Пока ждала принца на белом коне — пешком пришлёпал чёрный и волосатый? А что если, она сама его себе придумала? Волосатый — это же домовой? Ей снится домовой! Но?.. Зачем же он её бил?
А… вдруг она скрытая мазохистка? Ведь говорят же, что все читают «50 оттенков серого» и параллельно мечтают… Ну, вот это самое?..
А она? Она же тоже читала! Но ведь не понравилась же? Нет? Она же…
Да нет! Никак! Никогда!
И не нужен ей этот прынц даже выщипанным! Тоже нашёлся, садист волосатый!
Но как же она сумела такое нафантазировать? Рыбо-женщин в бассейне? Спектакли в хрустальных шарах? Мороженное, похожее на зёрнышки мака? А эти фрукты с запахом манго? А конфеты, покрытые золотой плёнкой? Откуда это в её голове?
Только бы не выдумывать теперь чего сексуального! Только бы лечь и проснуться дома! И забыть! Забыть, как кошмарный сон!
Алевтина поморщилась, вспоминая волосатые руки Василевса (если это сон — то волосатые руки к богатству, что ли?). Вооружилась пластинкой летучего кухонного ножа, обломав ему крылышки. Обошла, гулко шлёпая босыми ногами, все коридоры огромного дома Василевса, поковыряла все двери…
«Пчёлы» с жужжанием носились за ней, сыпали незнакомыми словами. Она отмахивалась.
Входная дверь напоминала бастион неприступности — толстенная блестящая плита из незнакомого металла. Пришлось сосредоточиться на более мелких дверях.
Основных коридоров было три. В центральном, самом широком, имелась всего одна дверь, зато самая большая. Разумеется, запертая. В левом от него — ещё одна, поменьше, тоже запертая.
В правом жила она сама. Там дверей она насчитала двадцать семь, но лишь кухня, санузел, спальня и гардеробная были доступны ей. А ещё — дверь на лестницу, ведущую в крошечный сад: площадку в десять квадратных метров, огороженную прозрачным куполом.
Алевтина спустилась по лестнице. С удовольствием прошлась босиком по чистейшей траве, потрогала прозрачные стены.
«Ага, — подумала она. — Раз есть стены — есть куда бежать, ведь так? Но двери эти… Кругом — запертые двери! Синяя Борода?! О-о!»
Алевтина поковыряла ножом стену, но ей не удалось оставить даже царапин.
Роботы охотно летали вокруг, но просьбу «открыть хоть что-нибудь» не выполняли, только пищали возмущённо, когда Алевтина ломала их, чтобы засунуть железные лапки в еле видимые отверстия непонятного назначения.
Уставшая и злая, Алевтина наспех приняла ванну и отправилась спать.
Василевс так и не появился. Какое счастье! Может, она уснёт и проснётся? И всё? И словно бы — ничего не было?
Она поёжилась, замоталась в тонкое одеяло, расшитое цветами и невиданными тварями. Задумалась: так чего же ей всё-таки хочется: чтобы было или не было?
Даже жаль немного, если не было. Пьеса в театре была чудесная. И вполне понятная даже без слов — актёров просто захлёстывали эмоции! А конфеты? А ванна?
Ночью Алевтина несколько просыпалась. Даже хлопала в ладоши, включая свет. Комната была всё та же, чужая. Василевс пропал.
2
Он разбудил её утром, заорав на всю спальню:
— Хае, кара миа!
Алевтина так и вцепилась в одеяло. Вчера она поддалась соблазну и надела особенно роскошную сорочку — сплошные дырки и кружева!
Василевс снова был наряжен в треники с пузырями на коленях и грязноватую майку. Да и смотрел как-то нехорошо: брови хмурились, ноздри раздувались.
Алевтина быстро натянула одеяло до подбородка, но он легко вырвал скользкую ткань.
Одеяло полетело на пол, следом туда же полетела и Алевтина. Вся разница была в том, что одеяло не завизжало.
Василевс махал руками, кричал непонятные слова. Потом отнял подушку, которой Алевтина пыталась прикрыть сбежавшую из выреза сорочки грудь, схватил обладательницу голых прелестей за руку и потащил на кухню.
— Ке? — он ткнул волосатым пальцем в столешницу.
Роботы вчера честно жужжали положенные слова, но Алевтина не очень-то слушала. Она совсем позабыла, что слова нужно учить, и пробормотала наугад, прикрывая грудь ладошками:
— Саем?
— Ке? — робот подсунул бутерброд с розовой пастой, и Василевс указал на него.
Кажется мидо или мибо?
— Мит… — пискнула Алевтина неразборчиво.
— Ке?
Белое, как молоко, вино. Они пили его вчера, и он говорил…
— Си-си? — выпалила Алевтина и замерла: угадала или нет?
Лицо Василевса налилось кровью:
— Мидбо! — рявкнул он. — Исис!
Он почесал бровь свободной от Алевтины рукой и добавил:
— Бура!
И Алевтина, чья интуиция натянулась так, что звенела, догадалась, что он обозвал её дурой. А ещё она догадалась…
— А-а… — завизжала Алевтина, поваленная грудью на стол.
И тут же тяжёлая мужская рука обрушилась на её многострадальные ягодицы.
Алевтина визжала так, что звенело в ушах. Роботы-«пчёлы» сочувственно кружили у её лица, вытирая слёзы. Василевс бил не спеша, с оттяжкой, громко повторяя очередные четыре слова:
— Апот, басас, литобо, каси!
