ли, что они хорошо затаились, и спокойно принялись за завтрак: у них имелось по одной копченой сосиске на двоих и по две раскисшие галеты на каждого. И тут со всех сторон загремели выстрелы.
Пуля достала и самого Че Гевару: он почувствовал сильный толчок в грудь – и не смог удержаться на ногах. «Лежа на земле, я окликнул Фаустино и сказал ему, что мне пришел конец (в действительности слова были покрепче). "Это пустяки", – отозвался Фаустино, стреляя с колена из автомата на меже» [4] .
Фаустино оказался прав: пуля попала в патронный ящик на груди у Эрнесто и рикошетом задела его по шее. Но удар ошеломил аргентинца, и, упав, он никак не мог заставить себя подняться. Рассказывая о себе, о своем поведении, Че Гевара никогда не унижается до патетических слов. «Единственное, что я сделал в этой стычке, так это стратегическое отступление на полной скорости». «Те немногие выстрелы, которые враг сделал по мне, я встретил не грудью, а совсем наоборот».
Наконец подошел Альмейда и уговорил Че Гевару подняться и двигаться дальше. Вместе с Альмейдой Че Гевара побежал вглубь тростника, где Фидель Кастро тщетно пытался собрать уцелевших людей. Сахарный тростник был довольно высок, и увидеть укрывшихся в нем можно было только с воздуха.
Самолеты, пролетая низко над плантацией, обстреливали бегущих из пулеметов, местами тростник уже полыхал, казалось, что со всех сторон подступают клубы дыма и языки пламени. Добежали до спасительного леса и долго шли между деревьями. Наконец беглецам стало ясно, что их никто не преследует. «У нас оставалась всего одна банка сгущенного молока, почти не было воды. Случилось так, что Бенитес, которому поручили нести банку, сунул ее в карман продырявленной стороной вниз, и когда мы приготовились получить наш паек (тюбик из-под витаминов, наполненный сгущенным молоком, и глоток воды), то с горечью увидели, что все наше молоко вылилось и растеклось по обмундированию Бенитеса» [5] .
Наступил вечер, тучи москитов кружились над головами. Когда стало совсем темно, Эрнесто отыскал Полярную звезду, которая, как позже выяснилось, оказалась совсем не Полярной, и неожиданно для себя беглецы вновь очутились на открытом берегу моря. Очень хотелось пить, а пресной воды было мало. Эрнесто где-то читал, что если питьевую воду на треть разбавить морской, то она будет пригодна для употребления. Так и сделали – и в результате лишились питья, превратив его в мерзкое пойло. Тогда был пущен в ход ингалятор, с помощью которого пытались всасывать ночную росу из углублений в камнях. Наконец, измученные усталостью, голодом и жаждой, забрались в лесную чашу и легли спать, сгрудившись в кучу и не думая о безопасности.
Как стало известно впоследствии, итоги боя были печальны: из восьмидесяти двух участников экспедиции уцелели двенадцать, два десятка попали в плен. Это был настоящий разгром. Но ни один из уцелевших не помышлял о капитуляции. Те пятеро, среди которых были Гевара и Альмейда, добравшись до Сьерры и укрывшись в пещере, дали друг другу клятву сражаться до смерти. А когда наконец все двенадцать собрались вместе («Такова была наша воссоединившаяся революционная армия», – пишет Че Гевара), Фидель Кастро сказал: «Считайте, что мы уже выиграли эту войну».
Скитальческая жизнь отряда, без единой стычки с солдатами, продолжалась почти полтора месяца. Ночные походы по скользким от обильной росы тропинкам чередовались с тяжелым сном в дневную жару… На одном месте больше нескольких часов не задерживались: в зеленых горах Сьерра-Маэстры было множество укромных ущелий.
Че Гевара переживал тяжелые времена. Положение его в отряде оказалось совсем не таким, на какое он рассчитывал. Астма все не отпускала его, адреналин кончился, на марше он шел в самом хвосте, и отряду приходилось к нему подлаживаться.
Очень трудно было подыматься в гору во время приступа и еще мучительнее сознавать, что ты – худший в отряде, помеха, обуза, объект раздражения: «Навязался на нашу голову…» Обо всем этом с откровенностью Эрнесто пишет в своем дневнике.
С помощью крестьян удалось достать для Че Гевары немного адреналина. Но и долгожданное лекарство ненадолго принесло облегчение: слишком велики были влажность и духота, пропитанная запахом цветов. Стало ясно, что на горный пик Туркино, куда Фидель вел свой отряд, Геваре не подняться. Решено было оставить больного, дав ему в сопровождение одного из бойцов, человека робкого и не слишком сильного физически, носившего прозвище Учитель. Че Гевару не бросали на произвол судьбы, ему было оставлено все, что нужно для выживания в безлюдной местности: соль, растительное масло, консервы, компас.
«И начались мои самые горькие десять дней в Сьерре. Хватаясь за стволы деревьев и опираясь на приклад винтовки, я шел вместе с трусливым бойцом, который вздрагивал всякий раз, когда слышалась стрельба, и испытывал нервный шок, стоило мне не удержаться и кашлянуть».
