– Это надо знать мою сестру. Позвонить, что ли, не могла…
Икрам, словно желая сказать «Так я пойду?», дернулся было обратно к двери.
– Да вы проходите. На улице так и льет? Нет, в самом деле, куда вы пойдете? Оставайтесь. Я не ужинала, присоединитесь?
Приглашение прозвучало слишком интимно, и Саида пристыженно подумала, не слишком ли навязчивой она выглядит. На ее счету уже имелось несколько ничем не окончившихся романов, и она знала, как молодые люди из хороших семейств осторожничают на этот счет. Но Икрам, кажется, не заметил ее напора. Действительно, зачем уходить, когда за окном сгущается тьма, льет как из ведра, а сестра «невесты», обычно строго-холодная, кажется, даже рада его внезапному визиту? Раньше они никогда не оставались наедине, и это приятно волновало обоих. В свертке оказалась запеченная курица, купленная в буфете гостиницы «Жетысу»[3]. Саида достала из холодильника сыр, нарезала батон, принесла вино. Эту нарядную импортную бутылку, задвинутую за стопку полотенец, она заприметила уже давно, и сейчас представился случай ее откупорить. Хозяйка наверняка не заметит пропажи…
Икрам мягко забрал бутылку у Саиды, которая уже приготовилась отколупывать золотую фольгу, плотно облегавшую горлышко, подошел вплотную. Саида забросила руки ему на шею. Они стали целоваться – сначала легко, будто понарошку, а потом замерев в одном нескончаемом, бездонном поцелуе.
В альбомах у обеих сестер сохранилась фотокарточка тех лет: Айша, Гульсара и сестры в лыжных костюмах в обнимку на Медео в один из солнечных зимних дней. Фотограф запечатлел тот миг, когда Аида искоса, недобрым взглядом сверлит ухо сестры, стоящей в съехавшей набок шапочке с помпоном.
Айша пару лет спустя выйдет замуж за кубинца и уедет с ним на Кубу. Там ее следы затеряются. Гульсара через много лет вместе с мужем и двумя внуками разобьется насмерть в автомобильной аварии на трассе Алматы – Бишкек. А сестры так и останутся пожизненными соперницами.
В зуме обе старались оставаться милыми, как и положено родным сестрам, и не скатываться до взаимных уколов. Саида оживленно рассказывала, как летала с мужем в Таиланд и ей там совсем не понравилось. Движение на дорогах беспорядочное, носятся на мопедах как бешеные, всюду шастают молодые тайки под ручку со старыми европейцами в шортах и шлепанцах на варикозных ногах. Смотреть противно… Только массаж хорош, они с мужем две недели подряд ходили в один и тот же салон, где их массировали две тайки-хохотушки, работавшие за соседними креслами. Объедались манго и другими диковинными фруктами. Саида Исмаиловна, строго следившая за весом, даже поправилась на полкило.
– Икрам Байрамович, как дитя, любит простецкую уличную еду. Словно плебей, ей-богу. Там на улицах продают кур жареных, лапшу… Так он за эти столы грязные садился и меня заставлял. Опасалась встретить знакомых, скажут, что мы как голытьба…
Увидев, как обиженно опустились у сестры уголки рта, Саида перевела разговор в более безопасное, но все же болезненное для Аиды русло:
– Нужно будет в следующий раз в Италию ехать, там все-таки культурнее. Правда, бывали уже раз десять… Неаполь такой грязный, мусора по колено. Туда больше ни ногой!
Аида слушала, кивала, мучительно выискивая, что бы такого сказать, чтобы не выглядеть в глазах сестры бедной родственницей. Зарубежными вояжами она похвастать не могла, один раз только выбралась в Болгарию. Зато муж опубликовал уже пятую книгу по своей исторической специальности. Саида Исмаиловна знала, что зять – автор невероятных по занудству монографий по истории Улуса Джучи[4], и попросила сестру передавать ему поздравления. На этом обе сочли родственный долг выполненным и с облегчением попрощались.
«Надо будет выслать ей пару коробок с согымом[5]», – великодушно подумала Саида Исмаиловна и отправилась на кухню. Завтра предстоял большой прием гостей, надо было отдать распоряжения.
Анара
Рюкзак был плотно набит, гитара – заправлена в чехол. Оставалось натянуть кроссовки, когда на мобильный пришло сообщение от таксиста. Анара обулась, обошла квартирку. Сожалений не испытывала. В стеклянной вазе на подоконнике засыхал букет хризантем, в мойке стояла немытая кофейная чашка. Съемное жилище было точь-в-точь, как все предыдущие: минимум мебели, в спальне только кровать и тумбочка, на кухне пара тарелок, несколько бокалов, штопор и кофеварка. Анара никогда не готовила – не умела и не хотела. Питалась в ресторанах, кафе, уличных забегаловках, заказывала китайскую еду в коробочках или пиццу с доставкой.
