ожно было бы продолжать перечень преступлений человека перед животными — ведь в предыдущей главе рассказано лишь об очень немногих трагедиях. Международный союз охраны природы и природных ресурсов ведет специальную «Красную книгу». В нее заносятся все животные, численность которых подошла к роковой черте — 2 тысячи особей. Если животных осталось 2 тысячи (или еще меньше), значит, необходимы срочные меры, необходимо спасать их, иначе эти животные навсегда исчезнут с лица Земли.
А список истребленных или кандидатов на полное истребление уже занимает два толстых тома. Эти тома в ярко-красных переплетах. Красный цвет не случаен. Он как бы говорит: «Стойте! Примите срочные меры!» Он как бы предупреждает об опасности, которая грозит сейчас более 200 видам млекопитающих и более 300 видам птиц. И список этот, к сожалению, продолжает пополняться!
Предупреждающий огонь «Красной книги» видят еще далеко не все!
Армии животных, истребленных или истребляемых ради прихоти или ради денег, по невежеству или ради моды, — это преступление, которому нет оправдания.
Но продолжают греметь выстрелы и гибнут редчайшие звери, уходят навсегда редчайшие птицы. Человечество в целом еще равнодушно к существованию животных, возможно, потому, что не отдает себе отчета в размахе бедствия.
Джеральд Даррелл писал про одного члена правительства Новой Зеландии, заявившего, что нет беды, если какой-то вид редких птиц, живущих на островах, исчезнет совсем — ведь острова почти никем не посещаются!
Если это говорит министр, то чего же ждать от людей, привыкших всю жизнь убивать животных, считающих, что дикие животные пригодны лишь для еды, что это — «мясо на копытах»?
Стоит ли удивляться, что даже процветающие виды животных, которым еще не угрожает пока истребление, быстро становятся сравнительно малочисленны? Например, в 1934 году в одной только долине реки Кафуэ в Африке было не менее четверти миллиона водяных козлов, а в 1960 году их осталось не больше 30 тысяч. Еще совсем недавно местные жители устраивали на них облавы, которые назывались «кровавые бани». Охотники с собаками загоняли в воду большие стада и убивали тысячи животных, в основном самок с козлятами.
Трудно обвинять в жестокости африканцев — ведь им нужно мясо. В языке многих африканских народностей понятие «животное» и «мясо» обозначают одним словом.
Но эта проблема могла бы быть решена совсем иначе. Ученые подсчитали, что при должном отношении к тем же водяным козлам ежегодно можно было бы забивать не менее 20 тысяч животных. И это дало бы до 2000 тонн мяса! Но пока люди, в чьих руках судьба диких животных, решают этот вопрос, во многих странах, где живут редкие и ценные животные, процветает браконьерство. В одном только национальном парке в Серенгети в Танганьике браконьеры ежегодно уничтожают 150–250 тысяч животных. Причем убивают их самыми варварскими методами — заставляют умирать медленной смертью в ловчих ямах, в проволочных петлях, которые расставляют повсюду. Попавшее в ловушку животное пытается освободиться, но только туже затягивает петлю. Проволока врезается в тело, от боли и страха животное начинает биться, пока, полузадушенное, не упадет и не станет добычей гиен и стервятников.
В 1957 году в Серенгети было найдено 1036 таких петель. Антилоп же и зебр браконьеры ловят иначе: загоняют в сети, развешанные между деревьями, перерезают сухожилия на ногах, и покалеченные животные, не способные передвигаться, служат «живыми консервами» своим мучителям, которые могут в любое время прикончить неподвижное животное и получить свежее мясо.
А белые охотники с самыми совершенными орудиями убийства? От них не могут уйти даже быстроногие животные. Эти охотники не видят отчаянных глаз антилоп и зебр, которые будто спрашивают: за что ты убиваешь меня? Что я сделала плохого?
И все-таки совесть человечества начинает пробуждаться, все сильнее проявляется тяга и интерес к животным. Все больше людей хотят видеть не шкуры, не чучела, а живых зверей и птиц. Об этом свидетельствует хотя бы то, что в последние годы по сравнению с предвоенными почти в восемь раз увеличилось количество посетителей зоопарков, об этом говорит постоянный рост энтузиастов, создающих общества охраны и защиты животных вообще и отдельных видов в частности. Об этом свидетельствуют, наконец, законы, которые принимаются правительствами многих стран, международные соглашения об охране природы, защите и спасению животных.
Но это только начало, только первые шаги.
У защитников животных много проблем, много нерешенных вопросов, начиная, например, с таких: как уберечь животных от автомобилей (подсчитано, что в Швеции, например, в 1963 году под колесами автомобилей погибло 1700 косуль и 1000 лосей, в ФРГ — около 300 тысяч зайцев и 720 тысяч ежей, почти миллион птиц, столько же птиц ежегодно гибнет в Дании) или от сельскохозяйственных машин (как сообщили 120 опрошенных в Северной Баварии земледельцев, только на их полях в 1958 году при работе жаток и косилок погибло 47 детенышей косуль, более 150 зайцев, 30 фазанов, 38 куропаток, 448 птенцов разных птиц и разорено 311 птичьих гнезд) до создания специальных заповедников; от проблем разведения редких животных в неволе до сохранения условий, в которых живут редкие звери и птицы.
Проблем много и время торопит — фауна земного шара скудеет с каждым годом.
Да, многих животных уже не удастся спасти, многие не попадут к следующий. XXI век. Но люди будущего должны увидеть тех животных, которых спасти еще можно!
Глава VI Человек охраняет и спасает
ВЕДЬ ЕСЛИ НАШИ
ПРЕКРАСНЫЕ ЗВЕРИ И ПТИЦЫ
ПЕРЕСТАНУТ СУЩЕСТВОВАТЬ,
ЖИЗНЬ СРАЗУ СТАНЕТ
СКУЧНОЙ И БЕСЦВЕТНОЙ.
СИМПАТИЯ,
ИСПЫТЫВАЕМАЯ ЧЕЛОВЕКОМ
КО ВСЕМ ЖИВЫМ СУЩЕСТВАМ,
ДЕЛАЕТ ЕГО
НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ
Однажды в 1919…
В самом начале 1919 года в Москву из осажденной тогда белогвардейцами Астрахани прибыл Николай Николаевич Подъяпольский — агроном по образованию, просветитель, общественный деятель и горячий защитник природы. Он сразу пришел к наркому просвещения республики Анатолию Васильевичу Луначарскому, с которым был знаком еще до революции. Коротко рассказав о том, как выбрался из окруженной Астрахани, с каким трудом добирался до Москвы, он положил на стол документ — главное, ради чего проделал этот трудный и опасный путь.
Луначарский быстро пробежал документ, вскинул голову, пристально сквозь пенсне посмотрел на Подъяпольского и начал читать второй раз — теперь уже медленно и внимательно.
Потом они долго разговаривали. И продолжали разговор даже вечером, у Анатолия Васильевича дома. Разговор затянулся далеко за полночь. А на другой день Луначарский рассказал Владимиру Ильичу Ленину о приезжем из Астрахани и о документе, который он привез — о плане учреждения заповедника в дельте Волги. План рассматривался Астраханским губисполкомом, был одобрен, и Подъяпольского командировали в Москву.
16 января Н. Н. Подъяпольского принял Владимир Ильич.
Природные богатства в дельте Волги были огромными, и казалось, исчерпать их невозможно. И люди хищнически использовали эти богатства: птиц ловили во время линьки — беспомощных уток загоняли в сети по 1000–1500 за один раз: собирали птичьи яйца и отправляли их на мыловаренные фабрики; по заказу агентов французских фирм уничтожали удивительную птицу — белую цаплю, перья которой шли на украшение женских шляп. Французы не скупились: за три — пять шкурок белой цапли платили столько же, сколько стоила корова.
Истребляли не только птиц — сжигали тростники, чтоб выгнать из них кабанов, перегораживали наглухо сетями протоки и рукава реки во время хода рыбы на нерест, а зимой вычерпывали рыбу из зимовальных ям.
Вот об этом и о многом другом рассказал Подъяпольский Ленину.
Внимательно выслушав Подъяпольского, Владимир Ильич сказал:
— Дело охраны природы имеет значение не только для Астраханского края, но и для всей республики, и я придаю ему срочное значение.
За окном мела январская поземка, шел первый месяц самого трудного в жизни молодой Советской Республики года. Но Ленин считал, что охрана природы — не только своевременное, но и срочное дело.
Белая цапля. Их истребляли миллионами ради того, чтоб взять у птицы несколько перьев.
Россия всегда была страной и сказочных богатств и сказочного расточительства этих богатств. Никто не знал, сколько зверей и птиц водилось в ее бескрайних и дремучих лесах, никто не считал, сколько добывалось этих зверей и птиц. Может быть, поэтому некоторые животные стали довольно редки еще в давние времена. Например, бобр уже в XI веке стоил дороже двух коров, дороже лошади, дороже раба. За незаконное убийство бобра брался штраф — 12 продолговатых обрубков серебра, которые назывались гривнами. Впрочем, сами шкурки зверей (куниц, белок) тоже служили денежными единицами.
Шкурками ценных пушных животных получали дань князья с покоренных племен. Шкурками снабжались послы, которые за границей использовали их вместо денег.
Понятно, что из-за этого звери, особенно пушные, быстро сокращались в числе, а некоторые были истреблены совсем. И уже в те далекие времена делались попытки сохранить животных, даже пытались издавать законы, ограничивающие охоту на некоторых зверей и птиц. Конечно, проследить выполнение таких законов было почти невозможно в дремучих лесах страны. И тысячи охотников ставили ловушки (по свидетельству Даля, каждый охотник-профессионал на своем участке устанавливал до 1000 ловушек!), стреляли зверя и рыли для него ловчие ямы.
А потребность в пушнине все возрастала. Особенно быстро начала она расти, когда стала развиваться торговля с заграницей.
Петр I прекрасно понимал, к чему ведет истребление животных. В 1696 году был издан указ о том, что все шкурки соболя объявляются собственностью государства, в 1701 — указ «О неотпуске за моря бобрового пуху», а в 1714 году Петр I вынужден был издать указ, запрещающий отстрел и отлов лосей в Петербургской губернии.
Однако и эти указы и другие постановления и законы, принятые позже и направленные на ограничение охоты, на сохранение животных, были малодейственны. Не помогли и указы о борьбе с браконьерством. Несмотря на то что еще в 1635 году царь приказал «бить кнутом нещадно» тех людей, которые будут «в звериных промыслах чинить поруху», несмотря на то что Петр I приказал с «людей высших чинов» брать штраф по 100 рублей, а «нисшим чинам» за браконьерство грозила ссылка, несмотря на ряд других законов (например, в 1773 году Екатерина II издает указ, в котором говорится, что «лосей нигде ни в каком времени и никому отнюдь не стрелять, ничем не убивать и не ловить»), в 1845 году русский ученый Карл Рулье установил, что в Московской губернии не осталось ни одного лося, а в соседних они были очень редки.
В последующие годы истребление животных продолжалось. Если же и появлялись какие-то ограничения, то лишь в интересах помещиков, а никак не в интересах народа. Так, в 1892 году был принят новый закон об охоте. По этим правилам помещик мог охотиться на своей земле в любое время и на любого зверя.
И помещики широко пользовались своим правом.
К началу нашего века опустели леса, стали редкими многие звери и птицы, некоторые просто-напросто исчезли.
Русские ученые, передовые люди своего времени, потратили немало сил, чтобы прекратить истребление зверей и птиц. Несмотря на сопротивление властей, несмотря на самодурство помещиков — владельцев огромных земельных участков, на которых они творили все, что им заблагорассудится, кое-что защитникам природы удалось сделать. Но это были полумеры в лучшем случае. И они лишь на некоторое время отсрочили бы гибель многих животных, но не спасли их.
Молодая Советская Республика получила тяжелое наследство от царской России. К тому же в годы империалистической и гражданской войн было уничтожено много лесов, погибло множество животных. Казалось, когда страна напрягала все силы в борьбе с врагом, правительству было не до охраны животных. Однако так только казалось. О будущем, а значит, и о сохранении животных думали большевики в осажденной Астрахани, отбивающиеся под руководством С. М. Кирова от белогвардейцев; о будущем страны, о ее природных богатствах думал в Кремле Владимир Ильич. Вот почему в тот январский день 1919 года Ленин не только внимательно выслушал Подъяпольского и познакомился с проектом заповедника, но и нашел время изучить предложения ученых по другим вопросам охраны природы.
Владимир Ильич горячо поддержал идею астраханцев, и губисполком 11 апреля 1919 года принял решение об организации в дельте Волги заповедника.
Что такое заповедник и зачем он?
Когда я впервые приехал в заповедник, то поначалу был очень разочарован. Я, конечно, не думал, что стоит мне войти в заповедный лес, и под каждым кустом я увижу по крайней мере медведя. Но в том, что мне на каждом шагу должны были бы попадаться лисы или хотя бы зайцы, я был убежден. И вдруг такое разочарование: за весь день не встретил ни одного зверя! Правда, в другие дни мне повезло больше: несколько раз я видел на просеках или на полянах зайцев, несколько раз в кустах мелькала лисица, а над головой у меня довольно часто прыгали по сучкам и перескакивали с дерева на дерево белки. И все-таки это было не то, на что я надеялся, — это было похоже на совсем обычный лес, а не на заповедник. Разве что зайцы и лисы показывались чаще. Когда я рассказал о своих разочарованиях работникам заповедника, они только улыбнулись. Сначала я подумал, что они улыбались моей наивности: неужели, мол, я не понимаю, что, бродя по лесу и рассуждая о том, как он беден жителями, я образую вокруг «мертвую зону» — вокруг меня замирает жизнь, большинство животных в эти минуты прячется в густой траве или в кустах, прижимается к стволам деревьев или затаивается в листве. Десятки глаз напряженно следят за мной, десятки животных напряженно ждут, когда я пройду, чтоб снова начать нормальную жизнь — бегать, искать еду, охотиться. Но, оказывается, работники заповедника улыбались не этому. Они объяснили мне потом, что настоящий заповедник не должен отличаться, во всяком случае внешне, от настоящего леса.
И кабан стал теперь редким животным.
Но если заповедник не очень отличается от настоящего леса, то для чего же он? Оказывается, одним словом или одной фразой и не ответишь. Начать надо издалека, чтоб хоть вкратце ответить, для чего нужны заповедники.
