— Жди здесь! — приказал связной вознице. — Двинули, товарищ.
Он легонько подтолкнул Алексея и соскочил на землю.
Обогнув сквер, они пересекли улицу, вошли в темный подъезд большого дома и поднялись на второй этаж. Связной дернул ручку звонка. За обитой войлоком дверью брякнул колокольчик, и почти тотчас же им открыли. Пожилая женщина в домашнем халате провела их в конец длинного коридора, отворила одну из дверей.
В комнате с завешенными окнами, обставленной громоздкой дубовой мебелью, сидели за столом Инокентьев и Оловянщиков — начальник разведотдела Одесской губчека. Был Оловянников ниже среднего роста, плотный. Глубокие залысины прорезали его негустую шевелюрку, грозя в недалеком будущем сомкнуться на темени. Квадратные усики над губой он то и дело трогал пальцем, будто проверяя, на месте ли они.
В углу Алексей увидел еще одного человека — седого кряжистого, в потертом пиджаке, по виду рабочего.
— Спасибо, — сказал Оловянников, — можете идти. — Когда связной и женщина вышли, он взглянул на Алексея, приветливо щурясь из-за очков. — Как дела, херсонец?
— Какие дела? — хмуро сказал Алексей. — Для таких дел незачем было из Херсона уезжать, восемь дней баклуши бью.
Оловянников усмехнулся.
— Ничего не поделаешь, приходилось выжидать. Садись. Как чувствуешь себя? Нашему брату отдых на пользу не идет, это уже доказано. Привыкнешь к неспешному существованию, и что-то в тебе ослабевает, размягчается, а после все как будто внове. Замечал?
— Нет. Опыта такого еще не было, — сухо ответил Алексей.
— Ты, я гляжу, совсем на нас разобиделся, — засмеялся Оловянников. — Ну ничего, дорогой товарищ, теперь работы хватит, можешь быть спокоен. Давай, Василий Сергеевич, рассказывай все по порядку.
— Ты все помнишь, что я тебе тогда говорил? — спросил Инокентьев.
— Помню.
— Насчет агента, которого мы ждали из-за кордона, и все остальное?
— Да.
— Так вот, агент прибыл. Второй день здесь… Не спеши вопросы задавать, сейчас все узнаешь. Раньше мы предполагали агента перехватить и послать тебя вместо него. Но в последний момент оказалось, что он приезжает уже второй раз. Значит, подменять нельзя: верный провал. Словом, обстоятельства неожиданно изменились… — Инокентьев повернулся к сидевшему в углу человеку. — Двигайся ближе, Валерьян, — сказал он ему, — докладывай все сначала.
Некто, по имени Григорий Павлович Рахуба, прибыл в Одессу морем. Высадили его в районе четырнадцатой станции Большого Фонтана, и день он отсиживался в колючих зарослях на берегу. Ночью Рахуба пробрался в город на явочную квартиру. Хозяин явки, по профессии наборщик, Валерьян Золотаренко скрывал его у себя весь следующий день, а в сумерки повел на новую явку.
И вот по дороге с ним приключилась неприятность, грозившая в те годы каждому, кто осмеливался совершать ночные прогулки по Одессе.
На темной улочке, возле Греческого базара, куда по заранее намеченному плану Золотаренко привел Рахубу, их окружили какие-то люди. Один из этих людей, в надвинутой до бровей кепке, осветил их фонариком.
— Кто такие? — спросил он удивленно. — Куда вы собрались, уважаемые? Что вам дома не сидится?
Он вел себя, как блатной, этот человек.
Золотаренко оттер Рахубу плечом.
— Добрые граждане! — сказал он проникновенно. — Отпустите с миром, доктора веду к жинке, помирает совсем.
— Доктора?..
Светя фонариком, человек в кепке оглядел прочные сапоги Рахубы, его синюю куртку военного покроя, в отворотах которой виднелась мятая украинская рубаха, и широкие, слегка обвислые плечи.
— Что ты мне вкручиваешь? — проговорил он. — Какой же это доктор! Или я докторов не видел?
— Я действительно врач, — сказал Рахуба, — недавно из армии.
— Ой ли! — Человек в кепке недоверчиво покачал головой. — А что у вас в карманах, гражданин доктор? Может быть, что-нибудь стоящее? Так лучше отдайте мне, а то вас непременно ограбят: Одесса — это такой город!
— Есть немного денег, — сказал Рахуба. — Возьмите, если надо.
Он достал из карманов несколько бумажек. Не взглянув на деньги, человек в кепке шагнул ближе и вдруг привычным движением провел ладонями по груди Рахубы.
— А это что такое? — спросил он, нащупав что-то плотное под сукном куртки.
— Пусти, это инструмент, — ответил Рахуба.
— А ну покажь! — потребовал тот.
И тогда, резко стряхнув с себя его руки, Рахуба бросился а сторону. Дальнейшее происходило быстро и в полном молчании. Кто-то успел подставить Рахубе ногу, он растянулся на земле, а когда вскочил, на него накинулись сразу трое.
Рахуба отбивался отчаянно. Это был недюжинно сильный человек, и драться он умел. В темноте слышались хриплое и прерывистое дыхание, тупые шлепки ударов.
В самый разгар потасовки кто-то крикнул:
— Облава!
И вслед за тем на соседней улице пронзительно затрещал милицейский свисток.
В одно мгновение улица опустела: нападающие будто испарились.