Она спустилась по витой лестнице, закинула ключи в почтовый ящик, как и договаривалась с хозяйкой. Квартиркой владела бывшая землячка, алматинка Шолпан, некогда прилетевшая во Францию на стажировку и выскочившая замуж за фиолетового, как спелая слива, афрофранцуза Джехана. Соотечественникам Шолпан мужа не показывала, стеснялась. И матери своей наказывала не уточнять национальность зятя. Апайка[6] уклончиво отвечала совсем уж любопытным соседям и родственникам, что кюйеу бала[7] – мусульманин, а это главное.
Постоянная полубездомность с детства приучила Анару легко расставаться с вещами и с людьми. Особенно с людьми. Последний ее бойфренд, профессиональный фотограф Жак, забыв у нее гитару, свалил в свой обожаемый Тунис делать серию заказных снимков для журнала. Плоские крыши выбеленных солнцем кварталов, узкие улочки с лазоревыми стенами и уставленные терракотовыми вазонами с чахлой зеленью, шатры берберов и женщины поразительной красоты. Иногда бильдредакторы спрашивали с усмешкой, указывая на фото сидящей на ступеньках пожилой берберки со старинными браслетами на сморщенных руках:
– И это что, не постановка?
Жак с ухмылкой вкручивал в пепельницу сигарету:
– Полетели со мной! Найдем такую же старушенцию, и я посмотрю, как ты будешь ее усаживать…
С Анарой Жак расстался спустя год странного сожительства. Она не слишком печалилась, когда он улетал в очередную далекую страну, и не особо радовалась, когда возвращался. Он пытался учить ее профессии. Анара, отщелкав с десяток кадров, возвращала аппарат – неинтересно. Жак этого не понимал, утверждал, что отец только губит ее, слишком щедро снабжая деньгами. Его собственный родитель одолжил ему сумму на первый профессиональный аппарат и получил ее обратно уже с процентами.
Жак знал о ней совсем немного и сам удивлялся, почему они вместе. Анара была инфантильной, ничем не интересовалась, безответственно опустошала кредитки, покуривала травку, воровала в супермаркетах ради развлечения. Хотя было в ней что-то притягательное, манкое, непостижимое. В респектабельном квартале Парижа жила ее мать, крохотная восточная женщина с некрасивыми, похожими на пузатые бутылки, короткими ногами. Анара рассказывала о матери скупо. О ее тайном романе с женатым казахстанским коррупционером. Мать родила от него Анару, не рассчитывая стать законной супругой. Жена коррупционера угрозами заставила мужа отнять девочку… Иногда экс-любовник матери прилетал в Париж, показывал ей фото подрастающей дочери; вот она за фортепиано, вот перед елкой в костюме Пьеро и с печальным лицом…
Жак имел о Казахстане смутное представление. Приятель, журналист оппозиционной газеты, говорил, что страна насквозь коррумпирована. Это можно было понять и самому. Десятки поместий на Лазурном Берегу принадлежали казахстанским олигархам, а у фешенебельных парижских отелей были припаркованы дорогие авто сынков правящей элиты. Знакомые администраторы и швейцары гостиниц называли постояльцев «эти казахи», «эти русские». Одного такого сыночка Жаку довелось увидеть в ночном клубе. Низенький, хорошо откормленный пацан лет двадцати напился, сцепился с посетителем, и его унес на себе огромный араб, состоявший при нем кем-то вроде няньки. Анара сказала, что отец пацана – страшно влиятельный дядька, третье лицо в государстве…
Таксист-алжирец, обернувшись к мрачной пассажирке, уточнил:
– Мадам? Орли?
– Орли, Орли… Родина зовет.
И по-русски прибавила:
– Родина-уродина…
Анипа
– Убирайте быстрее, пока ханым[8] не пришла!
На мраморном с электроподогревом полу просторной кухни вокруг раскрытых коробок с мясом возились две девушки. Над ними, уперев в могучие бока кулаки, нависала Анипа, экономка Саиды Исмаиловны. Увидев вошедшую хозяйку, ощерилась щербатым ртом:
– Сейчас подотрут, айттым ғой[9], чтоб постелили киленку…
– Ничего, ничего, не страшно. И не киленку, а клеенку! Калайсындар?[10] Мясо Серик привез?
Девушки, виновато поздоровавшись с ханым, продолжили суетливо затирать кровавые разводы. Одна была дочерью бывшей золовки Анипы и временно помогала по хозяйству. Родители отправили ее в столицу, рассчитывая, что благополучная Анипа пристроит ее возле себя. Пока девчушка особых дарований не проявляла, и Анипа прикидывала, на какой козе подъехать к ханым и попросить взять ее на минимальную зарплату. В ауле совсем работы не было, а девчонку жалко – заика с малых лет. Свора собак за совсем маленькой погналась, напугала. Застенчива ужасно, момын[11]. Назад отправлять обал[12] – чего доброго выпихнут замуж за какого-нибудь сумырая[13]… Бедняжка, пока имя произнесет, можно дом по кругу обежать. Да и разговаривать с ней нужды нет. Могла бы снег во дворе убирать, следить за порядком в гараже, да хоть овощи чистить иногда. Вторая девушка, Динара, была мастерицей делать салаты, и ее нередко приглашали для этого в богатые дома.