Дело в том, что человек постоянно как-то воздействует, как-то влияет на природу, на животных. Не говоря уже о браконьерах, которые впрямую уничтожают животных, на численность животных влияли и влияют люди, казалось бы, не имеющие непосредственного отношения к животному миру. Увеличиваются и расширяются города, расширяются посевные площади, прокладываются дороги и каналы. Казалось бы, непосредственного отношения к зверям, живущим, например, в лесу, это все не имеет: люди, мол, сами по себе, а животные — сами по себе. Разве что люди немного потеснят их. Но все дело в том, что и расширение городов, и увеличение посевных площадей, и, скажем, прокладка дороги, не просто уменьшают количество лесов.
Ученые подсчитали, что за последние столетия количество леса на Земле уменьшилось более чем в два раза! Естественно, уменьшилось и количество животных. Но допустим, человек перестал вырубать леса и даже перестал охотиться — значит ли это, что он перестал как-то воздействовать на животных? Нет, не значит.
Вот рядом с лесом проходит автомобильная или шоссейная дорога. Влияет ли она на животный мир? Шум, испарения бензина, конечно, влияют. Правда, не очень сильно и не на всех жителей леса, но на многих все-таки влияют. А где-то поблизости построили завод. И он влияет на жизнь животных. И еще много различных факторов, если и не непосредственно, то косвенно, тоже обязательно влияют.
Соболь — яркий пример того, что может сделать человек, если захочет спасти животных.
Это при том условии, если человек не будет прямо вмешиваться в жизнь леса. Но человек не может не вмешиваться. Людям не обойтись без древесины — значит, продолжают рубить лес; людям нужны лекарственные травы — значит, в лес отправляются специальные экспедиции; людям нужна пушнина, дичь — значит, продолжается охота. Все это влияет и на численность животных, и на их образ жизни. Любое вмешательство человека — даже самое доброе — может изменить что-то в жизни обитателей леса. Люди, конечно, знают об этом. Но они не могут обойтись без древесины, не могут не собирать лекарственных трав, не строить городов или не проводить дорог. Значит, задача состоит в том, чтоб, делая все, не наносить особого вреда животным. Для этого надо изучать, как действует на животных вмешательство человека в природу. А изучив поведение животных в новых условиях, надо обязательно сравнить их поведение и жизнь с теми животными, на которых деятельность человека никак не повлияла. Но где же взять таких животных, если человек действует всюду — ив пустыне, и в тайге, и в степях, и даже на Крайнем Севере?
И вот люди придумали создать заповедник. Еще задолго до революции передовые ученые России пытались создать такие участки, которые, как определил один из энтузиастов охраны природы профессор Г. А. Кожевников, служили бы «эталонами природы», где протекала бы жизнь безо всякого влияния или вмешательства человека. Наблюдая жизнь в этих заповедниках и сравнивая ее с жизнью в тех местах, где так или иначе человек воздействует на природу, люди могут установить, что плохо влияет на животных или растения и как это влияние устранить или сделать менее опасным.
До революции в России таких заповедников почти не было — их создали только при Советской власти. Сейчас в нашей стране восемьдесят шесть заповедников в самых разных районах страны: в Крыму и на Севере, на Кавказе и в средней полосе, в тундре и в Средней Азии. Но они не только расположены в разных географических зонах — у них часто бывают и разные задачи, потому что заповедники у нас разных типов.
Лоси еще недавно тоже были почти полностью истреблены.
Заповедник, который поначалу так разочаровал меня, и был тем «эталонным» участком, в жизнь которого человек не вмешивался, где все и должно было быть так, как в «обыкновенном лесу». Этот заповедник именно и устроен в «обыкновенном лесу», и все стремления работников заповедника сводятся к тому, чтоб сохранить и сам лес и его обитателей в таком виде, в каком они были до вмешательства человека в природу.
Охота на медведей.
Фреска Софийского собора в Киеве, XI век.
А вот другой заповедник. Его задача — сохранить редких птиц и дать им возможность размножиться. Птицы эти — гаги. Всякая охота на них, сбор яиц и пуха строго запрещены. Запрещены потому, что птиц этих осталось совсем мало. Сравнительно недавно — лет сто пятьдесят назад — из России вывозили несколько десятков тонн гагачьего пуха. Пух этот — им птица выстилает гнездо и прикрывает яйца — появляется у гаги только в период гнездования. Он очень легкий, очень теплый и очень высоко ценился — один фунт гагачьего пуха (400 граммов) стоил столько же, сколько олень. Но для того чтобы собрать фунт пуха, надо было разорить не меньше 20 гнезд (в одном гнезде бывает примерно граммов 20 пуха). Сколько же надо разорить гнезд (а значит, погубить птенцов или будущих птенцов), чтоб собрать несколько десятков тонн пуха? Не удивительно поэтому, что гага быстро исчезла: в тех местах, где когда-то были десятки тысяч гнезд, осталось несколько десятков. Чтоб спасти оставшихся птиц и дать им возможность размножаться, и был организован Кандалакшский заповедник. К моменту его организации на островах, вошедших в заповедник, было всего 58 гнезд гаги. Сейчас их там несколько тысяч.
Зубр — современник мамонта — фактически возрожден человеком.
Есть и другие заповедники, главная цель которых — сохранить редких зверей и птиц и увеличить их количество. Поэтому не только охота, но и отлов животных в этих заповедниках категорически запрещается. Однако может случиться, что человек, приехавший в Воронежский заповедник, прославившийся спасением бобров, увидит этих зверей в клетках.
Как же так, отлов редких животных запрещен, а тут вдруг…
Но оказывается, существует и такой тип заповедника, где отлавливают редких животных для того, чтоб переселить в другие места. Вот Воронежский заповедник и является таким. Но сначала немного о бобрах.
Судя по «свидетельствам очевидцев», люди знали этих животных очень и очень давно: рядом с каменным ножом археологи находят кости бобров, рядом с бронзовым оружием — ожерелья с изображением этого животного. Еще более активная охота началась позже, когда люди оценили не только вкусное и сочное мясо бобра, но и его шкуру. А еще позже бобры стали уничтожаться ради так называемой «бобровой струи» — выделения мускусной железы, которой приписывали самые необыкновенные лечебные свойства. «Бобровая струя» ценилась в несколько раз дороже, чем шкурка бобра, которая, в свою очередь, стоила огромных денег.
Этих птиц так много, что кажется, истребление им не грозит. Но это только кажется…
Бобры представляли очень удобный объект для охоты: селились они в определенных местах и найти поселения бобров было очень легко и по плотинам, и по домикам-хаткам, которые эти животные устраивают, и по пенькам от «спиленных» острыми бобровыми зубами деревьев. Правда, в воде бобра поймать или убить сложно: там он ловок, хатки его прочны, а выход из них прямо под воду. Но на суше бобры беспомощны. Тут обычно и подстерегают их охотники.
Казалось бы, эти животные должны быть истреблены очень и очень давно. Однако, видимо, люди в древности относились к животным с большим вниманием, чем их далекие потомки. Еще при первобытнообщинном строе бобров не промышляли, как стали это делать много позже, а вели так называемое бобровое хозяйство. Это значит, что люди, найдя поселение бобров, не истребляли их поголовно, а убивали выборочно, и только самцов или молодых — убийство самки считалось преступлением. Нередко люди даже селились специально неподалеку от бобровых поселений, потому что зверь этот давал им мясо и одежду. И бобры в Европе и в Америке не переводились. Еще в XV веке на Руси существовали так называемые «бобровые ловы» — места, где добывали этих животных, и «бобровые гоны» — места, где велось «бобровое хозяйство».
Когда появилась собственность на землю, бобровые поселения стали принадлежать тем, на чьей земле они находились, и тоже очень строго охранялись.
Но последние два-три столетия стали роковыми для бобров. Площадь лесов уменьшилась. А огромные деньги, которые платили за шкуры бобров и за «бобровую струю», привели к тому, что животных этих стали истреблять поголовно и в Европе, и в Азии, и в Америке, где также имелись многочисленные поселения бобров. Примерно сто лет назад бобры практически в Европе перестали существовать: за отдельными зверями, спасшимися на глухих речушках, охотились браконьеры и выбивали всех до одного. Сильно уменьшилось количество бобров и в Америке. Для браконьеров не существовало законов (хотя такие законы, и очень строгие, были!) — деньги, которые они получали за шкурки, оправдывали риск.
В результате на территории России к 1917 году осталось не больше 700–900 бобров. Причем жили они маленькими колониями в 15 местах нашей страны. Одна из таких колоний находилась на берегу реки Ивницы, неподалеку от Воронежа. И в 1922 году здесь был организован Воронежский заповедник.
В то время на берегах Ивницы жило 30–40 бобров. Но уже через пять лет их насчитывалось около 110–120. А еще через несколько лет бобров в заповеднике стало столько, что их уже можно было отлавливать и переселять в другие области.
Так изображали бобров в старину.
И вот во многих областях и краях республики на тихих лесных речушках появились необычные новоселы. Впрочем, новоселами их можно назвать относительно — ведь когда-то бобры жили и на берегах Байкала, и на тихих речках Московской области, и на северных реках, и во многих других местах.
Теперь с помощью людей они вновь здесь появились и немедленно принялись за дело.
Люди, расселяющие бобров, конечно, заранее тщательно выбрали для них удобные места — надо, чтоб тут было тихо и спокойно, достаточно еды, а об остальном бобры побеспокоятся сами. Недаром же их зовут «строителями». И верно: попав на новое место и обследовав его, бобры принимаются строить свои хатки. Хатки бобров очень прочные, вход в них надежно закрыт водой. Получается это так: построив хатку, бобры устраивают плотину, перегораживают речку, уровень воды поднимается и закрывает вход. А бобрам как раз это и надо — пловцы они замечательные и прямо из домиков попадают в свою родную стихию.
Такой он в действительности.
Бобры — животные очень осторожные, сильные, к тому же и дома строят крепкие, надежные. И все-таки бобров, а главным образом, бобрят подстерегает немало опасностей: на них нападают и хищные птицы, и крупные щуки, и сомы. Особенно опасно бывает во время весенних разливов, когда бобрята вынуждены покинуть свои домики и спасаться на островах или плавающих деревьях. Они еще не умеют нырять и легко становятся добычей хищников. Поэтому, расселяя бобров, человек продолжает следить за ними и в случае необходимости приходит на помощь.
Сейчас в нашей стране живет несколько тысяч бобров. Не все они выращены в заповедниках, но все они, конечно, уцелели благодаря заботе человека.
Мы должны сделать все, чтобы и эти и многие другие животные остались жить на Земле.
Сходная судьба и у другого очень ценного пушного зверя — соболя.
Он тоже когда-то был широко распространен, жил не только в сибирских лесах, но и в европейских, доходил до теперешней Белоруссии и Литвы. Много соболя было и в Московском государстве. Огромные партии шкурок вывозили из Сибири и других мест. Но с каждым годом соболя становилось меньше, а шкурки его дорожали. Чем дороже шкурка, тем яростнее добыча. И вот численность соболя стала катастрофически падать. Если на Ирбитской ярмарке — основном месте в дореволюционной России, где торговали пушниной, — в 1896–1900 годах было продано 44 280 шкурок соболя, то в следующее пятилетие — 31 440. А в 1906–1910 годах было продано всего 14 400 шкурок.
В европейской части соболь был уничтожен полностью, в Сибири его осталось очень мало. Например, в районе Баргузинского хребта, в том месте, где впоследствии был организован заповедник, к моменту его организации жило не больше 20 соболей. Столько же осталось и в Кондо-Сосьвинском районе, который еще в XVII веке ежегодно поставлял в Москву до 2 тысяч собольих шкурок.
Соболю, как и бобру, грозило полное истребление. Так бы оно и произошло, если бы места обитания соболя не были объявлены заповедными, если бы категорически не была запрещена здесь всякая охота. И вот там, где оставались лишь считанные зверьки, количество их увеличилось настолько, что он вновь стал промысловым зверем. Мало того: стало возможно вывозить его из этих мест и расселять по стране. С 1927 по 1957 год расселено 12 500 соболей.
Соболь и бобр — это лишь два примера. Можно привести еще немало: скажем, из Кавказского заповедника расселяют таких редких животных, как туры, из Бадзыхского заповедника, находящегося в Туркмении, еще более редких животных — куланов.
Куланы сохранились лишь в нескольких заповедниках.
«Утка» летит в Африку
Известно, что многие птицы улетают зимовать в Африку. Улетают в жаркие страны и многие утки. Но эта «Утка», отправившаяся в 1957 году в Африку, была необыкновенной — это был самолет. Очень маленький, очень подвижный, покрашенный «под зебру», в черный и белый цвета. И вели этот самолет необыкновенные, мужественные и благородные люди — профессор Бернгард Гржимек и его сын Микаэль.
«Утке» — так Гржимеки назвали свой самолет, потому что все самолеты этого типа должны иметь «имя», состоящее из четырех букв (так почему же не назвать его «Уткой»?) — предстояло пролететь десять тысяч километров над морем и над сушей, пересечь границы многих государств, лететь над горами и пустыней. И все это было только началом, вернее, стремлением к цели. А цель полета Гржимеков — огромный парк-заповедник в Африке, который называется «Серенгети». Гржимеки летели в этот заповедник для того, чтоб… считать животных. Мало кто из неспециалистов даже догадывается, что одним из важнейших условий охраны животных является их учет. Неспециалисту это может показаться странным: зачем, мол, считать — чем больше будет животных, тем лучше, на то и заповедники, на то животных и охраняют! Да, чем больше животных, тем лучше. Но до какого-то предела. Дело в том, что, охраняя животных в заповеднике — подкармливая их, оберегая от браконьеров, от болезней, а часто и от хищников, — человек создает животным очень благоприятные условия. А это приводит к тому, что животных становится гораздо больше нормы, той нормы, которая обычно бывает в природе, животным начинает не хватать пищи, им становится «тесно». А о том, как размножаются в благоприятных условиях животные, можно судить хотя бы по такому любопытному примеру.
Антилопа. Что стало бы с этими животными в Серенгети, если бы однажды «Утка» не полетела в Африки?
