадить инспектора в яму — на всякий случай. Извинения, реверансы — все потом, после хоть на колени перед именитым грузином, если понадобится.
— В вашей яме можно вытянуть ноги? — спросил Гваридзе.
— Можно, — кивнул Митцинский.
Гваридзе потянулся и сладко зевнул. Он благодарил бога за хорошую школу, которую успел пройти у Быкова. Едва ли теперь его можно было выбить из колеи какой-то ямой, когда он успел растерять за несколько дней прежнюю веру, идеи и смысл жизни. Новые врастали в душу болезненно, туго. Впрочем, если говорить о смысле жизни, то этот атрибут собственного бытия, кажется, скоро отступит на второй план, если ночью пойдет дождь или снег, а яма под открытым небом.
...Ахмедхан спустил Гваридзе в яму по веревке, сбросил войлочное, свалявшееся одеяло и накрыл яму большим железным листом. От одеяла несло потом и бараньим жиром, но оно было теплым. И Гваридзе стал быстро засыпать. Его блаженно качнуло и понесло вниз, будто дно у ямы стало проваливаться. Через несколько минут он спал.
Согласно приказу штаба округа от 26/11 мною проводились двухдневные учения силами всего гарнизона в районе аула Хистир-Юрт. В пятнадцать часов двадцать три минуты командир орудия боец Пастухов скомандовал орудийному расчету «огонь», имея в виду поразить цель: отдельно стоящее дерево в ста метрах.
После команды выстрела не последовало. Пастухов вторично отдал команду, и снова вышла осечка.
Извлеченный из орудия снаряд был осмотрен. Внешних повреждений не обнаружилось. Были сделаны попытки использовать боеприпасы из ящика, откуда был взят первый снаряд. Все они оказались негодными.
Боец Пастухов доложил, что этот ящик был получен им накануне из орудийного склада у Курмахера, а остальные получены за неделю до учений.
Согласно вашему указанию ставить вас в известность обо всех происшествиях, я составил этот рапорт.
Довожу до вашего сведения, что мною согласно заданию велось наблюдение в крепости Ведено за всем подозрительным, имеющим место как на объектах, так и среди личного состава.
Особое внимание, по вашему распоряжению, мною уделялось высоким объектам, как-то: крыша казармы, орудийного склада, наблюдательная вышка — и всем лицам, которые были связаны с подъемом на эти объекты.
За два дня до выхода гарнизона крепости на учения начальник орудийного склада завхоз Курмахер постирал свои галифе. Это был неожиданный факт, поскольку вся одежда комсостава стирается в прачечной. Этот факт, сам по себе незначительный, привлек мое внимание, поскольку в дальнейшем Курмахер вошел в смычку с одним из вышеперечисленных объектов: орудийным складом.
Постирав свои галифе, Курмахер вместо того, чтобы повесить их на бельевой трос вдоль ограды, где обычно сушится стираное белье, приставил лестницу к стене орудийного склада и полез на крышу, имея под мышкой выжатые штаны, веничек, а в карманах камни.