– Na-ta-sha?
– К черту этих Наташ! – испугался Трубников, поняв, что ему предлагают проститутку. И хотя чисто рефлекторно пустил слюни, снова изобразил крылья и легкое гудение.
– Angel? – догадался турок.
– Samolet, черт возьми! Хочу лететь! Далеко! Я есть лететь самолет, давай ехать в аэропорт.
Такая трудная фраза Трубникова доконала, но хитрый турок каким-то образом постиг истину, и уже к вечеру этого изнурительно тяжелого и нервного дня Трубников оказался в маленькой арабской стране.
Маленькая страна лежала на берегу прозрачного теплого моря, щетинилась пальмами и сладко пахло водорослями, кокосами, песками и нефтедолларами.
Переночевав в прекрасном отеле, полном уюта, прохлады и невидимой, радующей сердце и никому не мешающей музыки, Трубников неторопливо спустился на просторную, почти пустую террасу, где на завтрак ему подали ломтики золотистого хорошо прожаренного мясо и вообще всячески выказали приязнь и уважение.
Трубникову это понравилось.
Наверное, нога русского человека тут еще не ступала, подумал он. Наверное, тут еще не слышали о гениальном изобретении Калашникова. Это, наверное, тихая страна, принимающая только воспитанных европейцев.
Когда Трубников вошел в бесшумный лифт, чтобы спуститься к морю, за ним шагнул в лифт жирный немец в совершенно нелепой одежде – то есть в черных спортивных брюках и в черной майке без надписей. Даже трусы на немце были, наверное, черные. В правой руке непонятный немец держал черную шляпу, причем странно держал – прижав к животу. Под такой большой шляпой можно спрятать все, что угодно, нервно подумал Трубников. Даже автомат Калашникова. Правую руку при этом странный немец прятал в кармане. Улыбнувшись немцу, Трубников доброжелательно спросил:
– Down?
– Сам ты, блин, даун! – ответил немец по-русски.
В тот же день Трубников в инвалидном кресле на колесиках оказался на борту быстроходного пассажирского лайнера за которым в свете плоской Луны летела по ночной Аравийской пустыне энергичная тень.
Утомленные пассажиры спали.
Пустыня внизу была однообразно желтой.
Потом взошло солнце и пустыня сменилась столь же однообразным, только зеленым по цвету океаном.
Иногда самолет где-то садился, тогда Трубникова заботливо вывозили в тенистый тропический сад или в прохладный ресторан аэропорта, и вкусно кормили и поили, как настоящего калеку. А он улыбался, терпел и упорно стремился в старинный индийский город Бенарес (Варанаси), здраво раскинув, что, потеряв его следы, русскоговорящий гид проклятая клонированная овца Наташа вряд ли все-таки решится одна полететь в Индию. Она, наверное, просто сдала билеты, удовлетворившись полученной суммой.
Трубников старался не покидать спасительного инвалидного кресла.
Не зная языков, не имея русскоговорящего гида, боясь заблудиться в чужих аэропортах, в стамбульском аэропорту он представился инвалидом. Он уплатил большие деньги за то, чтобы его считали инвалидом. Благодаря большим деньгам, к нему приставили милую стройную служительницу, кажется, малазийку. Он оплатил ее проезд до Бенареса и обратно. Она заботливо покрывала его якобы искалеченные ноги легким пледом и выкатывала его якобы искалеченное тело на стоянках в тенистый тропический сад или в зал прохладного ресторана, и страшно удивлялась, когда инвалид Трубников, пыхтя и пуская слюни, пытался ухватить ее за какое-нибудь укромное малазийское местечко. Впрочем, на порученного ей пассажира стюардесса не обижалась: во-первых, ей действительно хорошо заплатили, во-вторых, как обижаться на человека столь придурковатого, что перевозить его приходится в инвалидном кресле?
Трубников упорно летел в Бенарес.
Он дал себе слово, что непременно доберется до этого города.
Он надеялся, что Бенарес (Варанаси) будет напоминать беспорядочный муравейник, а он, Трубников, хотя и пестрый муравей (он всегда носил яркие малиновые костюмы), но вряд ли будет сильно выделяться в таком городе. В Бенаресе день и ночь кишит бесчисленная толпа, думал он, перемешанная со смиренными коровами и дерзкими обезьянами, наверное, в Бенаресе нельзя выжить, не зная хоть какого-то языка, тем более попасть туда без языка невозможно, – вот почему он и оформил международные документы на инвалидное кресло.
Он даже не знал, через какие города летит.
Когда самолет совершал очередную посадку, стройная малазийка задавала мнимому калеке какой-то официальный вопрос на неизвестном языке и тут же, не ожидая ответа (наверное, она лучше него знала, как он себя чувствует), перевозила калеку в удобном инвалидном кресле в очередной тенистый сад или прохладный ресторан, а потом вкатывала на борт чартера, время от времени беззлобно хлопая развратного калеку по его жадно тянущейся к ее бедру ручонке и внимательно сверяясь с официальными бумагами, полученными ею в маленькой арабской стране, густо пропахшей водорослями, кокосами, песком и нефтедолларами.
В Бенарес (Варанаси) самолет прибыл утром.
Хорошо выспавшийся Трубников изумленно взирал на новый мир.