В конце прошлого века в частный зверинец было завезено несколько оленей. Из зверинца олени сбежали и стали жить в лесу, в том лесу, где позже был организован Воронежский заповедник. К моменту организации заповедника оленей было не много — всего несколько штук: волки и охотники не позволили им размножиться. Но вот лес стал заповедным, уже ничто не угрожало оленям, и через 30 лет после организации заповедника в нем оказалось почти 800 оленей. А еще через 10–12 лет их было уже свыше тысячи! И наверное, было бы еще больше, если бы люди не следили за их числом и не понимали, что сильное увеличение поголовья может привести к гибели оленей: начнется голод, появятся болезни. Поэтому часть оленей стали отлавливать и переселять в другие места. И сейчас уже больше полутора тысяч оленей, выросших в Воронежском заповеднике, гуляют по лесам нашей страны.
Полосатые лошадки и не подозревают, какая угроза нависла над ними.
Если бы люди не охраняли оленей, они не могли бы размножиться, но если бы их не считали и вовремя не уменьшили бы их численность, возможно, произошла бы такая же трагедия, какая произошла с чернохвостым оленем в штате Аризона в США.
Из-за хищнической охоты количество чернохвостых оленей быстро снижалось, и к 1906 году осталось здесь не больше 4 тысяч. Тогда охота на них была категорически запрещена, и олени стали быстро размножаться. Через 20 лет, к 1925 году, число их возросло до 100 тысяч. Люди радовались этому, не подозревая, какая приближается трагедия. А она разразилась уже на следующий год — олени стали гибнуть в огромных количествах. Через пять лет вместо стотысячного стада осталось лишь 20 тысяч, а к 1940 году — 10 тысяч. Олени гибли от недостатка еды, а недостаток еды, в свою очередь, привел ко множеству заболеваний, от которых тоже гибли животные.
Еще один пример с оленями: в 1960 году только в северной полуостровной части штата Мичиган в США погибло больше 11 тысяч оленей, так как им не хватило корма.
Примеров можно привести еще множество. И не только примеров с оленями. В естественных условиях численность животных регулируется количеством пищи, хищниками и т. д. Если же человек охраняет животных и создает им исключительно благоприятные условия, он должен научиться их считать.
Пятнистых оленей человек не только сохранил, но и расселяет их.
Учет животных вообще необходим. Ведь без этого мы не узнали бы и не узнаем в дальнейшем, сколько осталось тех или иных животных, какие стали редкими, какие исчезают совсем. Ну и конечно, учет плотности четвероногого и пернатого населения необходим потому, что излишняя «теснота» ведет к гибели.
Но легко это сказать, а как это сделать? Как сосчитать оленей или лосей, медведей или лис? А как сосчитать, например, кротов, которых и увидеть-то очень трудно?
Ученые придумали много способов учета и подсчета животных. Например, таких животных, как бобры, ондатры, барсуки, имеющих постоянные жилища, считать сравнительно легко: надо, во-первых, найти эти жилища; во-вторых, определить, какие из них обитаемые, какие брошенные; в-третьих, выяснить, сколько зверей живет в обитаемых — один, пара или целая семья. А уж потом полученные цифры сложить или перемножить.
С лисами и волками и сложнее и проще. Сложнее потому, что жилища у них временные: только на тот период, когда появляются детишки, поэтому искать их надо в начале лета. Проще же потому, что обитаемые логова заметны и не надо определять, действующее оно или заброшенное.
Но ведь есть немало животных, которые вообще не имеют жилищ. Поэтому таких животных считают лишь зимой; по снегу, по следам. Однако это тоже не просто: ведь один заяц или лось может оставить столько следов, что кажется, будто прошло целое стадо. Ученые придумали такой способ: намечают пробную площадку и по ее границам стирают все следы. Потом специальные загонщики, идущие цепочкой, заставляют зверей, находящихся внутри площадки, покинуть ее. Все звери обязательно пересекут полосу, на которой стерты следы, и обязательно оставят свежие. Вот эти следы и подсчитываются.
Конечно, и постоянные жилища животных, и временные разыскивают не по всему лесу, а на определенном участке. Участок этот — часть леса, допустим, одна сотая. Значит, количество зверей во всем лесу в сто раз больше, чем на этом участке.
Есть немало и других способов, причем в последнее время применяются новейшие достижения науки и техники. Например, фотографируют какую-то площадь с самолетов, а потом на увеличенной фотографии считают, сколько на этом участке животных.
Для подсчета животных метят их несмывающейся краской, надевают на них кольца, ошейники, даже прикрепляют к ним крошечные радиопередатчики, которые сообщают, где находятся животные.
Есть и еще немало различных способов подсчета животных. Но все они не подходили Бернгарду и Микаэлю Гржимекам, потому что работа, которую им предстояло выполнить, была совершенно необычна — им предстояло подсчитать количество животных на территории в 12 тысяч квадратных километров.
Сколько сил стоило Гржимекам спасти этих животных!
Именно столько занимал Национальный парк-заповедник, расположенный в Африке, на территории Танганьики. Сейчас Танганьика, освободившись от английского господства, вместе с другой ставшей свободной страной — Занзибаром образовала Объединенную Республику Танзанию. Но в то время — в 1957 году — Танганьика была еще подмандатной территорией Англии, а английское правительство, видимо, не очень-то заботилось о сохранении редчайших диких животных, иначе оно не стало бы сокращать территорию заповедника. Уменьшение заповедника — одного из немногих в Африке, где еще уцелели стада редких диких животных, — не просто механическое сокращение на одну треть площади. Оно грозило гибелью многим животным. И профессор Бернгард Гржимек, всю жизнь и всю любовь отдавший животным, понимал это. Понимал и Микаэль — еще совсем молодой, но уже опытный зоолог, как и отец горячо любящий и страстно защищающий животный мир.
Но как доказать губительность такого проекта, как показать катастрофу, к которой приведет уменьшение территории заповедника?
Профессор Гржимек уже не раз бывал в Африке, бывал он и в Серенгети. Он знал: стада антилоп, зебр, жирафов кочуют по обширной территории. Почему? Что заставляет их перемещаться с места на место? Как далеко откочевывают эти стада и не выйдут ли они за границу заповедника, если эти границы будут сужены?
Потом Микаэль Гржимек, совершая многочисленные поездки в разные части Серенгети, собрал образцы почв и трав. Благодаря этому ученые установили, что «путешествия» животных не случайны: в определенное время года они кормились в определенных зонах, причем многие из этих участков лежали далеко за пределами предполагаемых новых границ. Значит, если сокращение заповедника произойдет, то большая часть животных станет неохраняемой и неминуемо погибнет от браконьеров.
Профессору Гржимеку удастся доказать губительность сокращения площади заповедника. Но это произойдет позже. А пока надо отправляться в Африку, надо считать животных и убеждать английские власти цифрами и фактами.
Да, надо. Но для этого нужны деньги, а английское правительство заявило, что у него нет денег для подсчета львов, жирафов, зебр и гну. Не было денег и у Гржимеков. А время не ждало: английские власти уже приняли решение о сокращении заповедника. И тут Гржимекам повезло: любительский фильм, снятый Микаэлем на свой страх и риск, фильм, из-за которого он залез в большие долги и который не был оценен западногерманскими кинопромышленниками, потому что животные в нем показаны слишком мирными, не убивающими друг друга и не нападающими ни на кого, — этот фильм неожиданно на фестивале получил первую премию! Его сразу купили кинопредприниматели многих стран, и у Гржимеков появились деньги. Конечно, эти деньги можно было истратить по-разному. Но ни у отца, ни у сына даже мысли не возникло истратить их иначе, чем на спасение животных!
И вот отец и сын покупают самолет. Они становятся на время учащимися авиашколы и, едва окончив ее, отправляются на своей «Утке» в далекий и опасный путь — в Африку.
До прибытия Гржимеков в Африку существовало мнение, что в Серенгети обитает больше миллиона различных животных. Гржимеки начали считать. Сначала с самолета. Это было очень трудно: надо пролететь над одной зоной много раз, чтоб учесть всех животных, — они ведь не стоят на месте! К тому же самолет не имел глушителей, и к грохоту моторов невозможно было привыкнуть. Но Гржимеки работали. И чем больше они работали, тем яснее становилось: животных в Серенгети гораздо меньше, чем предполагалось. Первоначальные цифры завышены чуть ли не в три раза — животных не миллион, а всего около 367 тысяч.
Таков был первый результат работы Гржимеков. Уже по этому первому результату стало ясно: сокращать размеры заповедника нельзя! Животные, которые, несмотря на охрану, все-таки страдают от браконьеров, будут выходить за пределы заповедника, где охраны совсем нет. И тогда полное уничтожение их неминуемо.
Но надо еще доказать, что животные действительно будут выходить за новую границу заповедника. Отец и сын пересаживаются с самолета на автомобиль. Теперь придется ловить животных и как-то их метить. Микаэль Гржимек изобрел специальное ружье, которое стреляет пульками с усыпляющим веществом. Эти пульки и это вещество нисколько не вредили животным. Проснувшись через некоторое время, они уходили, даже не замечая надетых на них легких, прочных и ярких ошейников, благодаря которым животные были видны издали.
Гну или газелей можно было усыплять «чудо-ружьем», но зебры не подпускали к себе ученых даже на расстояние выстрела. Приходилось догонять их на машине и «ловить вручную» — за хвост. А это не только трудно, но и опасно — волосы на хвосте зебры острые как бритва.
И все-таки сотни зебр вскоре щеголяли в ярких ошейниках.
Теперь с самолета можно было и считать животных, и следить, куда направляется стадо.
Потом начал свои исследования Микаэль: его интересовали образцы почв и трав.
И наконец вывод: для того чтоб ценные животные были сохранены, ни в коем случае нельзя сокращать границы заповедника.
Микаэль Гржимек.
Профессор Гржимек предъявил такие веские доказательства, что не согласиться с ними было нельзя.
Англичане ушли из Африки, колония Танганьика стала независимым государством. Новое правительство делает все возможное, чтоб сохранить Серенгети и его обитателей. Сохранить для людей, живущих сегодня, и для тех, которые будут приезжать сюда через двадцать и через сто лет, чтоб посмотреть на спасенных «полосатых лошадок», на удивительных жирафов и благо — родных львов.
И многие из посетителей уникального заповедника обязательно остановятся у памятника, на котором написано:
Микаэль разбился во время работы, разбился на той самой «Утке», на которой два года назад прилетел в Африку. Он похоронен на зеленом склоне, в самом центре заповедника, который (кто знает?), может быть, уже перестал бы существовать, если бы хмурым декабрьским днем 1957 года «Утка» не полетела в Африку.
А может быть, и зоопарк?
Может быть, он прав, этот веселый и добрый, умный и смелый человек?
С детства и на всю жизнь полюбил он животных, и когда все мальчишки мечтали о том, чтобы стать машинистами или пожарными, он мечтал о зоопарке, куда бы мог приходить каждый день или еще лучше — вообще никогда не уходить из него, всегда быть вместе с животными.
Шли годы, многое менялось в жизни, маленький Джерри превратился в Джеральда Даррелла, но любовь к животным не только не проходила, а с каждым днем становилась все сильнее.
Джеральд Даррелл стал путешественником, известным биологом, знаменитым писателем. О своих путешествиях и приключениях, о людях, с которыми ему приходилось встречаться, и о животных, которых он привозил из этих путешествий, Даррелл написал много удивительных и прекрасных книг. Однако он, знаменитый на весь мир путешественник и писатель, продолжал жить мечтой о зоопарке. Но теперь мечта уже была не детской.
Маленький Джерри просто хотел быть всегда с животными, просто всегда хотел смотреть на них, ухаживать за ними.
Повзрослевший Джеральд страдал не только от того, что ему приходилось расставаться с животными, которых он привозил из путешествий, к которым он привык и которых полюбил.
Чем больше путешествовал Даррелл, чем больше видел, узнавал, тем яснее понимал — многих животных необходимо спасать.
Даррелл мечтал создать зоопарк. Правда, зоопарк необычный.
Люди приходят в зоопарк, чтоб посмотреть на разных зверей и птиц. И почти никогда не задумываются над тем, только ли для показа зверей существуют зоопарки. Большинство считают: да, только для показа. Впрочем, действительно во многих странах, да и у нас в России до революции, большинство частных зоопарков или зверинцев существовало лишь для развлечения публики и для обогащения владельцев зоопарка или зверинцев. Но были и есть другие зоопарки. В них работают ученые, ведутся серьезные исследования, наблюдения, делаются очень важные и интересные открытия. И уж совсем мало кто знает, что благодаря зоопаркам удалось спасти немало зверей и птиц от вымирания или истребления.
Тот, кто бывал в Московском зоопарке, видел, наверное, удивительное животное с небольшой гривой и печальными глазами. У животного этого несколько названий, и одно из них в переводе с китайского значит «непохожий ни на одного из четырех»: рога у него оленьи, но на оленя он не похож; хвост у него коровий, но не похож он и на корову; не похож он и на козу, хотя копыта у него козьи; не похож он и на лошадь. В общем, действительно не похож ни на одного из четырех. Второе имя этого животного — «милу», а научное — олень Давида. Получил он такое название в честь путешественника и исследователя Азии Арманда Давида — первого европейца, увидевшего это животное и сообщившего о нем ученым.
В наш век кое-где необходимы и такие дорожные знаки.
Этого оленя нигде в природе уже не существовало; единственное стадо — сто двадцать голов, уцелевших на Земле, — паслось в императорском саду за высокой стеной. Но Давид был настоящим натуралистом, его не испугало то, что олени считались священными, — чтоб разглядеть их, Арманд Давид перелез через стену, хотя знал, что это очень рискованно.
«Вылазка» Арманда Давида имела важные последствия: китайцы уже не могли хранить в тайне существование «милу» и несколько животных попали в Европу. А через 20 лет после того, как Давид открыл этих оленей для науки, разбушевавшаяся река Хуанхе разрушила стены императорского парка, и олени разбежались. Конечно, почти все они вскоре были истреблены, остатки стада уничтожили во время боксерского восстания, и последнего оленя убили в 1900 году.
В XX веке олени Давида перестали бы существовать, если бы не те несколько экземпляров, которые оказались в Европе. А через некоторое время изящное животное, не похожее ни на корову, ни на лошадь, ни на оленя, ни на козу, появилось во многих зоопарках мира. Оно хорошо чувствовало себя в неволе, и к 1922 году на Земле существовало уже 64 «милу», в 1935 году — 300, в 1963 — около 400.
Несомненно, Джеральд Даррелл знал историю спасения оленя Давида. Конечно, знал Даррелл также историю лошади Пржевальского.
