По густо загоревшим лицам и спокойствию к чинам, кишевшим уже в вагоне южного поезда, мы, «афганцы», сразу вычислили друг друга и стали плечом к плечу у ресторанной стойки.
А потом и перед тетей Ниной. Трое. По первым афганским временам – целый ограниченный контингент.
Вот за это и пили – за свое возвращение, за оставшихся за Гиндукушем друзей. Впрочем, это пили не мы – гуляли наши бесшабашность и молодость. Назад мы еще не оглядывались, но и совершенно не боялись того, что ждет впереди. Ха-а-рошее время. К тому же бесшабашность воспринималась как искренность, поэтому в собственных глазах гуляли мы честно.
– Ребятки, можно к вам? – постучались в одну из таких пирушек в дверь.
– О, тетя Нина! – Реаниматор отреагировал первым и обнял дежурную прямо на пороге.
– Ох, ребятки, сдается мне, что пора бы остановиться, – она кивнула на стол с трехдневным бардаком.
– Господа офицеры, – Виктор, как самый разухабистый, потому что десантник, расплескивая из банки красные брызги «Изабеллы», наполнил четыре стакана. – Господа офицеры, перед нами наш друг и прекрасная дама, чье слово для нас отныне закон. Тетя Нина, последний бокал – за вас. Остальное – в раковину. Заремба, – приказал он мне.
Я взял банку, вылил вино в умывальник, и мы гордо встали перед дежурной.
– Нет, на колени, – поддержала тон нежданная гостья и подняла нос кверху.
Мы рухнули на коврик, отставили локти под девяносто градусов – взяли уголок, поместили стаканы на тыльной стороне ладоней и, сдерживая дрожь, понесли их к губам. С облегчением впились в стекло, запрокинули головы. Опустошенные стаканы одновременно подбросили, переворачивая, вверх, под тревожное «ой» дежурной поймали и поставили у ее ног.
– Тетя Нина, для вас, для вас… – Виктор искал возможность выразить еще большую симпатию, но на глаза ничего не попадалось, а на ум ничего не приходило, и тогда он рывком снял с себя тельняшку. – Тетя Нина, вот они, пехота с солярой, мабута несчастная, просили ее у меня – не дал. Вам – дарю.
– Ой.
– Тетя Нина, – остановил ее радость Реаниматор, выпростав руку. – Секунду.
Он ногой распахнул дверцу шкафа, подтащил к себе сумку. Звонко вжикнул замком, покопался внутри и извлек хрустящий пакет с набором женских трусиков «Неделька».
– Тетя Нина, чисто афганский бакшиш, то есть подарок.
И без стеснений.
– Ой!
– Тетя Нина, – к этому времени я уже выдвинул тумбочку и держал на вытянутых руках шикарнейшие по тем временам солнцезащитные очки с дужками-выкрутасами.
Наша дама по-детски шмыгнула миниатюрным носиком, захлопала ресницами, стараясь остановить слезы. Да что она – мы сами готовы были зарыдать от умиления собой. От сознания, что вот так, спонтанно и запросто, обрушили на человека удовольствие. Воистину дарить приятнее, чем принимать подарки самому.
– Мальчики, – прошептала растроганная гостья, притянула нас к себе, принялась целовать. Затем в глазах ее взбрыкнулись и замерли, как перед стартом, бесенята: – Не заходить, – шмыгнула она в ванную.
Гордые друг другом, мы переглянулись и уставились на закрывшуюся дверь. Как водится, всякая женщина прекрасна, надо лишь чуть выпить, дабы понять это. А поскольку выпито нами было не «чуть», а значительно больше, то и тетя Нина показалась нам не только единомышленницей и другом, но и женщиной, с которой недурно оказаться рядом и провести вечерок. Не сомневаюсь, подобное же блуждало в головах Реаниматора и Десантника, потому что, когда отворилась дверь, мы замерли с открытыми ртами.
Тетя Нина вышла к нам в одной тельняшке. Не знаю, вскрыла ли она комплект реаниматорской «недельки», потому что тельняшка опускалась почти до колен, но лифчика, по крайней мере, не было: грудки свободно колыхались под материей, заставляя волноваться бело-голубые полосы и нас. Надев очки, тетя Нина замерла перед нами в позе манекенщицы, картинно подняв руку и отставив ножку.
В нее – аккуратную, сильную, загорелую, и впились мы жадными, протрезвевшими взглядами. Кошмар: почти неделю ходим с дежурной запанибрата, а она вон какая…
– Эники-беники ели вареники, – ни с того ни с сего ляпнул Виктор. Наверное, чтобы просто прийти в себя.
– Я еще могу нравиться? – кокетливо тряхнула прической гостья и на две полоски вздернула вверх тельняшку.
О-о, что за издевательство над мужиками, отсидевшими по году в Афганистане! Десантник зыркнул вокруг испепеляющим взглядом, но мы с Реаниматором прикинулись бестолковыми и не дернулись с места, голодным нюхом чувствуя: тетя Нина сама никого конкретно не выделила, а значит, шансы у всех одинаковые.
