Алевтина потёрла саднящий затылок, встала.
Лаборатория никуда не исчезла. И за стеклом всё так же маячил знакомый интерьер.
Она начала по стеночке пятиться к стеклу, к своему дому. А вдруг там появился проход?
Василевс, сообразив, что жертва очнулась, перестал бороться с собой и кинулся наперерез. Алевтина завизжала, понеслась изо всех сил… и со всего маху ударилась об стекло.
Взвыв от обиды и боли, она сползла на пол и прижалась всем, дрожащим от страха, телом к скользкому холоду. Из глаз, а потом и из носа — потекло. Слабая она была на нос.
— Не подходи к ней! — заорал Василевс и врезал себе кулаком в грудь.
Потом он взял плоский прямоугольник на подставке, похожий на двухстороннее зеркало и поставил рядом.
От прямоугольника упала тень, покачалась, уплотнилась… И Алевтина узнала в ней… Нет, не Василевса!
Тень тоже была кривоногой и в трениках, но лысоватой, с толстым носом и не такой волосатой!
Это был её сосед! Василий Степанович! Странноватый прилипчивый пенсионер!
— Сволочь… — прошептала Алевтина, роняя слёзы с подбородка на пол.
— Сволочь! — согласился Василий Степанович с чувством. Он стал уже совсем плотным. — Этот гад уверял меня, что будет тебя любить! Кому ты у нас нужна была, Алька? В тридцать лет — старая дева? А здесь бабы — на вес золота! Он учёный. В каком-то роде — он мой двойник в параллели миров. Он создал проекцию моей личности, и я сумел слиться с ним здесь, чтобы помогать ему. А потом мы вдвоём вытянули из нашего мира тебя. Фантастически сложная работа! Я был так рад, такой интересный проект… Я же, ты понимаешь, отставной физик. В институте теперь что — лекции на полставки?.. — Василий Степанович расплылся в улыбке, потом спохватился, замялся…
— А-а почему — меня? — всхлипнула Алевтина.
— Ну ты же знаешь, что с бабами у них тут — швах. А у меня — не так-то много знакомых, к кому можно запереться домой, поставить аппаратурку. Ну, ты помнишь, я тебе кабельное телевидение тянул? Ну, вот параллельно и… Он обещал относиться к тебе, как к королеве. А ты — молодая ещё, симпатичная и без мужика. Ты уж прости меня, дурака, я позаботиться о тебе хотел, как о дочке.
Василевс взвыл, заспорил, жестикулируя, и Василий Степанович перевёл:
— Васька говорит, что делал, мол, всё как надо. Что к королевам у них тут именно так и относятся. Мол, ничего для тебя не жалел. Даже лучшую плётку купил, самую дорогую, широкую, мягкую, чтобы кожу не поцарапать. И через полгода ты бы у него блистала на всех приёмах. Дом бы тебе подарил, бассейн, лодки летучие. Может, останешься? Где ты в нашем Ухрюпинске найдёшь себе дом и летучие лодки?
Алевтина только качала головой и всхлипывала, украдкой сморкаясь в рукав халата. Она уже совершенно не верила в происходящее и мечтала об одном — срочно оказаться дома.
— Тогда — ну его, Василевса, — согласился Василий Степанович. — Пошли, я тебя назад отведу. Ну её, королеву эту, да? Ты и так — ничего себе. Мужичка найдёшь, деток родишь.
Василий Степанович подошёл к стеклу и потёр его стеклянным шариком.
Шариком!
— Идиотка!.. — прошептала Алевтина.
Василий Степанович взял её за руку и потянул домой. Ноги почему-то не слушались, шикарный пушистый халат стал тяжёлым, ожерелье на шее тянуло вниз.
Василевс не мешал. Он сидел на полу лаборатории, прямо в луже, устроенной Алевтиной, сжимал голову и шептал: «Кара миа».
Василий Степанович дёрнул за руку замешкавшуюся «королеву», и они шагнули в пыльную тесную однушку.
Алевтина оглянулась — мир Василевса таял, превращаясь в стену, покрытую новыми зелёненькими обоями.
Алевтина думала, что на работе её потеряли, но Василий Степанович объяснил, что это в параллельном мире прошло три дня, а у них дома — два часа тридцать две минуты.
Особенных откровений Алевтина от него не добилась. Научный эксперимент, мол, и носи — не марай.
Мир Василевса был сложен, Василий Степанович тоже не успел его как следует изучить. И вообще он был зол, что она ему помешала. Такой проект сорвала. Вот потерпела бы ещё чуть-чуть, он бы, возможно…
В общем, вечера объяснений не вышло. Василий Степанович вспылил и ушёл к себе, хлопнув дверью.
Алевтина пила чай одна, глядя в пустую зелёную стену. Ей чего-то мучительно не хватало.
Она сняла ожерелье и красивый пушистый халат — последние напоминания про мир Василевса. Ожерелье она спрятала в корзину с грязным бельём. Потом застирала измусоленный обшлаг рукава. Высушила феном. Запихала халат поглубже в шкаф. Переоделась в родное и знакомое домашнее платье модели лапсердак. Только бельё, чужое и шикарное, не сняла. Привыкла она к нему.
Алевтина долго смотрела телевизор, ворочалась. Ходила на кухню за валерьянкой и новопасситом. Но усталость всё же взяла своё, и она задремала.
