— Томас, — сказала она, — это мистер…
— Трейси, — подсказал я, ибо под таким именем представлялся другим жителям улицы, и покраснел, чего со мной не случалось уже лет пятнадцать. Таким людям не лгут.
Как оказалось, их фамилия была Квейр, и были они старыми любящими супругами. Она называла его “Томас” и каждый раз произносила это имя с явным удовольствием. Он говорил ей “моя дорогая” и даже два раза встал, чтобы поправить подушки, на которые она опиралась своей хрупкой спиной.
Прежде чем мне удалось убедить их выслушать мой первый вопрос, я должен был выпить с ними чашечку чая и съесть парочку маленьких пирожных с корицей. Миссис Квейр издала несколько сочувственных причмокиваний, когда я рассказывал им о старушке, упавшей с трамвая. Потом старик пробормотал себе в бороду: “Это ужасно…”, — и угостил меня толстой сигарой.
Наконец я закончил рассказ и описал им разыскиваемого.
— Томас, — сказала миссис Квейр, — а не тот ли это молодой человек, который живет в том доме с перилами? Тот, который всегда выглядит чем–то озабоченным?
Старик размышлял, поглаживая свою снежно–белую бороду.
— Моя дорогая, но разве волосы у него темные? — сказал он наконец.
Старая женщина просияла.
— Томас такой наблюдательный! — сказала она с гордостью. — Я забыла, но у того молодого мужчины действительно светлые волосы. Значит, это не он.
Потом старик высказал предположение, что парень, живущий через несколько домов от них, может быть тем человеком, которого я ищу. Только после довольно продолжительной дискуссии они решили, что он слишком высок, да и, пожалуй, старше. К тому же миссис Квейр припомнила еще кого–то. Они обсудили эту кандидатуру, а потом отвергли ее. Томас высказал новое предположение, которое тоже было забраковано. И так далее.
Сгущались сумерки. Хозяин дома включил торшер. Он бросал на нас мягкий желтый свет, остальная часть помещения оставалась во мраке. Комната была большой и изрядно загроможденной; в ней висели тяжелые портьеры, стояла массивная, набитая волосом мебель прошлого века. Я уже не ожидал какой–либо помощи с их стороны, но мне было удивительно приятно, а сигара оказалась отменной. Я все успею и после того, как выкурю ее.
Что–то холодное коснулось моего горла.
— Встань!
Я не вставал. Не мог. Я был парализован. Я сидел и пялил глаза на супругов Квейр.
Я глядел на них, зная, что это невозможно, чтобы что–то холодное касалось моего горла, чтобы резкий голос приказывал.
Миссис Квейр продолжала сидеть, опираясь на подушки, которые поправлял ее муж. Ее глаза за стеклами очков продолжали мигать столь же дружелюбно и благожелательно.
Сейчас они снова начнут говорить о молодом соседе, который может оказаться тем человеком, которого я разыскиваю. Ничего не случилось. Я всего лишь задремал…
— Встань! — И снова что–то уперлось в мое горло.
Я встал.
— Обыщите его! — прозвучал сзади тот же резкий голос.
Старый господин медленно отложил сигару, подошел и осторожно ощупал меня. Убедившись, что я не вооружен, он опорожнил мои карманы.
— Это все, — сказал он, обращаясь к кому–то, стоявшему позади меня, после чего вернулся на свое место.
— Повернись, — приказал резкий голос.
Я повернулся и увидел высокого, хмурого, очень худого человека приблизительно моего возраста, то есть лет тридцати пяти. У него была скверная физиономия — костистое, со впалыми щеками лицо, покрытое крупными бледными веснушками. Его глаза были водянисто–голубыми, нос и подбородок торчали вперед. Настоящий урод!
— Знаешь меня? — спросил он.
— Нет.
— Врешь!
Я не стал вступать с ним в полемику: он держал револьвер.
— Прежде, чем с тобой покончат, ты узнаешь меня достаточно хорошо, — пригрозил он.
— Хук! — прозвучало из–за откинутых портьер двери, через которую, по всей вероятности, прошел этот урод.
— Хук, иди сюда! — Голос был женский, молодой и чистый.
— В чем дело? — бросил через плечо урод.
— Он здесь.
— Ладно. Постереги этого типа, — приказал он Томасу Квейру.
Откуда–то из–под бороды, пиджака и крахмальной манишки старый господин добыл огромный черный револьвер. То, как он с ним обращался отнюдь не указывало на отсутствие опыта.
Мрачный урод собрал со стула вещи, извлеченные из моих карманов, и исчез за портьерой.
— Пожалуйста, сядьте, мистер Трейси, — с улыбкой обратилась ко мне миссис Квейр.
Я сел.
Из–за портьеры донесся новый голос: неторопливый баритон с заметным британским акцентом, свидетельствующий о появлении образованной особы.
— Что происходит, Хук? — спросил голос.
Резкий голос ответил:
— Очень много. Они вышли на нас! Я как раз выходил на улицу, когда увидел этого типа, я его знал и раньше. Лет пять–шесть назад мне показали его в Филадельфии. Не помню, как его зовут, но морду его я запомнил. Он из Континентального детективного агентства. Я немедленно вернулся, а потом мы с Эльвирой наблюдали за ним из окна. Он шастал от дома к дому по другой стороне улицы и о чем–то спрашивал. Потом перешел на нашу сторону и, немного погодя, позвонил в дверь. Я сказал старухе и ее мужу, чтобы они впустили его, а потом попытались что–нибудь из него вытянуть. Он начал что–то выдумывать о парне, который будто бы был свидетелем того, как какую–то старуху ушиб трамвай, но это вздор. Он хотел узнать о нас. Я вошел и приставил ему ствол к глотке. Я хотел подождать тебя, но побоялся, что он что–нибудь учует и слиняет.