…Нет летом ночей на Черном море. Улицы, пляжи, скверики курортных городов не ведают покоя даже под звездами. Такое впечатление, будто добрая половина отдыхающих прилетела с Дальнего Востока и не желает признавать разницу во времени. Это впечатление подкреплялось и тем, что не существовало разницы и в возрасте среди гуляющих по ночам: светились не только белые рубашки и блузки молодых, но и седые головы стариков. А ночь тиха, а звезды крупны, а прибой ленив. И хороши все женщины вокруг, а лучше всех – та, которая идет рядом. К которой можно прикоснуться – ничего-ничего, это я просто так, – и которая в ответ улыбнется, поднырнет под руку. И окажется, что именно от этой женской доверчивости мужики балдеют больше всего. Да еще когда рядом нет конкурентных ног. Когда в меру выпито, когда не только ты говоришь милые глупости, а тебе самому постоянно напоминают: как хорошо, что рядом ты, такой сильный и внимательный…
– Пойдем туда, где никого нет, – предложил я. – Если, конечно, можно отыскать здесь такое местечко.
Кажется, мы туда и шли: Нина лишь прижалась плотнее и чуть ускорила шаг. Народу попадалось все меньше, и я оглянулся на город, во все фонари глядевший нам вслед.
– Боишься? – подзадорила Нина. Сняла туфли, пошла по пенной кромке тяжело ворочающегося во сне моря.
«Афганцу» бояться в собственной стране? Обижаешь, начальник.
– Единственное, чего я могу бояться, – это холода. А мы, кажется, идем на юго-восток.
– Мы идем на женский пляж.
Все-таки это камень оказался виноват в том, что я споткнулся, а не сообщение Нины. Она вернулась ко мне, вытряхивающему песок из туфли, дождалась, когда обниму ее: женщина в объятиях сразу становится беззащитнее, и Нина тоже поникла, утихомирилась.
– Ты сказал, что сегодня мой вечер, а я хочу искупаться. С тобой. И выпить шампанского на берегу. Мне кажется, что подобного со мной уже никогда в жизни больше не произойдет, и поэтому… – Она замолчала, не договорив.
– А… женщин там много? – поторопился я перевести разговор: ко всему сегодняшнему мне еще не хватало слез, исповедей и истерик.
– Я одна. А что, тебе мало?
– Тебя достаточно, – слукавил я немного. – Идем.
– Считай, что уже пришли.
Узкая полоска песка и гальки между морем и обрывом – это и есть женский пляж? Разговоров о нем слышал столько, что невольно ожидал увидеть что-то необычное. А тут из экзотики – лишь лунная дорожка на умиротворенном море.
– Обними меня.
Я охотно повиновался.
– Тебе сегодня было немножко неудобно со мной, – вдруг выговорила Нина то, о чем я думал весь вечер. И тут же прикрыла мне ладошкой рот, когда я, естественно, попытался возмутиться. – Я же все видела и чувствовала, не маленькая. Но тем не менее ты все равно подарил мне прекрасный вечер. Спасибо тебе. Я, конечно, могла прийти с такими подругами, на чьем фоне выглядела бы десятиклассницей, но… пожалела вас. А вот себе не смогла отказать. Не смогла, прости. Я очень хотела побыть в компании.
– Перестань, Нина. Мне искренне, в самом деле хорошо с тобой. – Правда? Ты знаешь, а я чувствовала порой это. А через два дня я уеду, и ты в отличие от своих друзей станешь свободным. А хочешь, – перебила она мою очередную попытку возразить, – хочешь, еще что-то скажу?
– Скажи.
– Твои дружки в отличие от тебя сегодня будут ночевать в санатории, в своих постелях.
– Да-а? – я посмотрел на лукаво и хитро улыбнувшуюся Нину, еще не зная, как реагировать на новость.
– Да. Обе они живут с родителями и дочками. Вот так им, – не злобно, но все равно мстительно закончила она.
В душе шевельнулась обида за ребят, так ловко подставленных, но потом вспомнилось, как они расхватывали эти ноги, растущие прямо из шеи. Наверное, Нина это тоже предвидела, выбирая подруг без отдельных квартир. Ох, женщины.
– Ладно, давай закончим эти разговоры и лучше просто выпьем. – Давай.
– Без проблем, – расшатал пробку, она с хлопком выстрелила в темноту, и Нина со смехом подставила ладони под выпирающую из горлышка пену.
– А теперь я хочу искупаться, – капризно-повелительно сказала она, выпив две ладошки вина. – Только у меня с собой, естественно, купальника нет. Но пляж женский, поэтому ты или чуть отойди, или отвернись.
Конечно, лучше отступить на несколько шагов, потому что глаза привыкли к ночи и темнота густится, пряча очертания берегов, только вдали.
Нина расстегнула блузку, небрежно бросила ее на камни. Ярко, до рези в глазах забелел лифчик, но звонко щелкнула застежка, и он, взмахнув в воздухе крыльями, тоже опустился на землю. Нина стояла ко мне спиной, и, когда выступила из опавшей у ее ног юбки, я не сразу понял, что вместе с ней она сняла и трусики. Дыхание перехватило, но, уловив мое движение к ней, Нина стремительно пошла к морю, врезалась в его спокойную гладь и блаженно взвизгнула.
– Иди сюда, это же очарование.
Представив себя в холодной воде, я передернулся. Но под ногами, словно подстреленный, белел подвернутыми крыльями лифчик, в лунной дорожке блаженствовала обнаженная женщина, и я дрожащими пальцами расстегнул рубашку.
Вода обожгла, впилась в тело миллионами игл. Впору было выскочить обратно, но подплывшая Нина взмахнула руками, обдавая меня брызгами. Открылись взметнувшиеся вместе с руками белые груди, и, чтобы быстрее прервать ужас холода, я бросился к ним. Не достал, ладони лишь скользнули по телу. Но все равно, с головой уходя под воду, успел коснуться мягкого живота и бедра. Так я готов был окунаться и в ледяную прорубь.