Мне надо стоять вторую на главном подъезде. Значит - принять пост ровно в двенадцать. Все равно до этого времени мне нельзя уходить из караульного помещения. И я облокотилась на подоконник.
День такой ясный, светлый. Даже притихла Нева. Я давно не видела ее такой. Она точно зеркало. Около баржи едва-едва плещет… Вдруг треск раздался страшный… Что это? Палят наши корабли? Нет. Снаряд в Неву бахнул. Из Невы столб воды и дым… Снова треск. И на противоположной стороне между белой церковью и красными зданиями уже поднимается желтое облако. Обстрел… Вот тебе день ясный, тихий!.. Я отошла от окна.
Скоро снаряды стали рваться так близко, что окна заволокло пылью и дымом.
- Выходите из караульного помещения! - сказал старший лейтенант Голубков.
- Куда? - спросила я.
- В коридор.
Есть у нас коридор в самом низу здания, глухой, сводчатый. Он так расположен, что его можно только разбомбить, а снаряд его не достанет. Туда во время обстрела спускают раненых с верхних этажей.
Пришли мы, а там уже тесно. Насилу отыскали уголок, где можно стоять, прислонившись к стене. Здесь неплохо. А каково сейчас на постах?.. Часовому на главком подъезде еще ничего: он может войти в проходную и закрыть дверь, которая ведет на улицу. Часовой у ворот, наверное, встал под соседнюю арку. Хуже всего на вышке.
Сейчас там стоит Пацуфарова. Она не молодая, но и не такая уж старая, а ходит мелкими, заплетающимися шажками, понурившись. Шинель сидит на ней горбом. На строевых с ней прямо мучение. Поворот направо сделать не может. И вечно она суетится…
- Ой, как Нюрка там на вышке?! - с беспокойством спросила я.
- Ничего, ничего, - сказала Галина, - туда пошел старший лейтенант Голубков.
- Как пошел? - говорю я. - Ведь сейчас двор не перейти.
- А вот пошел, - сказала Галина.
Старший лейтенант Голубков нам потом рассказывал, что Пацуфарова даже плакала от страха, но с вышки не ушла. С Нюрой ничего не случилось. Вышку снаряды не задели.
А вот на мостовую перед госпиталем упал снаряд. Осколки полетели через окно в караульное помещение. Нам бы досталось, если бы мы оттуда не ушли.
В госпитале со стороны набережной вылетели почти все стекла. На темно-серой стене появились новые красные дыры. Осколки снаряда в стену так и брызнули. Хорошо, что в это время никто не проходил по панели и не прислонился к стене.
В полдень я вышла на пост. Тишина наступила снова. Дядя Вася и дворничиха даже битые стекла уже успели смести.
Нева сверкает на солнце. Под прибрежным деревцом кто-то сидит ко мне спиной, обхватив руками колени. Да это девчонка!.. Тут как тут. А я еще подумала, что, пожалуй, сегодня она не появится на набережной в свой обычный час.
Что такое полдень? В полдень продукты с базы развозят работники столовых. Идут они по мостовой, шаг за шагом толкая нагруженную тележку. Больше никто и не ходит. Час самый рабочий. И чтобы в это время любоваться на Неву, нужно быть бездельником. А кто же она? Бездельница и есть. Сиди, сиди, на этот раз я не прозеваю, когда ты шмыгнешь за поленницу.
Тележки следуют мимо меня, одна перегоняя другую. Их задержал обстрел. Теперь их толкают как можно быстрее. И мне сказать им хочется: «Двигайтесь поскорей, поскорей, потому что обстрел может быть каждую минуту».
Когда шаги равномерные и стук колес затихли, с моста Строителей спустилась и повернула на набережную еще тележка. Но эту везет лошадка низкорослая. За спиной возницы какие-то ящики. Лошадка плетется, возница лениво взмахивает кнутом. Когда они со мной почти поравнялись, я увидела, что за спиной возницы вовсе не ящики, а клетки. В большой клетке возится медвежонок. Из соседней клетки выглядывает обезьянка, схватившись лапками за прутья. А сверху в маленькой клетке сидит на жердочке зеленый попугай. Чудеса!.. Все это время видела только крыс и думала, что не осталось больше в нашем городе никаких животных. И вдруг увидеть такое на нашей улице!.. Да еще сейчас же после обстрела!.. Тележка остановилась около нашего подъезда.
- Часовой, - говорит возница. - Где здесь на набережной детский сад?
- Дальше, - говорю я, - вот за тем желтым зданием. Я видела, оттуда детишек выводили гулять. А вы откуда?
- Из зоологического. Гостей везу ребяткам. По детским садам развожу этих гостей.
Поехали дальше. А я смотрю им вслед. Представляю себе, как им обрадуются ребятишки. Ведь даже я видеть их считаю за счастье.
Потом я вспомнила, что мне смотреть нужно совсем в другую сторону. Я быстро оглянулась на прибрежное деревцо. Ну конечно, девчонки под деревцом уже нет.
Но, может быть, она уйти еще не успела?.. Ничего, если я на минутку оставлю главный подъезд: дрова мне тоже поручены… Я перебежала мостовую и завернула за кучу дров от разломанного дома.
А она тут. Присев на корточки, завязывает свой туго набитый мешок.
Я появилась перед ней неожиданно. Она даже вздрогнула. Быстро выпрямилась и уставилась на меня карими глазами. Светлые кудельки она, видно, никогда не расчесывает. Они у нее сбились, как пакля.