Голос с британским акцентом:
— Ты не должен был ему показываться. Они бы и дальше сами с ним управились.
Хук:
— А какая разница? Он и так о нас все знает. А если даже и нет, то нам все едино.
Голос с британским акцентом сквозь зубы:
— Разница может оказаться очень большой. Это было глупостью.
Хук с визгливыми нотками в голосе:
— Глупость, да? По тебе так все глупость! Надоело! Кто проделал всю работу? Кто все тянет? Ну?! Где.,
Молодой женский голос:
— Спокойно, Хук, мы знаем все это наизусть.
Шелест бумаг, и снова голос с британским произношением:
— В самом деле, Хук, ты прав. Он действительно детектив. Здесь есть его лицензия.
Женский голос из другой комнаты:
— Ну и что мы будем делать?
Хук:
— Проще простого. Замочим шпика.
Женский голос:
— И наденем себе петлю на шею?
Хук, с угрозой:
— А так у нас на шее нет петли, а? Ведь этот тип ищет нас по делу в Лос—Анджелесе, разве не так?
Голос с британским произношением:
— Ты осел, Хук, и к тому же безнадежный. Предположим, что этот тип интересуется лос–анджелесским делом, что вполне вероятно, ну и что же? Он работает в Континентальном агентстве. Может ли быть, что его фирма не знает, где он находится? Они наверняка знают, куда он пошел, и наверняка знают о нас столько же, сколько знает он. Убивать его ни к чему. Это только ухудшило бы дело. Его нужно связать и оставить здесь. Уверен, что до завтра его никто не начнет искать.
Ах, как я был благодарен этому голосу с британским произношением! Кто–то был на моей стороне, по крайней мере, настолько, чтобы позволить мне жить. Последние несколько минут я пребывал отнюдь не в наилучшем настроении. Тот факт, что я не видел людей, которые решали вопрос — жить мне или умереть, делал мое положение еще более отчаянным. Теперь я чувствовал себя много лучше, хотя до радости было очень далеко. Я чувствовал доверие к голосу, высказавшемуся за меня. Это был голос человека, привыкшего командовать.
Хук, с рычанием:
— А теперь я скажу тебе, братишка! Этот тип должен исчезнуть. Здесь не может быть двух мнений. Я не рискую. Болтай себе, что хочешь, но я должен позаботиться о собственной голове. И я буду чувствовать себя в большей безопасности, если этот тип не сможет трепать языком. Это точно!
Женский голос, с неудовольствием:
— Ах, Хук, будь хоть немного рассудительней!
Голос с британским акцентом, медленно, но очень решительно:
— Нет нужды дискутировать с тобой, Хук, потому что ты обладаешь инстинктами и разумом троглодита. Ты понимаешь только один язык, и именно на этом языке я буду с тобой говорить, сынок. Если ты от сего момента и до нашего ухода захочешь сделать какую–нибудь глупость, то повтори про себя два или три раза: “Если он умрет, умру и я”. Скажи это так, как если бы ты цитировал библию, потому что это такая же правда.
А затем наступила такая напряженная тишина, что я почувствовал, как мурашки поползли по моей не слишком чувствительной коже.
Когда в конце концов чей–то голос прервал эту тишину, то, хотя он был тихим и спокойным, я дернулся, как от выстрела.
Это был все тот же голос британца, самоуверенный, командный, и я почувствовал, что снова могу дышать.
— Прежде всего выпроводим стариков, — сказал голос. — Ты, Хук, займешься нашим гостем. Свяжи его, а я возьму акции.
Портьера раздвинулась, и в комнату вошел Хук, грозный Хук, на бледно–желтом лице которого выделялись зеленоватые веснушки. Он направил на меня револьвер, после чего коротко и резко бросил супругам Квейр:
— Он хочет вас видеть.
Супружеская пара встала и вышла.
Тем временем Хук, продолжая держать меня на мушке, сорвал шнур, поддерживающий плюшевую портьеру. Затем он подошел ко мне и старательно привязал меня к стулу.
Когда он кончил привязывать меня и отступил на шаг, чтобы полюбоваться моим видом, я услышал, как легко затворилась парадная дверь, а потом — легкие шаги над головой.
Хук посмотрел в направлении шагов, и его маленькие, водянистые глазки смягчились.
Портьеры шевельнулись, как будто за ними кто–то стоял, и я услышал уже знакомый мне звонкий женский голос:
— Что?
— Иди сюда.
— Лучше не надо. Он…
— К черту его! Иди! — рявкнул Хук.
Она вошла в комнату, и в свете торшера я увидел девушку лет двадцати двух, стройную и гибкую, одетую на выход — только шляпку она держала в руках. Свежее личико обрамляла масса огненно–рыжих волос. Серые, как дым, глаза — прекрасные, но слишком широко расставленные, чтобы вызывать доверие, — с насмешкой поглядывали на меня. Ее алые губы посмеивались, приоткрывая острые, как у зверька, зубы. Она была красива, как дьявол, и вдвое опаснее.