21 Сентября. Я никогда не была так спокойна за будущее, как теперь, и не думаю, чтобы это было плохим предзнаменованием. Наша славная Красная Армия таким мощным валом гонит фрицев с нашей земли, что скоро мы услышим радостные вести и с нашего Ленинградского фронта.
Октябрь. Прочла новую книгу «Ленинград в борьбе» и нашла тот абзац, где говорится о светлой памяти моего отца. Девушка из библиотеки обещала мне ее достать…
22 октября. Мне кажется, что все идет очень медленно. Хочется гореть и кипеть, а пока только тлеется. Осень стоит расчудесная, сухая, теплая и хорошо пахнущая. Звездные вечера и темные ночи делают свое дело в человеческих душах.
Говорят, надо написать (той-то или тому-то). Считаю, что писать письмо, значит отдавать кусочек своего «я». Делать иначе — значит фальшивить, а я не фальшивомонетчик.
19 ноября. Здесь, в небольшой дали от славного родного города, я очень по нему скучаю, и никогда мне боровичская луна не заменит ленинградскую, обливающую своим нежным светом золотистый шпиль Петропавловской крепости, перспективу Кировского проспекта и неповторимые липовые аллеи. Все это стало ужасно дорого моему сердцу, пусть даже это ощутилось так ярко только в разлуке. Злодейка-разлука на многое открывает глаза и душу, и за это ей спасибо. Ничего я так не жду с громадным нетерпением, как освобождения нашей области, и если мне удастся приложить к этому свои силы, это будет счастьем.
27 ноября. Я не хочу вернуться в Ленинград, не сделав чего-либо существенного по ходу событий.
7 декабря.
Пусть далека адмиралтейская игла,
Пусть не видны аллеи лип и сад,
Но никакая мгла
Не заслонит тебя, мой Ленинград.
17 декабря. Ждала новостей. Подполковник мне приказал собираться и быть готовой.
А в Ленинграде усилились обстрелы… Не бегайте, ленинградцы, как бегали мы под обстрелом!
20 декабря. Теперь уже точно, что еду, и на днях… Мне ужасно жаль, что едем не одновременно (с Еленой), но мы уела вливались не огорчаться, если едет вначале одна. Меня это мучает… И все же я надеюсь, что и она вскоре, если не теперь вот, тоже поедет…
29 декабря. Скоро пойду выполнять свою работу в отряд. Постараюсь не ударить в грязь лицом и быть настоящей дочкой старых большевиков. И ничего со мной не случится.
1944 год.
Вторая декада января. Уже в Хвойной. Здоровье у меня мировое, только иногда кровь из десен идет. Но против этого я имею замечательное средство — чеснок, им в изобилии снабдили меня при выезде из Боровичей, и я без стеснения поедаю его в нужном количестве.
Одета я тепло, прямо скажем, не по зиме — шуба, ватные штаны, валенки, свитер, гимнастерка, ну и остальные атрибуты полумужского-полудамского туалета.
Чувствую себя каким-то двойным человеком. Снаружи огрубела, а в душе стала мягче и нежнее. От хорошей музыки навертываются слезы на глаза, а от хороших стихов щемит сердце. Друзей своих люблю крепче и глубже, чем до войны, а уж о родных и говорить не приходится. Сердечные дела мои в обидном загоне…
Жизнью пока довольна, может быть, потому, что привыкла ко всем ее видам, а может быть, и потому, что строю крепкие солнечные планы на «после войны» и твердо верю в их исполнение.
С такой верой в будущее удивительно легко жить и работать.
Владимир Дягилев. АЛЕКСАНДР КАДАЧИГОВ И ДРУГИЕ
1. ЗАТЯНУВШИЙСЯ ПРЫЖОК
Этой ночи ждали долго. Трижды получали парашюты. Трижды приезжали на аэродром. И — трижды возвращались на базу. В районе выброски рыскали карательные отряды.
Группа состояла из девяти человек. Чекисты были из разных мест, в Валдае встретились впервые. Александр Филиппович Кадачигов, старший опергруппы, присматривался к товарищам, прикидывал в уме: «Годятся ли?» Зюков — здоровый, высокий, носатый, больше всего молчит. Ни словечка лишнего, ни шуточки, ни смешка. Бесчастнов — исполнителен, аккуратен, любит порядочек. Тимоненко — молодцеват, с выправкой, рвется к работе. Мусин — какой-то не такой, все чего-то не понимает, переспрашивает. Пуховиков — болеет, фурункулы беднягу замучили. Пуговкин — замкнут, но сметлив. Мальцев — крепок, надежен, сразу вызывает симпатию. Ваня Гусев — радист, совсем еще мальчишка, восемнадцать лет. Романтик, в тыл стремится, как на футбол… «Поживем — увидим», — думал Кадачигов.
Выброска намечалась в Карамышевские леса, в район партизанской бригады Германа.
С каждым возвращением на базу настроение все заметнее портилось. Кадачигов понимал: еще одна ночь ожидания — и нервы не выдержат.
Выбросили их на шестнадцатые сутки. На костры они не попали. Приземлились довольно близко от врага. Фашисты открыли огонь. Хорошо что лес укрыл чекистов.