Осознав, что поддаваться недугу – значит обречь себя на окончательный личный крах, Че Гевара нашел в себе душевные силы и поднялся выше болезни. «Теперь воля, которую я так любовно отшлифовал, будет понукать мои хилые ноги и усталые легкие. Я заставлю их работать…» Эти слова из прощального письма родителям, написанного десять лет спустя, свидетельствуют о том, что шлифовка воли не прекращалась до конца дней Че Гевары.
Медленно, нехотя астма стала отступать. Сказалось и то, что чем выше он поднимался, тем легче дышалось. Эрнесто понял, что может преодолеть себя. Он пишет Ильде: «Дорогая старушка! Здесь, в кубинских джунглях, живой и кровожадный, я сочиняю пламенные строки, вдохновленные Хосе Марти. Как истый солдат (я в грязи и в лохмотьях) пишу тебе это письмо на оловянной тарелке с оружием под боком и (нечто новое) с сигаретой в зубах».
Ильда в это время была в Аргентине. После первого (и, как выяснилось, ложного) сообщения о гибели мужа она переехала с дочкой в Лиму, и там ее настигло новое известие о разгроме отряда Фиделя Кастро… А затем родители Эрнесто прислали ей билет на самолет до Буэнос-Айреса. В аэропорту ее встречали дон Эрнесто, донья Селия, младший брат Че Гевары и его сестра.
Родители получили записку от Эрнесто: «Я истратил две жизни, осталось пять. Верую, что Бог – аргентинец». У кошки в Латинской Америке не девять жизней, как в Европе, а семь. Это означало, что он дважды был ранен, но уцелел.
Команданте Че – герой революции
В середине марта 1957 года в истории герильи произошло знаменательное событие: в отряд пришло первое крупное пополнение. Подкрепление составляло пятьдесят человек. Доставлено было и оружие: «Перед жадными глазами бойцов, как на выставке, расположились орудия смерти. Три станковых пулемета, три ручных пулемета "маузер", девять карабинов М-1, десять автоматических винтовок "джонсон" и шесть тысяч патронов… Мне достался новенький ручной пулемет системы Браунинга. Свою старую винтовку "томпсон", которая никогда не выстреливала в нужный момент, я выбросил…» [6]
Помимо нравственного облегчения («Мы не одиноки!»), у герильи появилась возможность подумать о серьезных наступательных операциях. Но прежде нужно было натаскать новобранцев.
«Новички, – добродушно пишет Че Гевара, – пока еще болеют детской болезнью – не привыкли есть один раз в день… В вещмешках у них много ненужных вещей. Когда же мешок натирает новичку плечи, то он предпочитает выбросить из него банку сгущенного молока, чем расстаться с полотенцем» [7] .
Отряд пополнения, под командованием капитана Хорхе Сотуса, был разбит на пять отделений, каждым командовал лейтенант. Это вовсе не означает, что в составе пополнения было пять кадровых офицеров: офицерские звания были присвоены равнинной организацией «Движения-26». Чтобы подчеркнуть отличие Повстанческой армии от вооруженных сил диктатора, решено было не присваивать младшим командирам скомпрометированные в глазах народа воинские звания сержанта и капрала (из сержантов вышел сам Батиста) и производить командиров наименьших самостоятельных подразделений в лейтенанты, отрядов – в капитаны, крупных соединений – в майоры (команданте), причем звание команданте принято было как высшее воинское звание Повстанческой армии. Командование Сьерра-Маэстры считало, что офицерские звания новичков еще подлежат утверждению здесь, в горах.
«Командир Хорхе Сотус, – пишет Че, – двигался в походе медленнее всех и постоянно плелся в хвосте, подавая дурной пример своим людям…» Эта запись свидетельствует прежде всего о том, что слабый и больной Эрнесто Гевара отступил в безвозвратное прошлое. Че сумел преодолеть не только себя, но и предубеждение герильи, репутация его восстановилась, и именно ему, специалисту по кадровой работе, было поручено принять новобранцев под свое командование. Однако Хорхе Сотус категорически отказался уступить свое место, аргументируя свой отказ простейшим и оттого очень убедительным способом: не вы меня назначали – не вам и смещать. Он соглашался передать свой отряд только лично Фиделю Кастро, которого в те дни в лагере не было. Сотус давал понять, что не к лицу кубинцам ходить под началом какого-то там пришельца. «В то время я, как иностранец, был еще обременен комплексом неполноценности и не захотел идти на крайние меры, хотя и видел большое недовольство в отряде…» [8]
Ночью 24 марта в лагерь вместе с группой ветеранов Сьерра-Маэстры вернулся Фидель. За время отсутствия Фидель и его товарищи договорились отпустить бороды – и явились в отряд грозными «барбудос» (бородачами).
Отряд Сотуса был разделен на три взвода, лишь один остался под его командованием, а два других перешли к Раулю и Альмейде. Неуступчивый посланец равнины из капитанов был фактически разжалован в лейтенанты – и принял это безропотно: настолько внушителен был приход группы бородачей. Че Гевара получил суровый выговор от вождя: за проявление нерешительности в конфликтной ситуации.
С этого дня все повстанцы, по примеру Фиделя, стали в меру своих возможностей обзаводиться бородами. К великому огорчению Че Гевары, у него никак не росла настоящая борода (впрочем, и у Рауля тоже), да и на груди растительности было маловато: таких, безволосых, на Кубе называют «лампиньо».