Знаменитый русский путешественник Николай Михайлович Пржевальский привез из своих путешествий по Центральной Азии шкуру и череп не известного ранее науке животного. В 1881 году зоолог И. С. Поляков описал это животное, определив, что оно является предком наших домашних лошадей, и назвал ее в честь путешественника и первооткрывателя лошадью Пржевальского. А через четверть века на свободе осталось лишь небольшое стадо этих лошадей Пржевальского. Зато несколько экземпляров уцелело в зоопарках. И в 1965 году на земном шаре жило уже 125 этих животных. Успешное разведение их в неволе дало основание зоологам считать, что лошадь Пржевальского, в конце концов, можно восстановить, и в 1959 году на Международном симпозиуме было решено создать международное общество по сохранению лошади Пржевальского. И через шесть лет, в 1965 году, на Втором международном симпозиуме зоологи уже докладывали о своих успехах.
И львам иногда не мешает знать правила уличного движения.
Безусловно, Даррелл знал и иные примеры спасения животных в зоопарках. Например, знал он, наверное, о спасении гавайской казарки, сейчас их насчитывается около 500 штук, в то время как в 1950 году на Земле оставалось не больше 40 птиц; знал и о иранской лани, и о многих других животных, исчезающих по разным причинам на воле и сохраняемых в зоопарках.
Возможно, помнил Даррелл и другое: когда в начале нашего века над райскими птицами, шкурки которых сотнями тысяч привозились в Европу и Америку для украшения женских шляп, нависла опасность истребления, английский издатель Вильям Ингрэм ценой почти полного своего разорения спас этих птиц. Он купил крошечный островок Малый Тобаго (вся площадь его — 180 гектаров) и перевез на него около полусотни птиц. Собственный остров сэра Вильяма был недоступен для заготовителей птичьих перьев, и благодаря этому, благодаря заботе сначала его сыновей, а затем — правительства молодого государства Тринидад и Тобаго на этом острове и по сей день живут редчайшие птицы, известные в науке под названием больших райских птиц.
Большая райская птица. Во времена Уоллеса этих птиц было множество. Но очень скоро их почти полностью истребили в угоду модницам.
Лошадь Пржевальского — единственный оставшийся на Земле дикий предок домашней лошади. Сохранилось их не более двухсот: все они родились и выросли в зоопарках.
Но Даррелла вдохновляли не только эти примеры. Даррелл знал: есть немало и таких животных, которых люди никогда не станут специально охранять. Вот лишь один пример. На Антильские острова было случайно завезено несколько крыс. Через некоторое время крысы страшно размножились, стали наносить огромный вред, и для борьбы с ними на острова привезли несколько мангуст. Мангусты тоже размножились очень быстро и уничтожили крыс. А когда не стало крыс, мангусты принялись за птиц, гнездящихся на земле, и, полностью уничтожив их, взялись за землероек, за ящериц и лягушек и тоже почти полностью уничтожили их. И дело не только в том, что погибли полезные животные, поедающие в больших количествах насекомых-вредителей, дело в том, что многие из этих лягушек и жаб, птиц и других животных так называемые «эндемики»: они живут только в каком-нибудь определенном месте земного шара.
Недолго жили обезьяны в неволе. Они гибли от болезней и тоски. Вот такую тоскующую пару изобразил нидерландский художник XVI века Питер Брейгель Старший на картине «Две обезьяны».
Там, где животных любят, они чувствуют себя хорошо. И даже часто ведут себя точно так же, как на воле.
И значит, если будут уничтожены там, то вообще исчезнут с лица Земли.
Лягушки, ящерицы, жабы, змеи, ужи, тритоны — разве их надо защищать, спасать? Надо! Для Даррелла нет плохих и хороших, интересных и неинтересных, полезных и бесполезных животных. Для него есть те, кто нуждается в защите и спасении. А спасенные и размноженные в неволе, они снова займут свои места в природе..
Так считает Джеральд Даррелл. Ради этого он решил организовать зоопарк.
Деньги, которые Даррелл получал за свои книги, а книги его одни из самых популярных в мире, дали ему возможность отправиться в экспедицию за редкими животными, привезти их и начать организовывать зоопарк. Но английские власти не поддержали энтузиаста: зоопарк? Еще один? Да их и так достаточно! Спасать редких животных, в том числе лягушек и змей?! Нет, этого власти понять не могли.
Даррелл, как, впрочем, и Гржимеки, как многие другие энтузиасты, знал, что у правительств, тратящих миллиарды на пушки и танки, вряд ли найдутся «лишние» деньги для львов и жирафов, тем более для жаб и ящериц. Да он и не рассчитывал на помощь правительства — он хотел лишь получить разрешение на организацию зоопарка. Но власти и разрешения давать не хотели.
Помог случай. И вот на небольшом островке Джерси появился крошечный зоопарк.
Прошло несколько лет. Это были трудные годы. Власти подозрительно относились к Дарреллу и его детищу, обыватели считали затею Даррелла безумием или прихотью, ученый мир еще не признал зоопарк на острове Джерси.
Лемур вполне освоился в своем новом жилище — зоопарке.
Часто не хватало денег, Даррелл задыхался от долгов, а кредиторы вдруг начинали требовать немедленной уплаты денег, грозя уморить голодом всех животных. Не раз жизнь зоопарка висела на волоске, и если бы не мужество Даррелла и его жены, если бы не помощь знакомых и незнакомых друзей Даррелла, таких же, как и он, энтузиастов, то, возможно, на острове Джерси сейчас и не было бы зоопарка. Того самого зоопарка, который теперь известен во всем мире, который не только признан властями, но и является их гордостью (хотя помощи зоопарку они по-прежнему не оказывают), которым сейчас интересуются ученые многих стран. Того самого зоопарка, где не только сохраняются, но и разводятся редкие исчезнувшие животные, разводятся, чтоб быть выпущенными на свободу. А среди них есть и такие, которые исчезают или уже исчезли совсем и которых никто, нигде и никогда не охраняет!
Многое пришлось пережить и преодолеть Дарреллу и его жене. Но они не отчаивались, не опускали РУК.
Сбылись мечты маленького Джерри — у него был свой зоопарк, в который он мог приходить каждый день и всегда быть рядом со своими животными.
Сбылись мечты взрослого Джеральда Даррелла — ему теперь не надо было расставаться со своими животными, которых он привозил из путешествий, к которым привыкал, которых любил.
А главное — он осуществляет прекрасную идею: он спасает животных.
«Я понимаю, — говорит Даррелл, — что наши возможности очень малы, но если нам удастся предотвратить истребление хотя бы некоторых из множества исчезающих видов, если наши усилия привлекут и других людей к этому важному и неотложному делу, то мы старались не напрасно».
Несмотря на всю ценность такого зоопарка, он не решает и малой части всех проблем, связанных с защитой и спасением животных. Надо, чтоб все люди поняли, как это важно, как это необходимо и как срочно надо действовать.
И Даррелл, и профессор Б. Гржимек пишут книги, чудесные книги, веселые и добрые, мужественные и умные, как сами авторы этих книг, выступают по радио и телевидению, пишут статьи и читают лекции. Они рассказывают, объясняют, агитируют, убеждают, вербуют сторонников в свою армию — армию защитников животных.
Зубры в Подмосковье
Ночной туман еще прятался за кустами, но уже чувствовалось, что солнечные лучи вот-вот прогонят его и оттуда. В это раннее утро я пришел в лес, чтоб увидеть одних из самых крупных, самых редких и самых древних жителей нашей планеты, современников мамонта — зубров. Да, тех самых зубров, которых почти полностью истребили еще столетия назад.
В лесу в этот час удивительная тишина. Только птичий хор приветствует восход солнца, но голоса птиц не нарушают, а только подчеркивают тишину леса. И вдруг в эту тишину врывается звук охотничьего рога.
Я ждал его, я знал — рог зовет зубров. Значит, сейчас они появятся.
Прошло несколько минут, и послышались другие звуки: хруст веток, громкое сопение, фырканье. Они! Я приготовился, и все-таки, когда из-за деревьев, из утренней золотистой дымки, низко опустив тяжелые лобастые головы с широко расставленными кривыми рогами, появились зубры, я почувствовал, как сильно у меня забилось сердце. И не только потому, что эти животные производили впечатление сами по себе, но и потому, что — я очень хорошо понимал — они возрождены в самом буквальном смысле слова, возрождены человеческой волей и умом, человеческими знаниями и терпением, а главное — огромной человеческой любовью к животным.
Едва кончилась первая мировая война и люди вернулись к мирному труду, они вспомнили о зубрах. Можно ли их спасти, не поздно ли?
В 1923 году по предложению польского натуралиста Яна Штолемана было организовано Международное общество спасения зубра. В распоряжении энтузиастов имелись сохранившиеся на земном шаре всего 56 зубров, которые жили в зоопарках пятнадцати стран. Это, конечно, очень мало, однако и с этим количеством можно было начинать работу. Но… Но тут выяснилось, например, что чуть ли не половина оставшихся зубров старые, что почти нет специалистов (да и откуда им быть?), знающих этих животных. Поэтому, когда зубры, жившие в Германии, начали болеть, никто не мог их вылечить.
Его предки были современниками мамонтов.
Даже вопрос о питании зубров был не совсем ясен. Одни считали, что зубрам нужна трава, а древесный корм они употребляют лишь тогда, когда травы не хватает (это мнение явилось одной из причин неудачной акклиматизации и размножения зубров в Аскании-Нова в 1921 году), другие были уверены, что, поскольку зубр — зверь исключительно лесной (недаром же он дольше всего уцелел в Беловежской пуще), ему нужна лишь древесная пища. И не понимали люди, что в Беловежскую пущу зубры забрались не от хорошей жизни — ушли в чащу, в болота от преследования людей. Не знали и не понимали люди и многого другого. В результате за пять лет (с 1923 года) поголовье не только не увеличилось, а, наоборот, уменьшилось — в 1927 году осталось лишь 48 зубров. Но и это поголовье продолжало сокращаться — еще через пять лет зубры остались лишь в Польше, Венгрии, Англии, Германии, Голландии и Швеции. И осталось их, как значилось в первой опубликованной «Племенной книге», всего 30.
Трудно сказать, что было бы дальше. Скорее всего, зубры продолжали бы вымирать, и в конце концов ученые зарегистрировали бы дату смерти последнего зубра, умершего в зоопарке, как зарегистрировали они дату смерти последнего странствующего голубя или последней квагги. Да, так бы и случилось, если бы не два американских ученых — братья Хейнц и Лутц Хек. Они предложили скрещивать оставшихся зубров с бизонами.
Братьям Хек не пришла бы в голову их замечательная мысль, не будь бизонов, уцелевших в национальных парках США и Канады и на некоторых фермах. А главное — не будь бизонов Бродячего Койота.
Многие десятилетия бизоны спасали — одевали и кормили — индейцев. И вот пришло время индейцу по имени Бродячий Койот спасать бизонов. С огромным трудом поймал он случайно уцелевших в кровавой бойне двух маленьких бизончиков — бычка и телочку, выкормил и вырастил их.
Трудно было индейцу, очень трудно: ведь повсюду рыскали охотники за бизонами, да что там охотники — и бродяги, и авантюристы, и бандиты, и искатели приключений; и любой с радостью всадил бы заряд в бизона, а заодно и в индейца. Но Койот был смелым и упрямым человеком. Он прятал и укрывал животных, угонял их при малейшей опасности. Он буквально не отходил от первых появившихся телят. И так изо дня в день, из года в год в течение двадцати трех лет жил он в постоянной тревоге и постоянной опасности. Но стадо росло, и через двадцать три года, благодаря мужественному и самоотверженному индейцу, оно состояло уже из 300 бизонов!
Но все труднее и труднее становилось укрывать и оберегать этих животных состарившемуся Койоту. Он знал: пока может делать хоть шаг, будет около своих бизонов. Но что с ними произойдет потом?
К счастью, американские власти спохватились: в 1905 году было организовано «Общество защиты бизонов».
Правительство купило у индейца бизонов, и они стали основой будущих бизоньих стад, которые сейчас снова, правда, далеко не такие многочисленные, но все-таки появились в Америке.
Этих-то бизонов, точнее, бизонок братья Хек и предложили скрещивать с зубрами. Братья Хек предложили метод восстановления зубров, который получил название поглотительного скрещивания. Это значило вот что: от скрещивания зубров с бизонками появились телята — зубробизончики. Зубробинчонок, когда они вырастали, снова скрещивали с зубрами, следующее поколение опять скрещивали с зубрами, потом опять, и так далее.
Первый потомок зубра и бизонки имел половину крови зубра, половину — бизонки и был похож и на папу, и на маму. Следующее поколение, у которого бизоньей крови было лишь 1/4, а зубриной 3/4, уже начинало терять черты бизона и приобретать черты зубра. Еще следующее поколение имело лишь 1/8 часть бизоньей крови и мало чем отличалось от зубра, а четвертое поколение, имеющее уже 15/16 зубриной и лишь 1/16 бизоньей крови, было настолько похоже на зубров, что даже специалисты не могли их отличить от чистокровных зубров. И лишь немногие знали, что они не чистокровные, а чистопородные — все-таки какая-то часть бизоньей крови у них была, поэтому называть их чистокровными нельзя, но по всем статьям они ни капельки не отличались от настоящих зубров. Поэтому их и называют чистопородными.
Предложение и работу Хеков поначалу многие специалисты встретили в штыки. Но вскоре они убедились, что неправы.
Во-первых, гибриды были более стойкими и жизнеспособными, чем их родители; во-вторых, скрещивание очень ускорило работу по выращиванию зубров; и в-третьих, если бы не метод поглотительного скрещивания, началось бы скрещивание близких родственников, а это привело бы к полному и быстрому вымиранию животных.
Вторая мировая война нанесла значительный урон поголовью зубров в Европе. И тем не менее в «Племенной книге», вышедшей после войны, значилось 98 зубров.
В 1946 году в Советском Союзе имелся лишь один чистокровный зубр. А через два года к нам прибыл из Польши кавказско-беловежский зубр Пуслов. Прибыл он не в Беловежскую пущу, а в Подмосковье и прибыл не в гости, а на постоянное место жительства.
Да, именно здесь, под Москвой, на территории Приокско-Террасного заповедника, решили организовать Центральный зубровый питомник, решили поселить здесь зубров, акклиматизировать их и разводить.