Золотаренко подскочил к Рахубе.
— Бежим! Скорее!..
Рахуба сидел на мостовой, держась за колено. Он хотел было встать, но тут же, охнув, снова опустился на землю.
— Нога…
Свистки приближались. Подхватив Рахубу под мышки, Золотаренко оттащил его в ближайшую подворотню. Мимо, тяжело дыша, протопали милиционеры. Когда шаги их затихли в стороне Греческого базара, Золотаренко встревоженно зашептал:
— Как бы не вернулись! Идти-то вы сможете?
— Далеко еще?
— Далеко! До Пересыпского моста.
Рахуба, кряхтя, растер колено. Отдышавшись, он поднялся и, держась за стену, сделал несколько шагов.
— М-м, дьявольщина!.. Нет, не дойду!
— Куда же теперь? — растерянно шептал Золотаренко. — Мне вон тоже руку рассадили, пиджак в клочья!..
— Дай плечо — опереться, — проговорил Рахуба, — назад пойдем! — И он выматерился сквозь зубы, кляня одесских налетчиков и собственное невезение.
Так, в самом начале своего рейда, эмиссар белогвардейского “Союза освобождения России” был вынужден прочно осесть на квартире наборщика Валерьяна Золотаренко.
Нога Рахубы отекла и болела нестерпимо.
— Должно, трещина у вас в кости, — высказал предположение Золотаренко. — Хотите, врача позову? Есть один по соседству. Скажем, родственник приехал…
Рахуба отказался. Боль пугала его меньше, чем разоблачение.
Он сидел в тесной кухонной кладовке, прикладывал к ноге холодные компрессы. Встрепанный, обросший черной щетиной, он удивительно напоминал попавшего в капкан зверя…
Вечером он велел Золотаренко сходить к руководителю его “пятерки” и, если будет возможно, привести его сюда.
Золотаренко ушел и через два часа ввалился в кладовку, бледный, с искаженным лицом, не сел — рухнул на топчан. Придя в себя, рассказал следующее.
Три дня назад к руководителю его “пятерки” — Миронову — явился кто-то из “центра”. Миронов оставил его ночевать, и в ту же ночь явку накрыла чека. Когда чекисты окружили дом, Миронов и его гость стали уходить по крышам. Чекисты открыли огонь и ухлопали обоих. Во дворе до сих пор засада. Золотаренко повезло: в квартале от дома он встретил мироновского дворника — своего человека, и тот предупредил его.
— Миронов живой?
— Убит Миронов! И тот, второй, тоже! Дворник сам помогал их на извозчика укладывать. Говорит, прямо в висок…
Рахуба откинулся на груду мягкого тряпья, сложенного за спиной, с минуту молчал, раздумывая, — на лбу у него вздулась толстая вертикальная складка — и вдруг процедил сквозь зубы грязное ругательство.
— …Положеньице… Одно к другому, как нарочно!..
Положение действительно было аховое. Через три дня за Рахубой должна прийти шаланда из Румынии, задерживаться в Одессе он не мог. Но и уехать, не выполнив ни одного из имевшихся у него заданий, тоже невозможно. Все было бы просто сделать с помощью Миронова, имевшего постоянную связь с “центром”. Теперь же приходилось искать другие пути. У Рахубы были еще явки, но для того, чтобы плутать по ним, необходимо время. На худой конец можно послать Золотаренко, но Рахуба не хотел оставаться один: с больной ногой, без помощника не выберешься из Одессы.
Все это он, не таясь, поведал Золотаренко. Вывод был таков: нужен еще один человек.
— Есть у тебя кто-нибудь подходящий на примете? — спросил Рахуба.
Золотаренко подумал и сказал, что такой человек имеется.
Осенью восемнадцатого года красные расстреляли мужа его родной сестры: он владел на Херсонщине пятью мельницами и сотрудничал с немцами, когда те хозяйничали на Украине. Сестра ненамного пережила его. Остался сын. Сейчас ему двадцать один — двадцать два года. Парень служил у Деникина, а затем долгое время состоял в “повстанческом отряде” известных на Херсонщине эсеров и националистов братьев Смагиных. Когда отряд ликвидировали, он с полгода скрывался у какой-то бабенки недалеко от Серогоз. Но и там спокойно не усидел: заварил какую-то кашу, убил председателя комитета бедноты. Пришлось удирать. Парень раздобыл где-то бумаги демобилизованного красноармейца и подался к родному дядюшке. Третий месяц живет на птичьих странах в Одессе, на Ближних Мельницах. Его давно бы надо пристроить к “настоящему делу”.
— Уверен ты в нем? — спросил Рахуба.
— Как в себе. Парень битый!
— А убеждения у него какие?
Золотаренко пожал плечами.
— Какие убеждения! Красных ненавидит — вот и все его убеждения. Да сами увидите. Завтра схожу за ним, приведу.
— Не завтра — сейчас! — твердо сказал Рахуба. — Сразу же и отправляйся. К утру чтобы был здесь! Как его звать?
— По новым документам Алексей Николаевич Михайленко…
Лампа стояла на стуле. Его спинка отгораживала Рахубу от света, и, войдя в каморку, Алексей увидел только большую, закутанную в старое одеяло ногу, вытянутую на топчане. Из одеяла торчала белая пятка с расплющенными краями.
— Вот он и есть, племянник мой, — сказал Золотаренко, входя следом за Алексеем и затворяя за собой дверь.