«Ах ты, сука-романтика, ах ты, Братская ГЭС, я приехала с бантиком, а уехала без!» Милая малазийка неторопливо катила инвалидное кресло сквозь толпу, наполнявшую здание аэровокзала. В открытых переходах ударяла по дыханию оглушительно влажная жара. Пахло древесным дымом, благовонными курениями, сандалом, мочой, гнилью. Еще пахло распаренной банной листвой. Перед выходами копошилась еще более густая, можно сказать, грандиозная толпа. Взволнованно вскрикивали босоногие рикши. Некоторые бежали куда-то, забрав первых пассажиров. Черные плоские ступни мелькали над разогретым бетоном. Диковинно разрисованные автобусы зияли черными проемами вместо давно выставленных стекол. Некоторые автобусы были двухэтажные, а от того походили на фантастические елочные украшения.
Пальмы, баньяны, ресторанчики, украшенные пестрыми фонариками и устрашающими драконами, здания вполне европейского вида и старинные храмы, и мириады, мириады, мириады улыбающихся бегущих куда-то людей в белых чалмах и в белых накидках.
Ошеломленный Трубников молчал, вжавшись в катящееся по бетону инвалидное кресло. До него дошло, что путешествие закончено, он попал в ад и в ближайшие минуты будет предоставлен самому себе. В этом аду, дошло до него, предстоит найти волшебный амулет. А главное он понял, что через несколько минут его подвезут к какому-нибудь любезному официальному представителю доставившей его в Бенарес авиакомпании и отнимут спасительное инвалидное кресло. А вместе с ним отнимут милую малазийку, к которой он привык, как к сестре. И он должен будет влиться в бесформенную бессмысленную толпу и по адской жаре идти куда-то…
Куда?…
В этот сложный момент Трубников встретился глазами с Наташей.
Русскоговорящий гид Наташа, клонированная овца, блин, длинноногая, красивая, как Мадонна, стояла в широком переходе – в легкой белой юбке, в невесомой, почти прозрачной блузке. Голову Наташи украшала широкая шляпа из светлой рисовой соломы. За спиной Наташи, держа руки в карманах диагоналевых брюк, угрюмо торчали два побагровевших от напряжения молодца самого неприятного европейского типа и в самых неудобных европейских костюмах, даже при черных галстуках.
– Гони, падла! – подал команду Трубников.
Малазийка мило улыбнулась. Она не понимала Трубникова, только прощала ему все.
– Гони, блин!
Трубников прекрасно знал, что как только Наташа его заметит, так сразу застрекочет в его сторону АКМ и он получит, наконец, ту часть пуль, которая давно была предназначена ему бывшими, когда-то обиженными партнерами и конкурентами. Они везде найдут, думал он. Таковы правила. Ему в голову не приходило, что в разливе столь грандиозной толпы Наташа могла попросту не увидеть его. Вряд ли она могла искать в необозримом бушующем потоке инвалидное кресло на колесиках. Она запомнила Трубникова существом сопящим, бодрым, жадным на похвалу и женское тело. Она, наконец, еще не могла забыть ночь в Тононе.
В этот момент Трубников засёк еще одно знакомое лицо.
И это было единственное лицо, которого он мог не бояться.
Андрюха Семин! – приятель по ночным клубам. Незабвенный бандос, которому хватило ума вовремя сменить работу. Хозяин процветающего «Строинвестсервиса». Точнее, процветавшего, успел поправить себя Трубников. Неясно, чем занят Андрюха в Индии, вряд ли индийские власти заключили с ним контракт на прокладку коммуникаций, но навстречу инвалидному креслу шагал именно Семин, русский человек, верный человек, его суровая славянская физиономия резко выделялась из толпы. Несколько морщинок в уголках сильного рта подчеркивали северную суровость. Белая рубашка, шорты, запылившиеся сандалии. Все путём, все как надо. Семин, наверное, кого-то встречал, потому что шел в толпе прямо на инвалидное кресло, но не видел его. Судя по взгляду, он, наверное, ничего еще не слышал о разразившемся в России финансовом кризисе. Да и сам Трубников услышал о кризисе во время последнего перелета совсем случайно: приемник, вмонтированный в ручку кресла, оказался работающим на русской волне.
– Андрюха! – заорал Трубников. – Гони! Сейчас стрелять будут!
Семин сходу въехал в ситуацию.
Вырвав инвалидное кресло из слабых рук изумленной малазийки, он толкнул его в темное чрево подземного перехода и погнал сквозь сумеречный зной, в котором, как цыганята, клубились черные дети. Вот она истинная воля! – с восторгом подумал Трубников. Вот Будулай с его цыганятами!
Потом до него дошел запыхавшийся голос Семина:
– Ты совсем не можешь ходить?
– Это я-то?
К полному восторгу смуглых индийских детей, всей жизнью подготовленных к любому чуду, удивительный белый калека в красивом малиновом костюме, неожиданно легко спрыгнул с инвалидного кресла, волшебно поблескивающего никелированными ручками. Малиновый костюм не был приспособлен к местному климату, но удивительный калека, вскочив с инвалидного кресла, сразу взял с места в карьер, да так быстро и ловко, что смуглые дети поняли – свое замечательное кресло он оставляет им. И, вопя, как воробьи, они мгновенно заткнули худенькими телами подземный переход, помешав странным и неуклюжим, явно не верящим в чудеса багроволицым мужчинам в черных костюмах догнать убегающих.