Один из крупнейших в мире специалистов по зубрам, страстный энтузиаст Михаил Александрович Заблотский доказал, что лучшее место для разведения зубров — не степи с изобилием травы и не густые леса, где травы почти нет. Для зубров нужны разреженные смешанные леса с полянами и перелесками. И в Приокско-Террасном заповеднике оказались именно такие условия.
Вслед за Пусловом прибыли еще один зубр и две зубрицы. Это было в 1948 году. А сейчас на звук охотничьего рога из лесу вышли десятки могучих зверей и дружно направились к кормушкам.
Ученые не сразу пришли к выводу, что подмосковный лес — прекрасное место для зубрового питомника.
Зубры неприхотливы в еде — кора и листья 30 пород деревьев, 150 разных травянистых растений могут служить им пищей. Еды у зубров в питомнике достаточно. И все-таки их тут еще и подкармливают молотым овсом и отрубями, корнеплодами, а зимой — и сеном. Но как же так — ведь раньше, когда зубры жили на свободе, их никто не подкармливал, а они все-таки жили? Зачем же теперь им подкормка?
Конечно, можно их и сейчас не подкармливать, и звери не умрут с голоду, они будут жить так же, как и их вольные предки. Но вот это-то как раз и не устраивает работников питомника: ведь дело не только в том, чтоб зубры жили — дело в том, чтоб их было много. И по возможности скорее!
В те времена, когда зубры жили на воле, никто не интересовался их численностью. Обычно зубрица приносила одного теленка раз в 2–3 года, телята нередко рождались хилыми, многие умирали. В питомнике же зубрицы почти ежегодно приносят по теленку, и почти все они выживают.
Вот почему через десять лет после прибытия Пуслова в разных зоопарках и заповедниках нашей страны уже жило 280 этих редких животных, из них 19 бизонов, 182 зубробизона и 79 зубров!
…Опустошив кормушки, зубры снова скрылись в лесу. До вечера. В 6 часов вечера опять протрубит охотничий рог, и зубры придут к кормушкам. А пока они будут бродить по лесу, искать грибы, щипать траву. Далеко они не уйдут — зубры не бродяги, за день они проходят не больше 5–7 километров.
До трехлетнего возраста зубры живут и пасутся все вместе. На четвертом году жизни их разделяют строго по племенным группам и водворяют в загоны — ведь в питомнике живут и беловежские, и кавказско-беловежские зубры, и бизоны, и зубробизоны.
Зубры на воле очень осторожны, и увидеть их нелегко. Они не только не нападают на человека, но даже избегают встречи с ним. У зубров прекрасный слух, и приближение человека они слышат издали. А услышав, уходят в лес, прячутся.
В загонах же зубры быстро привыкают к людям, ухаживающим за ними, откликаются на зов, позволяют себя гладить. Впрочем, не все, это зависит от характера. А характеры у зубров разные. Но в общем-то эти огромные, такие страшные на вид звери все довольно добродушные.
Работники заповедника любят вспоминать, как однажды были разочарованы приехавшие в заповедник кинематографисты. Им очень хотелось снять страшных зубров, гоняющихся за людьми, поднимающих на рога автомашины, сокрушающих каменные стены. И вдруг оказалось, что зубры удивительно спокойные животные. Так и уехали кинематографисты, не сняв задуманного, но в полной уверенности, что работники питомника из каких-то непонятных соображений их обманули.
Да, зубры — животные мирные. И то, что эти мирные великаны живут на Земле, — величайшая победа человека.
А то, что зубры живут в Подмосковье и отсюда переезжают во многие города Советского Союза, — величайшая победа советских ученых и в особенности Михаила Александровича Заблотского.
Хищники — спасители и защитники
В английском городе Кармантен стоит необычный памятник. Поставлен он в 1880 году в честь волка. Точнее, в честь последнего волка, убитого в Англии.
В течение многих лет англичане вели с волками упорную борьбу, которая в конце прошлого века закончилась полной победой людей над хищниками.
Волки — звери хитрые, сильные, живучие, прекрасно приспосабливаются к любым условиям, легко переносят и холод и голод. Волк может преследовать добычу несколько часов, при этом иногда развивать скорость до 80 километров в час. К тому же звери эти очень прожорливы — после длительной голодовки волк может за один присест съесть 25 килограммов мяса. Причем голодные волки становятся особенно смелыми — нападают на охраняемые стада, забираются на скотные дворы, совершают налеты на овчарни. По подсчетам специалистов до революции лишь в европейской части России от волков ежегодно гибло примерно 750 тысяч голов скота.
Не удивительно, что люди объявили волкам беспощадную войну. Только в Казахстане за пять лет было истреблено около 80 тысяч хищников. Но волки еще наносят немалый вред, и борьба с ними продолжается. И возможно, наступит такой день, когда и у нас можно будет поставить памятник в честь уничтожения последнего волка.
Во многих местах волки еще приносят большой вред, и охота на них разрешена
Вот будет хорошо! — скажут одни.
Нет, плохо! — ответят другие.
Но они же хищники! Да, хищники. И прежде чем продолжать разговор о хищниках, необходимо разобраться: кто же они такие?
Впрочем, это же совершенно ясно: хищники — животные, которые едят других животных. Ну, а если подумать…
Жуки жужелица и божья коровка — хищники: они едят других насекомых. А синица, которая тоже питается насекомыми, — уже не хищник, а насекомоядная птица. Щука — хищник. А зимородок, который тоже ест рыб, — рыбоядная птица. Такое перечисление можно продолжать без конца. Можно привести и обратные примеры. Ворону, как известно, хищником не считают. А сколько она разоряет гнезд, губит птенцов и яиц! Чайки-мартыны считаются рыбоядными птицами. А сколько грызунов они уничтожают! И наконец, немало животных, которые считаются хищниками, а питаются растительной пищей или насекомыми.
Эта птица питается насекомыми, но она не хищник.
Понятие «хищник» — сложное, и чтоб не запутаться, мы сейчас ограничимся общепринятым (а не научным) определением хищников. Будем называть хищниками тех животных, которые поедают себе подобных: насекомые — насекомых, рыбы — рыб, птицы и звери — подобных себе теплокровных животных.
Ну вот, обрадуются сторонники памятника в честь последнего убитого волка, значит, такой памятник должен быть когда-нибудь поставлен и у нас. Хищников надо полностью уничтожать: не говоря уже о том вреде, который хищники приносят человеку, уничтожая домашних животных, они же уничтожают и диких. И если мы хотим сохранить, допустим, копытных животных — надо уничтожить волков и рысей; хотим сохранить певчих или насекомоядных птиц — необходимо уничтожить всех сов и ястребов. Казалось бы, логично?
Но почему же в Польше ученые считают, что надо ограничить охоту на волков, а не ставить этих животных вне закона?
Почему английский ученый, профессор Б. Гэп, считает необходимым вновь завести и расселить волков в горах Шотландии, там, где они были уничтожены 300 лет назад?
Есть места, где волков охраняют: люди поняли, что хищные звери тоже необходимы.
Почему в ГДР, Финляндии, Югославии и других странах запрещена охота на рысей?
Почему во многих странах сейчас охраняют медведя, а сокращение числа белых медведей (их сейчас приблизительно 10–14 тысяч и уничтожение продолжается) вызывает тревогу ученых?
Почему так беспокоит ученых исчезновение тигров? (На планете их осталось не больше 15 тысяч.)
Почему люди начали пересматривать складывавшиеся тысячелетиями взгляды на хищников? Чем больше человек узнаёт о жизни животных, тем яснее ему становится: вмешиваться в эту жизнь надо осторожно, нельзя грубо нарушать взаимосвязь, которая складывалась и укреплялась веками. Это вовсе не значит, что хищников нельзя истреблять. Если их много, если они наносят урон домашним животным, если они в больших количествах уничтожают диких животных, тогда хищников надо истреблять, истреблять беспощадно. Но — теперь это совершенно ясно — до определенных пределов. Люди сравнительно недавно получили возможность эффективно бороться с хищниками, даже полностью уничтожить их в некоторых районах. И сразу стали получать предупреждающие «сигналы»: будьте осторожны, будьте внимательны, взвесьте все!
Вот пример. Американцы решили спасти оленей на плато Кайбаб в штате Аризона. Олени очень страдали от хищников, и американцы начали этих хищников — пум и волков — уничтожать. Охотники быстро справились с поставленной задачей: все волки и пумы в этом районе были уничтожены.
Белых медведей осталось очень мало. Сколько, будет точно известно после того, как закончится их перепись, которую проводят ученые.
Лисичка-феникс — настоящий хищник.
Охотники обрадовались. Да и было чему: оленей стало сразу во много раз больше. Но радость оказалась недолгой: прошло еще несколько лет и началась массовая гибель оленей. И скоро их стало меньше, чем до истребления волков и пум. А еще через некоторое время оленям на этом плато начало грозить полное вымирание.
Причиной тому явились хищники, точнее, их отсутствие.
Как же так? Казалось бы, это не логично: отсутствие хищников должно способствовать постоянному увеличению поголовья оленей. Ведь их теперь никто не уничтожал!
На самом деле все гораздо сложнее. И если человек вмешивается в жизнь животных, он должен прежде хорошо подумать, посчитать. (Считать животных, кстати, надо не только в заповедниках.)
Люди должны постоянно помнить: сделанное сегодня будет иметь какие-то последствия через год или через пять лет, через десять или через двадцать. Но результат обязательно скажется.
Американцы уничтожили хищников, и вскоре оленей стало больше. Казалось бы, цель достигнута. Но сторонники уничтожения хищных животных не умели или не хотели считать. Иначе они поняли бы, что сильно размножившиеся олени стали опустошать все вокруг. А опустошив, стали гибнуть от голода.
Однако смерть от голода — не единственный результат полного уничтожения хищников: животные начали гибнуть и от болезней, которые быстро распространились среди оленей. Возможно, те, кто задумал уничтожить хищников, не знали, что эти животные активно предупреждают массовые заболевания. Они не только поедают падаль, которая сама по себе уже источник заразы — они в первую очередь уничтожают слабых, больных животных, пресекая тем самым передачу, распространение болезней.
Всего этого не учли истребители волков в штате Аризона — и вот результат.
Не менее печальные результаты принесло уничтожение волков в Канаде в тех местах, где живут редкие, вымирающие сейчас животные — олени карибу. Эти животные еще сравнительно недавно были очень многочисленны. На севере Канады в 1911 году их насчитывалось около 30 миллионов, а в 1938-м осталось около двух с половиной миллионов. Через 10 лет — в 1948–1949 годах — стада карибу насчитывали несколько более полумиллиона животных, а в 1956-м их оставалось уже немногим более 250 тысяч. 250 тысяч — это не так уж мало, конечно. Но ведь надо учесть, что за 45 лет их численность уменьшилась в 120 раз и дальше, естественно, будет сокращаться еще быстрее.
Понятно, что это положение вызвало тревогу ученых. Была строго запрещена охота на карибу, и одновременно началось уничтожение волков, которых, наряду с браконьерами, считали виновниками сокращения поголовья оленей. С 1953 по 1958 гг. было уничтожено 6500 волков. И действительно, в 1958–1959 годах число карибу резко увеличилось. Но уже через год их осталось 200 тысяч — среди карибу начались заболевания и массовый падеж.
Но для сохранения и, как говорят зоологи, процветания вида хищники необходимы не только потому, что регулируют численность животных и не дают им размножиться до такой степени, что они начинают гибнуть от голода. И не только потому, что не дают распространяться эпидемиям.
Чарлз Дарвин писал, что инки — древние жители Южной Америки — очень ловко устраивали облавы на лам. Пойманных животных они сразу же сортировали и лучших — наиболее сильных и красивых — выпускали. Забивали на мясо лишь слабых. Нет, не больных, а просто слабых. Сильные же и красивые продолжали род, и род процветал.
Южноамериканский безгорбый родственник верблюда — лама.
То же в какой-то степени делают и волки. В первую очередь они уничтожают больных, во вторую очередь — слабых. (Не сознательно, конечно, просто больные и слабые — более легкая добыча.) Таким образом, уничтожая слабых и оставляя сильных, они как бы способствуют улучшению породы.
Но и это еще не все.
Леопарды считаются опаснейшими хищниками в Африке, хотя леопарды-людоеды очень редки. Тем не менее животных этих усиленно уничтожали и добились значительных успехов. Но вскоре плантации в Кении стали подвергаться опустошительным набегам обезьян-бабуинов. Причем количество обезьян увеличивалось с каждым днем.
Ягуары.
Лишь позже выяснилась причина: леопарды регулировали численность обезьян, не давая им размножиться до такого угрожающего количества. А бороться с обезьянами, да еще с таким количеством, гораздо труднее, чем уничтожать леопардов.
И еще один пример.
Койотов — луговых волков — в США беспощадно уничтожали, справедливо считая их убийцами ягнят. Только в 1962 году в Калифорнии на истребление койотов затратили 90 тысяч долларов. А когда подсчитали ущерб, наносимый этими хищниками, выяснилось, что он составляет всего 3,5 тысячи долларов. Но и это, очевидно, очень завышенная цифра: многие американские ученые считают, что койоты никакого вреда в конечном итоге не приносят. Даже наоборот, это — полезное животное. Да, койот губит ягнят. Но ягнята — не основная пища койота. Основная его пища — грызуны, вредящие пастбищам, где пасутся овцы и ягнята.
И вот, если сравнить вред, приносимый койотом — убийцей ягнят, с пользой, приносимой койотом — истребителем грызунов, сравнение будет явно в пользу койтов — истребителей грызунов.
Все сказанное о хищных зверях относится во многом и к хищным птицам. Мнение о хищных птицах у людей было вполне определенное — отрицательное. Да и как же иначе? Ведь люди постоянно видят, как коршуны таскают цыплят, соколы бьют голубей, ястребы уничтожают всех подряд, даже таких крупных птиц, как тетерева и глухари.
Одним словом, все хищные птицы — разбойники.
В немецком языке хищная птица так и называется «раубфогель», то есть «птица-разбойник».
И действительно, кто станет отрицать, что хищные птицы поедают других птиц? Это же бесспорно, это же знают все.
Но далеко не все знают, что себе подобных, то есть птиц, хищники истребляют не так уж много. Ученые подсчитали: жертвами хищников являются не больше 10–15 % мелких певчих, охотничьих и прочих птиц. 85–90 % в рационе хищников составляют вредные насекомые и грызуны. Это уже доказано учеными, и многих хищных птиц запрещено убивать. Но известно это далеко не всем охотникам, и истребление хищных птиц еще продолжается. А до недавнего времени истребление их вообще носило массовый характер — за убитых хищных птиц выдавались денежные премии.
