— Эх, Федя, Федя… Не таким я тебя помню. Постарел ты…
— Каким я был, таким остался… — насмешливо сказал Федор. — Но что было, того не было. Понял? — И чтобы стало понятнее, потянул тяжелый рашпиль из кармана. Впрочем, поговорить не отказался.
Они пошли по набережной Обводного канала. Сапожник рассказал о себе: отсидел «десятку», вышел на волю и в самом деле занимается сапожным ремеслом. Вспомнил, как лежали они с Федором в лазарете, на чистых простынях, и ухаживали за ними смазливенькие сестрички; помнится, один фельдфебель еще статью в газету написал, благодарил за уход и лечение, интересная была статейка…
— Не помню никаких газет, — сказал Федор. — И лазарета не помню. Тебе тоже помнить не советую. Тот Федя канул в воду, и кругов не осталось. Ясно? Встретились мы с тобой, поговорили и хватит. Будь здоров и больше мне не попадайся.
И Федор, чуть прихрамывая, поспешил к уходящему трамваю, с неожиданной ловкостью впрыгнув на ходу. Через две остановки пересел в автобус, затем на электричке уехал за город, там прошел пешком через лес на шоссе и, попросившись на попутную машину, приехал в Стрельну. Несколько дней сидел в своей времянке, никуда не показывался. Но, видно, беспокоился напрасно: никто из старых знакомых ему больше не попадался.
Зато новый знакомый, Павел, встретился ему в скором времени: продавал на «барахолке» свое поношенное пальто. Пожаловался, что с работы уволили якобы по сокращению штатов, на самом же деле просто «подобрали ключи». Из общежития надо уходить, хорошо бы подыскать комнатуху. Федор промолчал, хотя и сам подумывал о каком-нибудь пристанище в городе: надоело мотать каждый вечер в Стрельну. В другой раз Федор встретил Павла, когда тот сбывал шерстяной отрез; о происхождении этого отреза намекнул, что знакомая, мол, девушка, работает в универмаге. Федору он нравился тем, что, несмотря на поношенную одежду и не очень-то бравый вид, умел выглядеть вполне порядочным, не внушающим подозрений человеком. Нравилось Федору и то, что хотя Павел во всем признавал его старшинство, однако позволял себе иной раз вежливо вступать в спор; умел и слушать не перебивая. Словом, Павел был интересным собеседником, не то что сосед Кожемякин: тот только уныло поддакивал, когда Федор критиковал всех и вся, либо вдруг обижался, «лез в бутылку». Если Федор несколько дней не видел Павла, начинал скучать. Были у него в отношении этого человека и другие планы.
Зимой Павел подыскал комнату в городе у одной старухи; Федор согласился взять на себя половину расходов. Теперь не было необходимости таскаться по пивным, где всегда могли оказаться лишние уши. Долгими вечерами Федор рассказывал, как жилось ему в Германии после войны: неплохо жилось, даже женился на одной немочке, держал магазин по обмену вещей, вроде нашего комиссионного, имел немалые барыши — было на что погулять в ресторанах. Попался из-за своего горячего нрава: полиция накрыла в гостинице с контрабандным товаром, Федор пырнул одного полицейского ножом. Судили там же, в Мюнхене, дали восемь лет. Потом уже, не отсидев срока, сумел он перекочевать в лагерь перемещенных лиц. Два года не спешил на родину, а на третий попался: прибыл домой, а его — раз! — и на Колыму… Главное, ни за что!
— Как же ни за что? Ты говорил, кажется, что кого-то в вагоне почистил?
— Говорил? — Федор нахмурился. — Черт его знает, может, и сболтнул по пьянке. Вообще-то предъявили мне такое обвинение. Пристали, ну я и подписал обви-ниловку. Знаешь, как в те годы поступали?
— Сдрейфил, значит, сдался?
— Меня заставить сдаться непросто. Были у меня свои соображения. А на Колыме меня даже побаивались. Я там однажды целое восстание поднял, часовых с вышек поснимали…
— Вре-ешь, — усомнился Павел. — Где же оружие взяли?
— Я вру?! Да ты знаешь… — И Федор пустился рассказывать истории уж совсем фантастические, но по некоторым подробностям можно было понять, что есть в этих историях доля истины. Павел восхищался вслух отчаянной смелостью Федора; он и сам был не робкого десятка, но, конечно, «куда ему до Феди»… Федор интересовался и прошлым своего нового знакомого, но биография у Павла, судя по его ответам, была, в общем-то, довольно заурядная. Все же Федор иной раз, как бы забывая, что уже задавал какой-либо вопрос, спрашивал об одном и том же снова. Очень хотелось ему поглубже «прощупать» Павла. Однажды спросил: «А что ты свою девицу прячешь? Боишься, что отобью? Или не очень она тебе нужна? Странный ты человек: я постарше тебя, и то ко мне Милка ходит. Давай приводи свою кралю».
Павел задумался, — пойдет ли? Девушка стеснительная, скромная… Федор захохотал: ничего себе скромница, отрезы из магазина тянет!..
В назначенный вечер собрались вчетвером. Милка выпила, расшумелась, голосисто пела блатные песни. Павлова «краля» пила с оглядкой, хлеб брала двумя пальчиками, несколько раз говорила Павлу «вы». Федор сказал: «И чего ты ломаешься? Ведь мы тут все свои. А ну, пей!» Девушка храбро выпила водку до дна из стакана, поданного Федором, стала вести себя свободнее, смеялась, подпевала Милке, но потом сказала, что чувствует себя плохо, и Павел увел ее на улицу, на свежий воздух.