Спала плохо: снился Василевс, поедаемый женой-паучихой. Алевтина подскакивала в ужасе, хлопала в ладоши. Потом вспоминала, что нужно включить торшер, дёргала верёвочку, разглядывала знакомую мебель.
После пятого кошмара нервы её не выдержали. Алевтина встала, надела свой лапсердак, взяла из холодильника бутылку коньяка, которую держала там для возможных походов к гинекологу, вышла в подъезд и постучалась к соседу.
Сосед тоже не спал. Он корпел над математическими расчётами, мечтая, видимо, прорваться во вселенную Василевса без его помощи. У него даже возникли кое-какие идеи по переналадке аппаратуры.
Алевтина посмотрела на его печальную лысину в венчике редких волосиков, и поняла: она готова на всё, чтобы забыть случившееся.
Одёрнула халат, соблазнительно, как ей казалось, выставила голую ногу. Взялась травить пошлые анекдоты — про поручика Ржевского и про то, как поймал Дерипаска Рыбку… Гадко хихикала.
Сосед откровенных намёков не понимал, вёл себя с ней, как с дочкой, интеллигентно шутил, демонстрировал свои многочисленные работы по физике твёрдого тела. Рассказывал, как подло его вышибли на пенсию с родного предприятия, а потом и в вузе перевели на полставки. И как он мог бы всем доказать теперь, но вот — не вышло.
Хороший он был мужик, сосед Василий Степанович. Пожалел девчонку — удумала же вешаться, нарушил заманчивую сделку с Василевсом, о чём сожалел и даже плакал, когда у бутылки показалось дно.
Алевтина слушала его и тихо ругалась про себя словами, которыми строители в процессе наклейки обоев заменяют всю, мешающую им работать, лексику.
Она даже напиться как следует не сумела! Хлебнула коньяка на голодный желудок, желудок заболел, и Василий Степанович заварил ей чаю.
Алевтина сидела, трезвая, злая и горько шутила про себя, что замшелая девственница и старый импотент — самая подходящая компания.
5
Утром как раз начался понедельник, и Алевтина отправилась на работу. В старых неудобных туфлях, в блёклом бесформенном плащике, с зонтиком, третий год дышащим на ладан.
От порога она вернулась. Обутая, протопала к шкафу. Посмотрела — висит ли на месте пушистый халат?
Халат висел.
Интересно, а прозрачный шарик «каси» — она куда дела?
На улице было слякотно, хотя в мире Василевса все три дня стояла чудесная погода.
Коллеги вели себя привычно. Повышения зарплаты не ожидалось. И вообще на горизонте не ожидалось ни-че-го — только серые-серые будни. Каждый день. И телевизор по вечерам.
Добравшись домой с работы, Алевтина первым делом увидела оставленные ею же грязные следы.
Не очень, конечно, грязные. Так, насыпалось чуток. Протереть бы быстренько тряпкой или всосать пылесосом — делов-то? Но она вдруг разнюнилась, швырнула в холодильник кефир, словно он и был во всём виноват, пнула, подвернувшийся под ноги тапок, босиком прошлёпала в комнату и открыла шкаф.
Халат висел.
Алевтина достала его, сунула руку в карман и обнаружила там прозрачный шарик каси. Значит, она и впрямь сунула его туда ещё в лаборатории.
А если потереть им стекло?
Алевтина вздохнула, вернула шарик в карман, а халат — в шкаф, и пошла ужинать кефиром.
Ночью, измучившись от бессонницы, она встала, подошла к зеркалу в прихожей — а вдруг да подойдёт? Ну, ерунда же, да? Ну не стену же тереть? Там же было стекло, верно?
Или попробовать оконное стекло?
Было в комнате ещё одно зеркало, но маленькое — Алевтина туда не пролезла бы, откройся там дверь. Потому она решила ставить эксперименты в прихожей.
Или надо было всё-таки в комнате?
И вообще — зачем ей это? Разве она хочет увидеть этого Василевса? Ведь он же — маньяк?
Или он просто дикарь, а она не сумела ему объяснить? Не перевоспитала? Не подключила этого дурака, Василия Степановича, чтобы он втолковал Василевсу, что в России с женщинами так не обращаются?
Ведь им же надо было сначала поговорить втроём? Рассказать, что земные бабы — не паучихи? Они… Они нежные, трепетные! Они не могут работать за гроши офисными мышами. Не могут без роботов, которые будут готовить еду, убирать, чинить…
А ещё… Им… Им нужен хоть какой-нибудь прынц, пусть даже и волосатый!
Алевтина достала халат, вытащила шарик и… потёрла им зеркало.
Конечно, ничего у неё не вышло.
Она сунула шарик в карман лапсердака и на всякий случай всё-таки надавила обеими ладонями на стекло.
И провалилась в него вся, только мелькнули босые ноги.
Василевс открыл единственную дверь левого коридорчика, быстро переоделся в серый мешковатый костюм и, спустя пару минут, уже пробирался в темноте по тесной грязной улочке мимо низких домов, больше похожих на логова.
Перед одной из дверей он замер, прислушался. Потом тихонечко постучал.
В доме раздался приглушённый рёв. Василевс вздрогнул.
Дверь открылась, пахнуло кислым запахом давно немытого тела.
— Где ты шлялся, животное?! Ночь на дворе! Опять по бабам ходил? — жена, дородная, рыжая, всколоченная, стояла на пороге вонючей комнатушки со скалкой.