По самым скромным подсчетам, в нашей стране ежегодно уничтожалось более миллиона хищных птиц. То же происходило и в других странах. В сравнительно небольших по размеру странах многие хищники полностью или почти полностью истреблены. Например, в Англии осталось всего две пары скоп. И тысячи туристов ежегодно приезжают посмотреть на этих совсем еще недавно таких обычных, а теперь таких редких птиц. Эта же судьба ждала и ястребов, если бы правительство не издало закон об их охране. Взяты под охрану и некоторые хищные птицы в Бельгии, в ГДР и ФРГ, а в Голландию специально завезли 40 ястребов-тетеревятников и установили премии тем фермерам, на чьей земле эти птицы будут селиться.
Конечно, хищных птиц взяли под защиту в первую очередь потому, что ученые доказали их огромную пользу в борьбе с грызунами и насекомыми — вредителями сельского хозяйства.
Но не только этим полезны хищные птицы. Они, как и хищники-млекопитающие, как и хищные рыбы, спасают от гибели себе подобных.
Примерно тысячу грызунов уничтожает в год сова, спасая тем самым почти тонну хлеба.
Люди уже давно сталкивались с этим явлением, но не могли оценить его по достоинству, а поэтому и не делали нужных практических выводов.
А ведь фактов было достаточно!
В конце прошлого — начале нынешнего века в Беловежской пуще за три года уничтожили около тысячи хищных птиц, надеясь, что это «мероприятие» увеличит количество дичи. Но дичи стало гораздо меньше. В Норвегии, видимо, не знали об этом «опыте» или не поняли, что привело к гибели птиц, и в начале нашего века повторили подобное «мероприятие», надеясь увеличить число белых куропаток. Действительно, первое время этих птиц стало гораздо больше, и охотники не могли нарадоваться.
Но вот с 1916 года количество куропаток стало резко уменьшаться, и через несколько лет вместо 12–13 тысяч куропаток в год охотники добывали всего по 700–800.
Норвежский ученый А. Бринкман еще в 1927 году доказал причину гибели куропаток, связав ее с уничтожением хищных птиц. Но прошло еще немало лет, за это время были уничтожены миллионы и миллионы птиц, пока люди — да и то далеко не все! — окончательно поняли это.
Они еще маленькие. Но и сейчас приносят нам пользу.
Теперь известно: хищники необходимы для нормальной жизни других животных. Уничтожить хищников — значит нанести удар по этим животным, и удар гораздо более чувствительный, чем наносят им хищники.
Теперь известно, что хищники в первую очередь уничтожают больных животных. И вовсе не потому, что им больные больше по вкусу. Нападают они на всех подряд. Но здоровые чаще увертываются, легче уходят от преследования, чем больные, ослабевшие, менее подвижные и ловкие.
Один из крупнейших в нашей стране знатоков птиц профессор Н. А. Гладков рассказывает, что в Казахстане велись наблюдения за охотой хищных птиц. Было подсчитано, что из 3441 попытки схватить добычу удачной для хищников оказалось лишь 213, или 6,1 %. Жертвами, это можно сказать почти с уверенностью, в основном и были больные или слабые птицы.
Итак, хищник, считавшийся (и справедливо во многих случаях) одной из причин гибели многих животных и целых видов, при определенных условиях и в определенных количествах необходим для спасения этих же животных.
Еще тысячи срочных проблем и забот…
Уничтожить животных легко. Восстановить их численность очень и очень трудно. Но не менее трудно приостановить уничтожение.
Конечно, нужны законы. И такие законы есть. Они есть в каждой стране, есть и международные законы, соглашения об охране природы, об охране отдельных видов животных. И если эти законы строго выполняются, они помогают спасти животных. Примером тому могут служить лоси и сайгаки.
Еще недавно сайга была кандидатом в список полностью истребленных животных.
Антилопы сайгаки — одни из самых древних и до сравнительно недавнего времени одни из самых многочисленных в нашей стране копытных животных. Еще в начале прошлого века путешественники писали о «несметных стадах сайгаков», и это действительно было так, причем сайгаки населяли обширные степи Европы и Азии. Но во второй половине прошлого века положение изменилось — этих животных стали усиленно истреблять. Мясо и кожа сайгаков ценились достаточно высоко, и появились тысячи охотников. Тем более, что добывать сайгаков было довольно легко. Участник одной из охот, которая происходила в конце прошлого века, сам признается, что это не охота, а «варварская, нещадная бойня». Сайгаков гнали в большие ямы, на дне которых были установлены острые колья. «Вот первая сайга наткнулась на острый и сухой камыш и села на него, проткнутая как на вертеле, за ней другая, третья, и так весь табун лег…
Когда следующие табуны пойдут по трупам наткнувшихся, выскакивают 90 человек. И вот уже начинается еще более отвратительная бойня. Они уже не режут, а только порют брюхо несчастным жертвам. Наконец, устав резать, машут и кричат верховым. Те, прискакав, принимаются за резню. Какая погибель! На тот раз было уложено более 12 тысяч голов!»
И это только одна сцена. А такие побоища происходили повсеместно. И не удивительно, что к началу нашего века от многомиллионных стад сайгаков почти ничего не осталось. Но их продолжали уничтожать, и к 1919 году этих животных осталось не более тысячи. В 1919 году был издан закон, категорически запрещающий охоту на сайгаков. Однако минуло около десяти лет, пока численность этих животных чуть-чуть увеличилась. Дальше дело пошло быстрее, и сейчас в нашей стране не меньше полутора миллионов сайгаков.
Примерно то же произошло и с лосями — их численность стала сокращаться еще в XVII–XVIII веках. К началу нашего века во многих областях они исчезли полностью, а там, где сохранились, были очень малочисленны. В 1919 году В. И. Ленин подписал декрет, запрещающий всякую охоту на лосей. И вот результат: в 1963 году на территории РСФСР было (несмотря на массовую гибель лосей во время Отечественной войны) несколько сот тысяч голов. (В Канаде — 300 тысяч, в США — 20 тысяч.)
Современный пейзаж.
Судьба сайгаков показательна по двум причинам. Во-первых, это яркий пример того, как даже очень многочисленные животные могут быть быстро уничтожены, и, во-вторых, как строгое соблюдение закона может помочь их спасению.
Но, к сожалению, далеко не всех животных спасает закон. Как пример, можно привести американских беркутов. Несмотря на то что в США имеется закон, по которому человек, убивший беркута, штрафуется на 500 долларов или подвергается шестимесячному тюремному заключению, беркутов продолжают истреблять. То же самое происходит и с калифорнийским кондором, численность которого сейчас не более трех-четырех десятков.
Но даже если оставить в стороне браконьерство, у людей, охраняющих животных, тысячи очень сложных и трудных задач.
Человечество не может прекратить строительство дорог и каналов, плотин и аэродромов. Не может не расширять города и не увеличивать обрабатываемые земли. А это — наступление на многие виды диких животных: ведь вырубаются леса, осушаются болота, распахиваются степи — значит, животные лишаются мест, где они могут жить. Ученые должны решить вопрос, как быть в таких случаях: добиваться ли сохранения каких-то участков в нетронутом, первозданном виде, переселять ли животных в заповедники, отлавливать ли и сохранять их лишь в зоопарках.
На животных губительно может отразиться даже самая благородная деятельность человека. Например, заботясь о сохранении леса, человек уничтожает, вырубает старые, дуплистые деревья. И немедленно сокращается численность полезных птиц — дуплогнездников, то есть тех птиц, которые устраивают свои гнезда в дуплах. Нет дупел — значит, негде устраивать гнезда, значит, негде выводить птенцов.
И ученые, а вместе с ними любители природы занялись конструированием: изготовляют и развешивают искусственные домики для птиц. А это, между прочим, не так-то просто — надо знать и какой домик повесить, и где, и как!
Свет не смущает птицу. Скорее наоборот — ведь от него идет тепло. И птицы решили, что место в светофоре очень подходящее для гнезда.
Да, искусственные домики спасают многих птиц. Но места для гнездовья важны не только дуплогнездникам. И ученые ГДР начали подвешивать, прикреплять специальные металлические корзины к высоковольтным мачтам. В этих корзинах стали устраивать гнезда скопы, и численность этой полезной птицы заметно увеличилась.
Но опасность подстерегает птиц на каждом шагу. Например, многие гибнут, разбиваясь о различные препятствия. Так, на одном из островов в Тихом океане о маяк разбилось за два года около трех тысяч темноспинных альбатросов; на Атлантическом побережье США у одной лишь телевизионной башни ежегодно гибнет более двух тысяч птиц. Особенно много птиц гибнет во время перелетов — сотни тысяч разбиваются о мачты, вышки, маяки, провода. И ученые решают вопрос: как «предупреждать» птиц об этой опасности.
А жизнь выдвигает всё новые и новые вопросы. Сигналы о том, что животные в опасности, поступают из самых неожиданных мест. Недавно ученые США забили тревогу: под угрозой жизнь почти двух миллионов водоплавающих птиц. Дело в том, что дробь, выпущенная охотниками, падает в воду. А дроби этой ежегодно попадает в воду, как подсчитали ученые, не менее 5 400 000 килограммов. Во многих районах США уже началась массовая гибель птиц от свинцового отравления. И ученые бьют тревогу. По их требованию разработаны новые типы дроби — в защитной оболочке.
Но если даже удастся прекратить гибель птиц от свинцового отравления, их, а вместе с ними рыб и всех жителей рек и озер ждет не менее тяжелое отравление — отравление ртутью.
Как сообщали недавно газеты, только в озеро Эри — в одно из самых красивых озер мира — ежегодно сбрасывается около 80 миллиардов литров воды, использованной на разных химических и металлургических заводах и, конечно, отравленной. Озеро Эри американцы уже называют «смертоносным», на его берегах установлены щиты с предостерегающими надписями. Впрочем, не только вода озера Эри — вода всех пяти Великих озер Америки, как и воды тысяч рек, уже отравлены, и в них гибнет, если еще не погибло, все живое. Но ведь вода — это жизнь и смерть не только для тех, кто непосредственно связан с водой. Отравленная вода — это смерть всего живого на многие километры вокруг.
Еще один современный пейзаж. Отравленная рыба.
Люди сбрасывают в воду сотни тысяч тонн нефти, мазута, масел. Понимают ли они, что это страшнее любого браконьерства?!
И снова ученые бьют тревогу, предупреждают о надвигающейся страшной катастрофе, требуют принять немедленные и решительные меры.
А в тех водоемах, где еще не уничтожена жизнь, где есть рыбы и птицы, идет борьба за спасение этих птиц от пуль и сетей. Многие люди твердо убеждены, что именно рыбоядные птицы виноваты в снижении количества рыбы. И ученые вынуждены прилагать огромные усилия, доказывая, что это совсем не так.
В одних местах ведется борьба за спасение рыбоядных птиц, а из других несутся крики о помощи скворцам, грачам и даже страусам.
А они хотят жить!
Звучат выстрелы на полях, в садах и виноградниках. Но там птиц убивают вовсе не для того, чтоб снять шкурку или добыть перья. Стреляют в птиц потому, что они приносят вред. Но ведь скворцы и грачи — очень полезные птицы, это же не вызывает сомнений!
Верно. Однако в природе нельзя все раскладывать по полочкам и нельзя считать, что какое-то животное абсолютно вредно или абсолютно полезно. Даже такие очень полезные птицы, как скворцы и грачи, иногда приносят большой вред. Например, розовый скворец в Южной Европе и Северной Африке уничтожает треть, а иногда и половину урожая винограда. Обыкновенные скворцы часто вредят виноградникам Крыма и среднеазиатских республик. Грачи, которые весной, разгуливая по пашне и уничтожая множество таких опасных вредителей, как проволочные черви, «готовят» поле под посевы, эти же самые грачи уничтожают ростки молодой кукурузы.
В Австралии страусы часто наведываются на поля, уничтожая посевы пшеницы.
Но ведь убивать скворцов и грачей (причем убивать их надо в больших количествах!), убивать птиц, польза которых как истребителей вредных насекомых несомненна, — это же преступление! Так же как преступно уничтожать страусов. Что же делать?
Для отпугивания птиц применялись и трещотки, и разноцветные тряпочки, и чучела хищников, — ничего не помогало. Казалось, нет других средств, кроме уничтожения птиц. Но ученые все-таки нашли выход. Правда, этому предшествовало длительное и тщательное изучение птиц, потребовалось использование новейших технических достижений человечества, но так или иначе возможность спасти птиц и парализовать их вредные действия найдена.
Все, конечно, знают, что птицы издают многочисленные звуки. Но лишь совсем недавно люди поняли, что это не просто пение — это «разговор»: каждая песня, даже каждый звук имеют определенное значение. Правда, «язык» птиц люди использовали давно — птицеловы и охотники, подражая птичьим голосам, заманивали их в сеть или подманивали на расстояние выстрела. Охотники и птицеловы, очевидно, не знали, что они подражали «мирным» звукам, тем, которыми самец «разговаривает» с самками или которыми птицы «переговариваются» между собой. Но есть другие звуки — их птица издает при опасности. Птица, конечно, никому ничего не сообщает — она просто «вскрикивает», но другие слышат ее голос, и для них это сигнал — надо спасаться, надо удирать как можно дальше. Есть еще один крик, особый, который птица издает в момент смертельной опасности.
Вот этим-то звуком и решили воспользоваться ученые. В 1954 году американец Фрингс записал такой «крик ужаса» скворцов на магнитофонную ленту. Потом он несколько раз воспроизвел этот звук вблизи места ночевки птиц. И вот скворцы не только покинули свои места — они вообще улетели из города.
Казалось, найден надежный способ спасения птиц: отпугивание вместо стрельбы — достаточно лишь включить магнитофон. Но, оказывается, применимо это не ко всем птицам. Скворцы, вороны, галки, грачи действительно, едва включали магнитофон, начинали волноваться, а если «крик ужаса» повторялся, улетали прочь и больше обычно не возвращались. Зато воробьи очень спокойно реагировали на «крик ужаса» своего товарища. Ученые долго искали «управу» на воробьев. И в конце концов нашли ее, записав на пленку крик хищной птицы.