Вскоре после этого Федор спросил у Милки, понравилась ли ей эта девушка. Милка ответила, что девушка хорошая, и, как видно, привязана к Павлу, а вот он к ней равнодушен. «Вот так раз! — удивился Федор. — Как раз он к ней лип, а она ломалась». Но Милка стояла на своем: девушка любит Павла, переживает за него, видать по глазам… «А чего переживать-то?» — спросил Федор. «Да ведь как же, Федя…» — Милка не захотела лишний раз напоминать, что и сама тревожится за него, своего Федю, и желает ему лучшей жизни. Федор понял, сказал, что все это ерунда, но потом долго сидел задумавшись, посвистывая сквозь зубы.
Незадолго до Нового года Павел, как обычно, пришел под вечер в квартиру: его встретила старуха хозяйка и сразу заговорила о том, что надо бы за комнату заплатить вперед: «А то уедешь вдруг, как этот твой товарищ, ищи тогда вас…»
Павел кинулся в комнату: койка Федора была пуста, под оголенной ржавой сеткой валялись обрывки газет. Старуха сказала, что Федор часа полтора тому назад прибежал «как настеганный», схватил свои вещи и ушел. Будто кто-то помер у него, куда-то ехать ему надо…
5
— Вот так он и «сорвался», ушел от нас. Что побудило его к этому? Новые, внезапно открывшиеся обстоятельства? Или брак в нашей работе? Нам надо было знать причину. И, главное, найти его, возобновить с ним контакт. Конечно, наш сотрудник при этом шел на большой риск.
(Из рассказа Ивана Сергеевича)
Чтобы как-то объяснить свое бегство, Федор бросил хозяйке на ходу несколько слов о чьих-то похоронах. А вскоре ему пришлось и в самом деле присутствовать на таком печальном обряде: скончалась дальняя его родственница, добрая старушка Татьяна Дмитриевна. Доронины устроили поминки. Федор, сидя за столом, угрюмо философствовал: «Беспросветна короткая человеческая жизнь…»
Ксения Доронина к слову вспомнила о своем братишке: не успел парнишка жизнь начать, как за хулиганство угодил в тюрьму.
— Не горюй, — сказал ей Федор, — скоро вернется твой Колька.
— И откуда тебе все известно? — спросил Андрей Доронин.
— Есть у меня кое-где друзья, — туманно ответил Федор. А сам подумал: «Где они, друзья? Ни на кого положиться нельзя. Был один неглупый человек, Павел, да и от того я сбежал. Может быть, зря?» Несмотря на такие сомнения, Федор не искал встречи с Павлом.
И все же, когда эта встреча произошла, опять же на рынке, в толчее, Федор обрадовался. Но еще больше обрадовался Павел… Он угостил Федора и рассказал, что с той девушкой больше не встречается, потому что ее с подругами накрыл ОБХСС. Федор спросил, не боится ли Павел, что девка его выдаст.
— Она? — весело переспросил Павел. — Да нет, никогда она меня не выдаст. А ты что же смылся так, не предупредил?
Федору очень кстати пришлись похороны Татьяны Дмитриевны, а предупреждать, мол, времени не было. Вообще же показалась ему та квартира подозрительной, слишком много парней шатаются к дочери старухи. Павел сказал, что тоже там не живет: одному дорого платить за комнату. Теперь вот нашел другую, за городом, в Песочной: хозяйка пустила на зиму, а весной придется выметаться, потому что приедут дачники. Кстати, у хозяйки нынче мальчишка именинник, так вот купил парню книгу в подарок… Федор засмеялся — до чего Пашка обходительный! И согласился поддержать компанию — съездить к Павлу в Песочную. Для приличия тоже повез подарок: шарф, «изъятый» из очередного чемодана. «Друзья» зашли в парикмахерскую у вокзала, побрились, наодеколонились — честь по чести, едут люди в гости…
В пустом вагоне электрички они оказались одни. Вагон покачивался, в окна била метель, то и дело сами собой откатывались на роликах двери в полутемный тамбур. Федор, привалившись в угол, постукивал твердыми ногтями по спинке скамьи и внимательно смотрел на Павла. Тот что-то весело рассказывал. В захмелевшем мозгу Федора мысли ворочались медленно, но поверх всех других вдруг всплыла одна: пусто под лавками и темно. Там вполне мог бы поместиться человек среднего роста, такой, скажем, как Павел. Можно просто положить его на скамейку лицом к спинке. Если кто и пойдет по вагону, подумает, что озяб человек и заснул. Могут до самого Рощина не побеспокоить. Положить, а самому сойти в Белоострове, пересесть на круговой — и обратно в город. И тревоге конец. Откуда она берется, тревога?
— Я уж думал — замели тебя…
Федор спохватился: прослушал, что говорил Павел. Сообразив, ответил:
— Нет, меня замести непросто. Я как из дому выскочил— бух в такси! До Невского доехали, говорю: стой, передумал. И в другую машину. Таким порядком шесть такси переменил.
— Зачем? — наивно удивился Павел.
— А если первая машина нарочно у дома дежурила?
Павел усомнился: кто это будет нарочно караулить? Уж не такая Федор крупная птица, чтобы за ним так гоняться.