- Вот кто наши дрова ворует! - говорю я.- А ну-ка, вытряхивай!
А она подхватила свой мешок и побежала. Я ее догнала в три прыжка и схватила за мешок.
Я тяну мешок к себе, а она хочет его вырвать.
- Вытряхивай мешок, я тебе приказываю! Ты слышишь? - Но она в мешок вцепилась что есть силы, никак не оторвать.
- Пусти! - шепчет сквозь стиснутые зубы.
Что с нею делать? Стрелять в нее? Ну, нет. И драться смешно. Выпустить? Ни в коем случае. Я схватила ее за шиворот.
- Отдавай мешок!
- Бей, - крикнула она. - Ну, бей! Все равно не отдам.
И я чувствую - не отдаст. И откуда у нее такая сила? Нет, это не дистрофик. Ее худенькое, легкое тело натянулось, как пружина. Кажется, если ударить ее, рука отскочит.
Ладно, я ее вот так за шиворот к дежурному по части притащу вместе с мешком. И поволокла ее по мостовой. Вдруг над нашими головами раздался сухой треск. Разрыв в воздухе. Шрапнель!..
Мы разом присели, почти приникли к мостовой. Снова сухой треск, и что-то шарахнулось в поленницу.
- Здесь не укрытие, - сказала я громко и бросилась бежать к госпиталю.
Вижу, и она перебегает мостовую. Я вскочила в подъезд, а она бросилась за выступ стены нашего госпиталя. Мешок у меня оказался.
- Иди сюда! - закричала я. - Ко мне иди!
Но она даже не оглянулась, прижалась к стене.
Я вбежала в проходную, захлопнув за собой дверь. Как хорошо в проходной главного подъезда! Стены толстые, двери толстые. Когда я дверь закрыла, стало полутемно. Окошек нет, свет проникает только из комнатки дежурного по части.
Недалеко от входа стоит деревянное кресло. Красивое кресло, с резьбой. Но очень узенькое… И такая у него прямая и высокая спинка, что сидеть можно только навытяжку.
Я прозвала его: «кресло Иоанна Грозного». Мешок я сунула под него и только хотела сесть - на улице опять засвистели снаряды. И два новых разрыва. Нет, это шрапнель не случайная. Опять обстрел начинается, как утром.
Вспомнила, какие красные дыры в стене нашего госпиталя от прошлого снаряда. А ведь она там стоит…
Я выбежала на подъезд. Она стоит прижавшись к стене и закрыла лицо руками.
- Ты что?.. - закричала я. - Что ты там стоишь?.. Иди сюда! Иди… Я тебя не трону!
Но она не шевельнулась. Я даже плюнула.
- Тьфу, ну и упрямая!
И убежала в проходную. Что же делать? Не тащить же ее снова за шиворот.
До чего отвратительный свист! И дверь и окна дрожат от разрывов. Наверно, страшнее тому, кто хорошо знает, что бывает от этого, кто много раненых видел.
Опять я выскочила на подъезд под этот отвратительный свист. Хотя с ней дралась, но сейчас из-за нее у меня даже что-то внутри заболело. И я уже не стала кричать. Я ее позвала, точно стала просить.
- Эй, товарищ!..
Не знаю из-за чего, - быть может, из-за слова «товарищ», но она вдруг от стены оторвалась и, не отнимая рук от лица, бежит, бежит ко мне…
В проходную заглянул начальник госпиталя. Потом зашел майор Руденко к дежурному по части. Но никто не удивился, увидев незнакомую фигурку, сидящую на «кресле Иоанна Грозного». Ведь мы приглашаем в проходную всех, кого застигнет обстрел на улице около госпиталя.
На «кресло Иоанна Грозного» я ее посадила. Но она сидит не навытяжку. Она поджала загорелые ноги, натянула на колени выцветшую юбчонку и головой поникла.
Даже невозможно разглядеть ее лицо. Только торчат сбитые кудельки.
Я стою, прислонившись к ручке кресла, обхватив двумя руками винтовку.
Опять страшный треск, дверь чуть не сорвало с петель.
- Вот бьют, проклятые, - сказала я. - Но к нам сюда снаряд не заскочит.
- Почему? - спросила она.
- Потому что снаряды летят с той стороны. Могут упасть на крышу или на мостовую. А в дверь им не заскочить.
- А не все равно пропадать?.. - сказала она.
- Почему пропадать? - говорю я. - Раз ты до сих пор выжила…
- Пока живу, но из всей семьи я одна осталась…
- А что с ними?
- Мать и сестренку в сорок первом в бомбоубежище засыпало. А нынче весной умер отец.
- От голода?
Она отвечала, на меня не глядя, а тут повернулась ко мне лицом.
- Нельзя сказать, что от голода. После него остались сухари. Он ел много.
- А откуда вы брали?
- У нас были вещи. Сначала мы голодали, а потом подвернулся один человек. Он стал у нас вещи выменивать. Приносил мясо, рис, сухари… И вот отец скажет: «Лена, навари мясных щей!» Наварю щей. Съест. И опять: «Лена, навари каши погуще!» Наварю каши. Съест и кашу. Ой, сколько он ел!.. И умер… Отчего?..
- Так он объелся. От этого тоже умирают, - сказала я. - Теперь что ты делаешь одна?
- Я?.. Доедаю сухари. На рынок хожу менять. Но уже не осталось ни одной порядочной вещички.
- И дровами запасаешься, - сказала я.
Глазки ее сузились.
- Надо. А то придет холод ко мне в пустую квартиру… Боюсь холода больше всего.