Так появился способ отпугивать птиц на то время, когда они могут вредить. Но пройдет несколько месяцев, у птиц притупится чувство страха, и они снова вернутся сюда, на эти поля и виноградники, чтоб делать полезное дело. А осенью их опять можно будет прогнать подальше, не стреляя, не убивая.
Это не произведение искусства. Это чудо, созданное природой
Может быть, этот способ можно применять, отпугивая птиц от мачт и вышек, о которые они разбиваются. Ведь применяют уже его на аэродромах, где столкновение самолетов с птицами грозит катастрофой.
Строительство мостов и плотин, электростанций и каналов поставило перед учеными очень важную задачу — спасать рыб. Тысячи рыб разбивались о бетонные фермы, гибли при взрывах во время строительных работ в реках, и с ними ничего нельзя было сделать, хотя строители всячески старались уберечь рыб от гибели. В местах строительства они пытались прогнать рыб, отпугивая их шумом, даже слабыми электрическими разрядами. В сооруженных плотинах они делали специальные тоннели для рыб — рыбопроводы. Даже специальные лифты были предусмотрены — рыбоподъемники. (В тех случаях, когда уровень воды по обе стороны плотины был разный.) Но ничего не помогало. Рыбы не понимали добрых намерений строителей и не желали уплывать от мест взрывов, не хотели идти в рыбопроводы и бились о бетонные стенки плотин, не желали пользоваться рыбоподъемниками, хотя им совершенно необходимо было подняться вверх по реке, чтобы выметать икру или спуститься вниз, к морю.
Огромные потери в рыбном хозяйстве продолжались бы и до сих пор, если бы ученые не проникли в некоторые тайны рыб. «Нем как рыба» — устаревшая пословица. Теперь люди знают, что рыбы — болтливые существа. Некоторые болтают весь день или всю ночь без умолку. Правда, услышать эту «болтовню» человек может большей частью только при помощи специальных аппаратов, но друг друга рыбы прекрасно слышат и прекрасно понимают.
У рыб есть еще одна сигнализация — «запах страха» или «запах ужаса», почувствовав который остальные рыбы уплывают подальше.
А что, если попробовать использовать его?
Попробовали — и результат превзошел все ожидания. Теперь рыб легко отпугивали от мест, где им грозила гибель, «запахом страха», теперь при помощи «звуковой сигнализации» легко направить их в рыбопроводы и в рыбоподъемники.
Конечно, достижения науки используются еще далеко не всюду. И еще во многих местах рыба подвергается опасности, еще гибнет, не принимая устроенные для нее приспособления. Но способ спасения найден. Теперь надо воплощать его в жизнь.
Они о чем-то говорят. О чем? Может быть, о людях, которые часто так несправедливы к животным?
А жизнь выдвигает всё новые и новые проблемы. Иногда кажется: какие-то действия человека никак не угрожают животным, вроде бы никакого отношения к птицам и рыбам не имеют. Но проходит некоторое время, и выясняется, что это не так. А еще через некоторое время поступают тревожные сигналы, и ученые бросаются на помощь животным. Иногда приходится решать очень сложные проблемы. И одна из таких проблем, казалось бы на первый взгляд не имеющая отношения к гибели и спасению животных, — проблема биологического метода борьбы с вредными насекомыми.
«Живое против живого»
Мы уже понимаем, что ученые-биологи должны уметь хорошо считать. И не только животных в заповеднике и в лесу, чтобы знать, например, хватит ли им пищи. Ученые должны уметь считать не только редких животных, нуждающихся в защите, но и очень распространенных — насекомых. И, в общем-то, ученые умеют это делать. Они могут подсчитывать огромные стаи насекомых, например саранчи, которая до сих пор наводит ужас на жителей Африки и Аравии. Один натуралист, наблюдавший такую стаю, определил примерное количество насекомых в ней — 25 000 биллионов! И весила такая стая 44 миллиона тонн. Даже если тут допущены некоторые ошибки — плюс-минус несколько биллионов штук или несколько миллионов тонн, — не имеет значения: всем ясно, какую опасность она представляет.
Конечно, такая стая — редкость. Но стаи саранчи в сотни миллионов и даже миллиардов насекомых еще сравнительно недавно кочевали по нашей стране и до сих пор кочуют по некоторым африканским и азиатским странам.
Саранча — не исключение. Полчища вредных гусениц и мух до сих пор продолжают наносить очень чувствительный урон сельскому хозяйству. Да только ли ему! Многие насекомые — враги здоровья и жизни человека. Обыкновенная муха является переносчиком более 60 видов болезней. Среди этих болезней такие опасные, как, например, брюшной тиф и дизентерия. В кишечнике мухи было обнаружено при исследовании почти 28 миллионов бактерий. Даже на поверхности ее тела ученые насчитали почти 6 миллионов бактерий.
А сколько насекомых разносят другие, не менее опасные заболевания!
Ученые умеют считать не только количество насекомых в стае или количество болезней, которые они разносят. Ученые умеют прогнозировать. Они подсчитали: если бы выживало потомство одной только тли, весь земной шар к осени был бы покрыт сплошным слоем этих насекомых. То же можно сказать и о многих других насекомых.
Правда, это теоретические расчеты. Практически насекомые не размножаются в таких количествах, чтоб угрожать существованию жизни на нашей планете. Но тем не менее насекомых-вредителей выживает достаточно для того, чтобы уничтожать одну пятую всего урожая. И не только урожая. Например, в США от вредных насекомых гибнет в сто раз больше леса, чем от болезней и пожаров. Человек платит огромную дань вредителям и, конечно, не может спокойно мириться с этим.
Трудно приходится птицам, «усыновившим» кукушонка. Но они ни за что не бросят его.
С тех пор как человек начал обрабатывать поля и выращивать сады, насекомые стали преследовать его. Человек пытался бороться с насекомыми. Сначала молитвами и заклинаниями, потом стал применять более реальные средства — ловчие канавки и давилки. Но насекомые продолжали свирепствовать.
Развитие науки (и в частности химии) помогло одержать победу над насекомыми. Но, к сожалению, победу не полную и к тому же временную.
Яды, которые применяют в борьбе с насекомыми, называются инсектицидами (по-латыни «инсекта» — «насекомое»; «цедо» — «убиваю»). Но, объединенные одним названием, они сильно отличаются друг от друга и по составу, и по качеству, и по своему действию на насекомых — ведь насекомые тоже разные! Одни грызут растения, и против них применяется так называемый кишечный яд, который попадает в кишечник насекомого вместе с пищей и убивает его. Но как бы силен этот яд ни был, он не действует на крохотную слабенькую тлю. Потому что тля не грызет растение, а, прокалывая хоботком его кожицу, сосет сок. И яд, оставшийся на поверхности растения, не причиняет ей вреда.
Для борьбы с тлями, клопами и другими сосущими насекомыми применяются другие яды — так называемые контактные или наружные. Они отравляют насекомое, проникая в его организм через наружный покров или через дыхательные пути.
Контактных ядов очень много, их применяют и в жидком виде, и в виде порошков, и в виде различных эмульсий, масел, мазей. Инженеры вместе с биологами и химиками изобрели и изобретают множество самых разных приспособлений — от маленьких переносных аппаратов до больших и сложных машин. Но даже с их помощью невозможно обработать огромные лесные массивы, бескрайние поля, высокогорные районы. И сотни самолетов поднимаются в воздух, чтоб вести борьбу с насекомыми-вредителями.
Сравнительно недавно был придуман и уже широко применяется так называемый аэрозольный метод. Аэрозоли — это искусственные ядовитые туманы. В специальных аппаратах ядовитые вещества дробятся на мельчайшие капельки. В воздухе эти капельки долго не оседают, и искусственный туман как бы окутывает растения. Насекомые, попадая в туман, гибнут.
Химический метод борьбы с насекомыми-вредителями очень действен. Благодаря пестицидам (так стали называть химические вещества, предназначенные для борьбы со всеми видами животных и растений, приносящими вред человеку и его хозяйству) сохраняется огромное количество сельскохозяйственных продуктов; с помощью химических препаратов удалось победить некоторые очень опасные болезни, например малярию. Еще совсем недавно этой болезнью ежегодно заболевало 400 миллионов человек, причем 5 миллионов из них умирало. Благодаря химическим способам борьбы с малярийным комаром в Индии число заболевающих малярией уменьшилось в 25 раз.
На Филиппинских островах почти половина детей болела малярией. После того как начали уничтожать малярийных комаров, число заболевавших снизилось до 8 %.
Не случайно люди придают такое большое значение химии, не случайно уже к 1962 году в США было разработано около тысячи различных химических препаратов для борьбы с насекомыми-вредителями, и в том же году на химическую борьбу было израсходовано 325 миллионов долларов.
Однако как ни хорош химический способ борьбы с вредными насекомыми, он имеет и много недостатков.
Во-первых, при химической обработке вместе с вредителями гибнут и полезные насекомые. Проверка показала даже вот что: полезные насекомые гибнут все, полностью, вредных же какое-то количество все-таки остается. Правда, остается немного, но ведь они очень быстро размножаются.
Во-вторых, многие яды можно применять не всегда, а только в определенное время, иначе погибнут и сами растения.
В-третьих, есть насекомые, на которых не действуют никакие яды. Например, различные щитовки: эти насекомые покрыты восковым панцирем и он надежно защищает их от внешних ядов; от внутренних, кишечных, они забронированы тем, что питаются соком растений.
Не действуют яды и на насекомых, которые живут в земле. А ведь таких насекомых и их личинок тоже немало.
В-четвертых, многие из тех насекомых, которые «боятся» ядов, очень быстро привыкают к ним. Когда «ДДТ» стал широко применяться для борьбы с насекомыми-вредителями, казалось, победа над ними одержана полностью и навсегда. И действительно, в 1946 году не «боялись» «ДДТ» только два вида насекомых. Но уже через год «презрение» к этому яду стала проявлять комнатная муха, потом комары, через три года яд этот перестал действовать на малярийных комаров, а через десять лет — в 1956 году — уже сорок видов насекомых «привыкли» к нему.
Приспособление насекомых к ядам заставляет ученых постоянно разрабатывать новые химические препараты. Но люди не успевают угнаться за насекомыми — уже сейчас имеется около 130 видов насекомых, на которых яды не действуют. Причем половина из этого числа — опасные вредители сельского хозяйства, вторая половина — переносчики опасных болезней.
В-пятых. Недавно ученые обратили внимание еще на одно явление. При уничтожении ядами одних насекомых происходит массовое размножение других, на которых эти яды, видимо, не действуют.
Так, например, при уничтожении в Польше колорадского жука в 1956–1957 годах появилось множество свекловичной тли. В Америке ученые обратили внимание, что один из самых опасных вредителей цитрусовых становится особенно многочисленным как раз вскоре после обработки растений ядами.
И, наконец, самое главное — яды опасны не только для насекомых.
Гималайский медведь.
Его называют «призраком мертвых». А на самом деле лори — очень добрый и совсем безобидный зверек.
Поначалу все шло хорошо и никто не мог предположить, что беда уже назрела. И вдруг начали поступать тревожные сигналы: в США в одном из штатов во время борьбы с вредными муравьями погибло 97 % птиц; в другом штате — 80 % птиц и иных мелких животных; в Англии — в одном лишь графстве Линкольншир в 1960 году погибло 10 тысяч птиц, в Шотландии погибла чуть ли не половина птиц, в Голландии в 1960 году погибло 200 тысяч птиц.
Поступают сигналы о гибели не только птиц. Миллионами гибнут рыбы, гибнут и звери. Конечно, массовая гибель — явление не частое, и происходит оно, в основном, когда нарушаются правила химической обработки или дозировки ядов. Но вот в штате Калифорния, откуда не поступало столь тревожных сигналов, решили проверить, как действуют на животных яды. И выяснилось: в 1954 году от ядохимикатов в штате погибли 922 куропатки, 331 голубь, 89 зайцев, 52 фазана, 10 уток, 5 кошек и 5 белок, одна лисица и одна лошадь. Конечно, их никто не травил специально, так же как никто не собирался травить птиц в других странах. И, казалось бы, крошечные дозы яда, которые смертельны для насекомых, не должны действовать на птиц, даже если этот яд вместе со съеденным насекомым попадает птице.
Но надо учесть, что птица съедает не одно насекомое, а сотни и тысячи. Яд в организме накапливается, и в конце концов убивает ее.
Применение ядов против грызунов губит хищных птиц. Яд, который покрывает поверхности растений, попадает вместе с едой в организм белок и зайцев. Наконец, применение ядов из года в год приводит к концентрации его в почве. Так, например, в почве некоторых яблоневых садов в США накопилось до 125 центнеров на гектар действующего «ДДТ». А ведь этого яда ежегодно в США расходуется по 16–17 тысяч тонн. Этот яд из почвы вместе с дождевыми и весенними водами попадает в реки и озера.
И в результате гибнет рыба, гибнут водоплавающие птицы, гибнет часто вообще все живое.
Большая панда. Открыта в нашем веке. В зоопарках мира их лишь единицы.
Мало того: как показали недавние исследования, яды, применяемые против насекомых в некоторых районах США, стали опасными для жизни людей.
Среди жителей одного из городов штата Нью-Мексико, как сообщали газеты, начались странные заболевания, похожие на энцефалит.
Вскоре выяснилось, что это — тяжелое отравление ртутью. Но ведь поблизости нет таких мощных заводов, как, например, вокруг озера Эри, которые сбрасывают в озеро миллиарды литров отравленной ртутью воды! Наоборот, в штате преобладает не промышленность, а сельское хозяйство.
Дальнейшие исследования показали, что виновниками отравления были мясо и рыба. Оказывается, 400 000 килограммов ртути, входящей в состав различных пестицидов, — такова ежегодная «порция», попадающая на землю Соединенных Штатов. Ртуть падает в воду, поглощается растениями, постепенно накапливается в организмах животных, а затем попадает в организм человека.
В результате — тяжелые заболевания.
В 1970 году в 33 североамериканских штатах и в 8 провинциях Канады нашли опасное количество ртути в водоемах и в организмах рыб — жителей этих водоемов.
Ну хорошо, можно сказать, что доказана вредность и опасность ядов. Но как же быть? Прекратить вообще химическую борьбу? Нет, этого нельзя делать ни в коем случае. Ученые подсчитали, что, если бы была прекращена химическая борьба с насекомыми-вредителями, только наша страна ежегодно теряла бы 10 миллиардов рублей. Значит, ядами пользоваться надо, но пользоваться осторожно, продуманно и только там, где их нельзя заменить.