2. ГОЛОДАЙ
Спалось плохо. Забылся Александр Филиппович только под утро. Разбудили чьи-то голоса. В землянке было мрачно. Вскочил, быстро обулся. Что такое? А где ремень? Ремня не было. Вышел из землянки, невольно поежился от утренней свежести. Неподалеку горел костер. Человек шесть, щурясь от дыма, сидели над ведром. Лица у всех были серые, большеглазые. Такие лица знакомы Александру Филипповичу по блокаде.
В ведре пузырилась вода и плавали кусочки какой-то бурой приправы. «Грибы, наверно», — подумал Александр Филиппович и тут же заметил блеснувшую в траве пряжку своего ремня. Один из партизан — брови словно усы — перехватил его взгляд.
— Копыто варим, — сказал он, оправдываясь.
На дорожке показался Бесчастнов, поманил Александра Филипповича.
— Парашюты с грузом накрылись…
— А батареи?
— В порядке. Зато и продукты и табак растащены…
Александр Филиппович покосился на костер, где разваривался его ремень, вздохнул и пошел знакомиться с командованием бригады.
С первых часов пребывания в тылу врага опергруппа оказалась без своих запасов на островке с довольно точным названием — Голодай.
Голодай — это клочок суши среди труднопроходимых болот. Он укрыл партизан от карателей. Бригада переживала тяжелые дни после трехнедельных изнурительных боев. Не было хлеба. Не было боеприпасов. Не было и аэродрома, на который мог бы сесть самолет. Лишь одно оставалось на вооружении людей: высокий боевой дух и ненависть к захватчикам. Это Александра Филипповича обрадовало.
На небольшой полянке шли военные занятия.
Худые, измотавшиеся бойцы с трудом перебегали от кочки к кочке, падали, стараясь укрыться от воображаемого противника. Бежали они с натугой, падали с удовольствием. Александр Филиппович чувствовал, как им не хочется снова подниматься, но голос командира был неумолим:
— Не отставай! Не отставай!
3. ИСАЕВ И ГЕРМАН
Еще в Валдае Александр Филиппович старался побольше узнать о командовании бригады.
О комиссаре Исаеве ему сказали коротко: «Стоящий человек». Сложнее было с комбригом Германом. Александр Викторович — ленинградец. Окончил военное училище в Барнауле. Войну начал старшим лейтенантом в должности офицера связи при разведывательном отделе фронта. Был переведен в Партизанский край сначала заместителем комбрига по разведке, а затем, когда создали третью бригаду, стал ее командиром. Герман, как говорили знающие его люди, командир боевой, требовательный, но с несколько гонористым характером.
Вот этого-то и опасался Александр Филиппович. Нужно было сработаться, найти общий язык. По дороге Александр Филиппович спросил Бесчастнова:
— У тебя ремня нет запасного? Моим позавтракали…
Бесчастнов достал из вещевого мешка широкий офицерский ремень с надраенной бляхой.
— У меня все есть.
Александр Филиппович к Герману все-таки не пошел. Решил прежде зайти к комиссару. Исаев принял его, как старого знакомого.
— Слышал, рад. Теперь и мне легче будет…
— Постараемся, чтоб было легче. За тем и прилетели. И еще кое за чем. У нас и свои задания есть…
— Понятно. Информирован.
— Мне говорили, что комбриг…
— Ничего, — опередил его Исаев. — Идите к нему, я подойду.
В землянке комбрига сидели двое. Со света лиц не разобрать.
— Разрешите? Мне бы товарища Германа…
— Я — Герман.
— Старший опергруппы Кадачигов. Прибыли сегодня ночью…
— Мне доложили, — перебил Герман и знаком велел второму выйти из землянки. — Сколько вас?
— Девять человек. Мы со специальным заданием…
— Что значит со специальным? — набычился Герман. — У всех у нас одно задание: фашистов бить…
Александр Филиппович промолчал. И как раз в этот момент в землянке появился Исаев.
— Договорились? Вот и хорошо. Надежные люди прибыли, чекисты, — комиссар сделал вид, что не замечает рассерженного лица комбрига. — Давайте хоть чайку попьем. Больше, к сожалению, угощать нечем.
4. ГНИЛЬ
Из Центра пришла радиограмма: «Железняку.
Приступайте выполнению задания. Ждем донесений. Укажите координаты сбрасывания взрывчатки».
Железняк — это псевдоним Александра Филипповича. Когда-то, еще в юности, увлек его образ героя-матроса. Мечтал и сам стать моряком. А стал вот чекистом. И в такие условия попал, что ни о каком выполнении задания пока и речи быть не могло.
Бригада увязла на Голодае. Положение ухудшалось с каждым днем. Таяли скудные запасы патронов. Ели преимущественно клюкву. Боевых операций не проводили. Лишь разведчики бывали в соседних деревнях, возвращаясь иногда с небольшими запасами пищи, но чаще — с ранеными.
— Что ответить Центру? — спросил Ваня Гусев.
— Пока ничего, — сказал Железняк.
Вскоре он начал замечать, что в бригаде появилась гниль. Встретил партизан, возвращавшихся с разведки. Они несли раненого товарища.
— Как это случилось?
Бойцы не ответили. Железняк пошел с ними в лазарет, присел возле раненого. Дождавшись, когда его перебинтуют, повторил свой вопрос. Боец облизал сухие губы. Железняк подал ему кружку с водой.
— Если бы не побежали, — сказал раненый. — А то как рванули, так и ударили по нам с чердака из пулемета…