Роботы подносили к лицу Алевтины поочерёдно то чашку, то блюдце, то круглое зеркальце, в котором двигались фигурки, то плоскую коробочку со стеклянными шариками внутри.
Потом шлепки прекратились, и Алевтина поняла, что шутки кончились. Она лежала в самой подходящей для насилия позе, он был разгорячён борьбой и…
И!..
Но Василевс хмыкнул, потрепал её по волосам, как собачонку и помог встать. А потом опустился на колени, поцеловал обе её ладони, которые она старательно отдёргивала, погладил полоску на живое, надавленную столом.
Алевтина кинула в него подвернувшейся под руку «пчелой».
Василевс фыркнул и вытащил из кармана ожерелье такой красоты, что слёзы Алевтины высохли.
— Кара миа, — прошептал он почтительно. — Аске.
В этот день они посетили пикник у озера, покатались на уродливых бородатых змеях, побывали в веселильне — помещении, где был распылён особенный газ, от которого все хихикали, даже русалки.
Здешних мужчин сопровождали чаще всего русалки. Хотя Алевтина видела пару раз и человеко-птиц, и даже одну человеко-жабу.
Только обычных женщин они ни разу не встретили. И лишь однажды Алевтина разглядела с высоты летающей машины гуляющих с папами детей.
За всё это время Василевс не проронил по-русски ни слова, словно вдруг позабыл этот язык. На вопросы Алевтины он только кивал и бурчал по-своему.
Скучно ей, однако, не было: безымянный пока мир Василевса не нуждался в озвучке. Здания в стиле хай тэк перемежались кукольными домами из мрамора, дерева или разноцветного кирпича, город утопал в садах и парках, его прорезали каналы, по которым сновали яркие лодочки, фонтаны били, казалось, до самого солнца.
Воздушные машины, похожие на лодки, закрытые сверху прозрачным куполом, носились в воздухе, как на американских горках. Дыхание замирало, пейзажи менялись… А потом вдруг — стремительная посадка и новые развлечения на зелёной, утопающей в цветах, земле.
К вечеру, когда Алевтина совсем утомилась, Василевса занесло на скучный официальный приём. Огромная мраморная зала с колоннами прямо посреди парка, внутри — беседки, бассейны (куда без них), озабоченные мужики со страдающими русалками.
Василевс таскал её от одной группки мужиков к другой, обсуждал что-то важное, жестикулировал, иногда орал.
Мужики были сплошь кряжистые, кривоногие, волосатые, и Алевтина сосредоточилась на русалках. Когда она увидела их первый раз, ей показалось, что рыбо-девы полностью срисованы с мультфильма по сказке Андерсена, разве что волосы у здешних были совершенно небывалых цветов. Но, присмотревшись, она выяснила, например, что стоят русалки не на хвостах, а на паре нижних плавников, похожих на маленькие ступни. На них и передвигаются крошечными шажками, словно японки. Со стороны кажется, что прыгают, а на самом деле — ножками-ножками.
Русалки Алевтину не разглядывали. Кожа их быстро высыхала, они маялись, жалобно смотрели на своих мужчин, дожидаясь разрешающего кивка, чтобы устремиться к спасительной воде.
Алевтина от скуки тоже стала смотреть на Василевса и, когда он случайно скользнул по ней взглядом, — указала рукой на бассейн. Он кивнул. Алевтина быстренько подбежала к воде и уселась на мягкий барьерчик.
Русалки плескались, ныряли. Алевтина тоже была не прочь искупаться, но не в платье же?
— Эй! — она попробовала привлечь внимание одной из рыбо-дев. — Я — Алевтина, Аля! А тебя как зовут, красавица?
Алевтина и не надеялась, что русалка её поймёт, но не ожидала, что та окажется немой!
Русалка охотно подплыла, покрутила руками перед лицом… И не издала не звука.
Слышала она прекрасно: кивала, гримасничала в ответ. Алевтина вспотела, пытаясь втолковать ей свою биографию:
— Я из России! — она разводила руками. — Вот такая большая страна! Много людей! Много-много! Дети! Женщины!
Русалка кивала. Синие с золотом волосы колыхались. Касаясь воды, они не намокали, а словно бы парили над ней.
— Он меня похитил! Василевс!
Услышав знакомое слово, русалка закивала ещё энергичнее.
— Знаешь его? — оживилась Алевтина. — Василевс!
Русалка кивала.
— Маньяк! Он бьёт меня! Понимаешь? Бьёт! Вот так! — Алевтина постаралась жестами изобразить непотребство, творимое Василевсом.
Русалка, кажется, поняла. Она округлила глаза, выпятила губы, подняла тонкую белую руку и показала синяк под мышкой.
«Вот как! — осенило Алевтину. — Да здесь это — обычное дело!»
Ей резко расхотелось общаться. Русалки оказались такими же рабынями, как и она. То, что происходило с ней по утрам — не было недоразумением или ошибкой. Но что же делать? Бежать? Но — куда?
Она тихонечко встала с края бассейна и пошла к выходу из здания.
Дверей не было — две колонны и проход между ними. Алевтина оглянулась, поискала глазами Василевса — её кривоногий прынц бурно общался с такими же потенциальными кавалеристами.
Алевтина прошла между колоннами и вышла в парк.
Солнце — на вид совершенно земное — уже подкрасило облака алым и собиралось спрятаться за огромное круглое здание у горизонта. Люди, однако, всё ещё гуляли в некотором отдалении от помпезного зала, который она покинула. Впрочем, какие люди? Сплошь одни прынцы.