Заменить же яды, уменьшить их количество, а в ряде случаев вообще отказаться от них можно.
А это выпь.
В дикой природе, если человек не очень грубо вмешивается в ее жизнь, не так уж часто появляется большое количество насекомых-вредителей.
Вот на кустике колония тлей. Мы знаем, что они могут размножиться до катастрофических размеров. Но этого не происходит, потому что в природе есть силы, которые сдерживают размножение тлей.
Вот ползет гусеница бабочки-капустницы. Этих гусениц могло бы быть огромное множество — ведь только одна бабочка способна отложить 250 яичек. Но массовое размножение капустниц — не такое уж частое явление.
Вот муха с ее колоссальной плодовитостью, вот кобылка, вот еще немало насекомых, каждое из которых, имей оно на то возможность, давно бы уничтожило всю растительность, всю жизнь на Земле. Но возможности размножиться до катастрофического количества у этих насекомых нет. Потому что у насекомых-вредителей имеются в природе естественные враги — птицы, насекомоядные звери, насекомые-хищники и насекомые-паразиты. Они-то и сдерживают размножение насекомых-вредителей. Конечно, насекомые вредят и дикой природе, конечно, и там бывают вспышки массового размножения. Но все-таки там и вред меньший, и вспышки реже.
Дело в том, что, возделывая поля и сажая сады, человек приобретал множество врагов, не заботясь о том, чтоб приобрести и друзей. Враги, как известно, появляются сами. Тот же колорадский жук. Когда-то жил он себе спокойно в западных штатах США, и о нем даже ученые не имели сколько-нибудь полного представления. Жук этот питался растениями, родственными картофелю. А когда человек стал сажать в тех штатах картофель, жук быстро оценил вкус картофеля, его количество и полностью перешел на содержание человека. А перейдя на обильные и вкусные корма, он и размножился до того, что стал бичом сельского хозяйства.
Один из очень опасных теперешних сельскохозяйственных вредителей — свекловичный долгоносик — жил и развивался на сорняках и для человека был безразличен. Но вот появилась сахарная свекла, и жук немедленно оценил ее, переселился на свекловичные плантации и быстро размножился.
Самые удивительные «уши» — у кузнечика.
Когда-то подсолнечник рос лишь в садах и считался декоративным растением. Но вот он перешел на поля, быстро получил широкое признание и стал важнейшей технической культурой. Но раньше людей подсолнух оценили насекомые.
Среди врагов подсолнечника особенно выделялась одна бабочка. Маленькая, невзрачная, летающая только ночью, она была известна лишь немногим специалистам. Благодаря же подсолнуху она стала знаменитой и получила название — подсолнечниковая огневка, или подсолнечниковая метлица.
Дятловый вьюрок — пожалуй, единственная птица, у которой есть «орудие производства»: палочкой, зажатой в клюве, она выковыривает из щелей насекомых.
В борьбу за спасение зверей и птиц включились и филателисты всего мира.
И так каждый раз. Стоило появиться новому культурному растению, как появлялись и его враги. Конечно, эти насекомые жили и раньше где-нибудь на сорняках или на других диких растениях. Но ведь человек старался улучшить растение. И это привлекало к нему насекомых, они «переквалифици-ровывались». Причем год от года их становилось больше и больше. Когда человек только освоил пшеницу, ее повреждали лишь несколько видов насекомых. Сейчас на ней выкармливается не менее 200 видов. То же самое произошло с люцерной, на которой сейчас выкармливается примерно 120 видов насекомых, и с кукурузой, на которой живет более 400 видов, и с плодовыми и ягодными растениями, за счет которых живет не менее 500 видов насекомых. И это далеко не полные цифры — человек еще не знает всех уже существующих врагов культурных растений. А ведь все время появляются и новые!
Так человек создавал и продолжает создавать себе врагов. Он привлек на поля, на огороды, в сады тысячи вредителей, дал им возможность размножиться. Про друзей же, тех самых, которые регулируют количество насекомых в дикой природе, человек забыл. А они ведь вот, рядом: ежи и жабы, ящерицы и землеройки — маленькие, славные, очень полезные зверьки. Но человек в лучшем случае не обращал на них внимания. А часто, не зная их пользы, уничтожал, как, например, жаб или лягушек.
Эти птицы взяты под охрану.
Маралы.
Недостаточно внимания уделял человек и главным своим друзьям — птицам. А ведь с появлением многочисленных врагов надо бы в первую очередь подумать о птицах. Конечно, враги не ждут приглашения, они врываются, захватывают места, вредят. Друзья — народ деликатный. Их надо приглашать. И создать хотя бы самые минимальные условия для их «работы».
О том, что птицы выполняют очень полезную «работу», люди знали давно. Но по-настоящему узнали, когда научились считать и подсчитывать. И тут они поняли, какое преступление совершало человечество против себя же самого, истребляя птиц. Ведь не так давно мировая добыча птиц исчислялась громадной цифрой — 300 миллионов штук в год. Конечно, тут были всякие птицы: и охотничьи и хищные, но множество птиц было мелких. Например, годовой оборот одного только петербургского торговца шкурками составлял 158 500 штук. Среди них было 30 000 воробьев, 1500 щурок, 2800 скворцов, 100 дятлов и т. д. И это в то время, когда птицам за гигантскую пользу, которую многие из них приносят, надо было бы поставить памятник.
Любопытный.
Впрочем, один такой памятник есть. Он установлен в США в городе Солт-Лейк-Сити. На пятидесятиметровой гранитной колонне укреплен шар, на самом верху монумента — две чайки, а у подножия колонны — бассейн, в котором купаются живые птицы. Монумент обошелся в сорок тысяч долларов, однако чайки «заработали» гораздо больше — ведь они спасли поля вокруг города от нашествия саранчи.
Чайки — птицы прожорливые. В день одна чайка съедает не меньше 200 граммов насекомых, а вместе с выкармливаемыми птенцами — около 400 граммов. Или около 18 килограммов за 49 дней выкармливания. Стоит ли поэтому удивляться, что в заповеднике на берегу Черного моря 60 тысяч гнездящихся там чаек уничтожают за день (за один только день!) 12 тонн насекомых. А за четыре летних месяца — до 1470 тонн. И это только взрослые. А ведь они еще и птенцов выкармливают.
Огромное количество саранчи уничтожает житель наших среднеазиатских республик — розовый скворец. В Узбекистане, например, 10 тысяч пар скворцов за период выкармливания птенцов уничтожили более 100 тонн саранчи.
Мелкие птицы — тоже прекрасные «работники». Серая мухоловка, например, только для птенцов ловит примерно 20 тысяч насекомых. Но, кроме того, ведь и сами родители их едят. Крошечный королек за год уничтожает до 10 миллионов мелких насекомых, их личинок и яичек; несколько сотен гусениц может в день съесть кукушка. В общем, приводить примеры можно до бесконечности. Но часто свою полезную «работу» они ведут не там, где нам хотелось бы.
Как привлечь птиц, как заставить их «работать» там, где выгодно человеку?
Эти и еще множество вопросов надо решать на научной основе, особенно если речь идет о привлечении птиц в большие сады или лесные массивы. Тут требуются и наблюдения, и опыты, и расчеты. Всем этим орнитологи занялись сравнительно недавно, а успехи уже огромные. Однако еще больше работы впереди.
Но не только орнитологи заняты поисками новых путей в борьбе с вредителями. Этим заняты и энтомологи. Они знают: в природе существуют насекомые-хищники, например божьи коровки, уничтожающие тлей, стрекозы, жужелицы, и насекомые-паразиты, которые откладывают свои яички в тело гусениц или в яички вредителей, и вредители погибают. А нельзя ли их заставить «работать» еще активнее, и «работать» именно там, где это нужно человеку? Задумались об этом люди уже довольно давно: еще в начале нашего века известный русский ученый — энтомолог И. В. Васильев привез из-за Каспия и выпустил в районе Харькова 12 тысяч яйцеедов. В первый же год эти насекомые уничтожили больше половины яиц очень опасного вредителя — клопа-черепашки.
До революции нашествие этого насекомого сравнивалось со стихийным бедствием вроде землетрясения. О борьбе с черепашкой и не помышляли, разве что приглашали попов и служили молебны. И. В. Васильев и некоторые другие русские ученые доказали, что борьба с черепашкой возможна. Но в то время их никто не поддержал по-настоящему, и опыты энтузиастов так и не перешли в практическую работу.
После революции наши ученые всерьез занялись вопросом борьбы с насекомыми-вредителями при помощи самих же насекомых.
Одно из наиболее «прирученных» и наиболее активно «работающих» насекомых — трихограмма: совсем маленькое, не больше четырех миллиметров в длину, существо уничтожает восемьдесят видов опасных вредителей. Конечно, трихограммы не нападают на озимую или капустную совку, на яблонную или сливовую плодожорку — это было бы похоже на нападение комнатной собачки на буйвола. И тем не менее трихограмма уничтожает их. Уничтожает, даже не давая возможности появиться на свет. Просто это крошечное существо откладывает свои яички в яйца насекомых-вредителей и тем самым губит их.
Сейчас только против озимой совки выпускают огромную армию трихограмм. Там, где они «работают», на 60–95 % снижается численность этих вредителей. Так же активно уничтожает трихограмма и другого опасного вредителя — капустную совку. Короче говоря, трихограмма сохраняет 200–400 килограммов пшеницы и 4200–6500 килограммов капусты на гектаре!
В Астраханском заповеднике
А если этих гектаров почти миллион, тогда сколько будет сохранено и злаков и овощей?
Но невольно возникает такой вопрос: если трихограмма сама ловко справляется с вредителями, то при чем тут человек? И второй вопрос: если трихограмма так активна, то почему она до сих пор вообще не уничтожила всех вредителей?
В том-то и дело, что «самостоятельно», без помощи человека, три-хограмма в самом лучшем случае может уничтожить 30 % яиц вредителей, обычно же — не больше 10 %. Связано это с некоторыми особенностями развития трихограммы.
Нередко бывает так: трихограмма уже готова откладывать яички, а откладывать-то их некуда — вредители еще не появились на свет или еще не подросли достаточно. Или наоборот: вредные насекомые уже появились, уже давно делают свое черное дело, а трихограммы еще только начинают появляться на свет.
Трихограмма откладывает свои яички главным образом в яички капустной и озимой совок. А эти бабочки откладывают свои яички не обязательно в то же время, что и трихограмма. И трихограмме приходится туго, часто ей так и не удается отложить яички. Вот почему без вмешательства человека трихограмма приносит пользы гораздо меньше, чем могла бы.
Конечно, трихограмма может отложить свои яички в яички других насекомых — ведь она уничтожает 80 видов. И она это делает, если подходящие насекомые рядом. Если же их рядом нет, трихограмме плохо: слабенькие крылышки не могут перенести ее на другой участок.
Человек изучил жизнь трихограммы, понял ее «беду», пришел на помощь этому насекомому. Человек стал в специальных лабораториях разводить вредителей, в яйца которых откладывали бы свои яички трихограммы. Из этих яиц появляются крошечные, почти невидимые глазом трихограммочки. На булавочной головке свободно разместится целый десяток этих существ. Но они уже готовы к бою, и их тут же направляют на поля. Человек подгадывает так, чтоб появление трихограмм совпало с появлением яиц вредителей. Конечно, человек добился такого совпадения не сразу: были проделаны сотни опытов, менялась температура, освещенность, влажность и так далее, пока был достигнут результат, то есть пока трихограммы стали появляться именно тогда, когда требовалось.
Но трихограмма не всесильна. Многих опасных вредителей она не трогает. В том числе не трогает она и клопа-черепашку. И для борьбы с клопом-черепашкой человек «приспособил» крошечных, не больше полутора миллиметров, насекомых — теленомусов. Теленомусы, как и трихограммы, откладывают свои яички в яйца 29 видов вредных насекомых, но больше всего теленомус «любит» клопа-черепашку.
Благодаря помощи человека теленомус стал тоже гораздо «сильнее» — выведенный в лабораториях и выпущенный на поля, он уничтожает 70–80 % вредителей, охраняя на каждом гектаре до 500 килограммов пшеницы.
Против совок найдено средство борьбы — трихограмма, против клопа-черепашки — теленомус. Но есть немало вредителей, «управа» на которых еще не найдена. Ученые ищут, ищут упорно. И конечно, найдут. Тогда начнется новый этап — поиски способа сделать этих насекомых «ручными» и наиболее активными.
Выращивание в лабораториях трихограмм и теленомусов, поиски новых полезных насекомых и «приручение» их — это далеко не все. А нельзя ли помочь тем полезным насекомым, которых не выращивают в лабораториях? Вот, например, очень славное и полезное насекомое — апантелес. Он откладывает свои яички в гусениц капустной и репной белянки. Но апантелес очень часто появляется на 10–20 дней раньше гусениц белянки и ждать не может — он должен сразу же отложить яички. И вот, изучая этих насекомых, ученые установили, что апантелес не только останется жить, дождется появления гусениц, но и количество яичек у него увеличится, если неподалеку от того места, где он появился на свет, растут горчица, сурепка или другие зонтичные. Оказывается, если апантелес питается нектаром этих растений, то живет месяц-полтора. Если же этого нектара нет, он погибает через день-другой.
Есть насекомые иного типа: пока в районе их появления на свет не вырастут медоносы, насекомые не будут откладывать яички.
Еще одна проблема: многие насекомые, отложив яички, способны отложить новые через некоторое время. Но гусениц поблизости уже нет. А на соседних участках гусеницы есть. Например, насекомое, заражающее яйца вредной черепашки, через некоторое время, если черепашки уже нет, может отложить яички в яйца вредителей, живущих на кукурузе, просе, подсолнечнике.
Перед учеными стали интересные и важные задачи — сочетать и разнообразить растения, увеличивая тем самым «мощность» полезных насекомых и в конечном итоге спасая сами растения, увеличивая урожай.
Биологическая защита, которая приходит на смену многим формам химической борьбы, — одна из самых важных проблем сегодняшней зоологической науки, одна из важнейших проблем человечества вообще. Это не только спасение миллионов тонн овощей и фруктов, зерна и ягод, это — спасение множества полезных животных: птиц и рыб, зверей и пресмыкающихся. Это — чистота воздуха и чистота водоемов, это — здоровье и жизнь людей.