Господи, я боюсь. Постоянно. Я боюсь, когда просыпаюсь, я боюсь, когда хожу, я боюсь, когда ложусь спать. Я жертва. Я ненавижу это ощущение, я не могу от него избавиться, я тоскую по легкой уверенности в собственной неуязвимости, которая была мне свойственна. Еще я знаю, сколько бы я ни лечилась, эта уверенность никогда не вернется. Никогда.
— Возьми себе в руки, Барретт, — говорю я.
Вот еще новоприобретенная привычка: я брожу, но никуда не иду.
— Так изменись, — бормочу я.
Да, и вот еще что: я постоянно разговариваю вслух сама с собой.
— У тебя совсем крыша поехала, Барретт, — шепчу я.
Глубокий вдох, и я делаю шаг в комнату.
Офис небольшой. Рассчитан на четверых сотрудников. Поэтому здесь четыре стола, на них компьютеры и телефоны, имеется небольшая комнатка для заседаний. На стенах пробковые доски с фотографиями убитых. Все выглядит так же, как полгода назад. Но ощущение, будто я ступила на Луну.
Келли и Алан сидят спиной ко мне, они о чем-то разговаривают, показывая на пробковую доску. Джеймс тоже здесь. Он с холодной сосредоточенностью работает с документами. Первым поворачивается и замечает меня Алан. Глаза у него широко распахиваются, челюсть отвисает, и я ищу на его лице выражение брезгливости.
Он громко смеется:
— Смоуки!
Его голос полон радости, так что на данный момент я избавлена от унизительного сочувствия.
6
— Черт побери, лапонька, теперь тебе не придется надевать маску на Хэллоуин.
Шокирующе грубые слова наполняют меня радостью. Если бы Келли сказала что-то другое, вполне возможно, что я разрыдалась бы.
Келли высокая, тощая, ногастая и рыжая. Похожа на супермодель. Она из тех красивых людей, глядя на которых возникает ощущение, что смотришь на солнце. Ей под сорок, у нее докторская степень в судебной медицине и в криминологии, она очень умна и начисто лишена светскости. Большинство чувствуют себя в ее присутствии пришибленными. Многим кажется, что она равнодушна и хамовата. Они ошибаются. Она предана делу по максимуму, а лишить ее честности и силы характера нельзя и под пытками. Она действительно резка в выражениях, зато точна в наблюдениях. Еще она отказывается играть в политические, рекламные и тому подобные бирюльки. Она готова закрыть от пули каждого, кого считает своим другом.
Одной из самых приятных особенностей Келли является простота, хотя именно эту черту ее характера труднее всего заметить. В отличие от Януса она всегда повернута к миру одним лицом. Она терпеть не может заносчивых людей и при случае старается вернуть их с небес на землю. Если вы не умеете принимать ее шутки, она не теряет сон от раскаяния. Принимайте ее такой, какая уродилась, или отходите в сторону. Ее любимая присказка: «Если вы не в состоянии посмеяться над собой, мне с вами не по пути».
Это Келли нашла меня тогда. Голая, окровавленная, покрытая блевотиной, я дико кричала. Келли, как обычно, была одета по последней моде. Но она, ни секунды не колеблясь, обняла меня, прижала к себе и так держала до тех пор, пока не приехала «неотложка». Последнее, что я запомнила перед тем, как потерять сознание, был ее великолепный, сшитый на заказ костюм, испачканный моей кровью и слезами.
— Келли…
Это укоряет ее Алан. В присущей ему манере: тихо и серьезно. Алан — устрашающего вида афроамериканец. Он не просто большой, он настоящий Гаргантюа. Гора с руками и ногами. От его ухмылки многие подозреваемые в комнате для допросов мочатся в штаны. Самое забавное заключается в том, что Алан — самый добрый и мягкий из всех людей, которых я знаю. На зависть окружающим, он обладает невероятным терпением, я частенько без стыда и совести использовала это его качество в служебных интересах. Он никогда не устает копаться в уликах и вещественных доказательствах, не упускает никакой мелочи. Его дотошность не раз помогала раскрыть сложное дело. Алан старше нас всех, ему за сорок, он пришел в ФБР, имея за плечами десятилетний опыт работы детективом в уголовной полиции Лос-Анджелеса.
Раздается новый голос:
— Что ты здесь делаешь?
Будь недовольство музыкальной пьесой, эта фраза прозвучала бы фортиссимо. Ни приветствия, ни извинения. Прямо как Келли, только без юмора. Это Джеймс. За глаза мы зовем его Дамьеном, намекая на героя фильма «Предзнаменование», сына сатаны. Джеймс самый молодой из нас, ему двадцать восемь, и он один на редкость неприятный человек. Он цепляется к вам, заставляет вас скрипеть зубами и злиться. Если мне нужно вывести кого-то из себя, Джеймс служит горючим, которое подливают в огонь.
Но он гениален. Поэтому и не укладывается ни в какие рамки. Он закончил среднюю школу в пятнадцать лет и получил высшие баллы в отборочном тесте. Его зазывали все колледжи в стране, достойные упоминания. Но он выбрал тот, где был лучший курс по криминологии, и защитил докторскую диссертацию через четыре года. Затем он был принят в ФБР, что и было целью его жизни.
Когда Джеймсу было двенадцать лет, его старшая сестра погибла от руки серийного убийцы, испытывавшего особое пристрастие к паяльникам и кричащим молодым женщинам. Джеймс решил, что будет работать в ФБР, в день похорон.
Для всех он является закрытой книгой. Кажется, он живет только ради нашего дела. Он никогда не шутит, никогда не улыбается, никогда не отвлекается на посторонние вещи. Он никому не рассказывает о своей личной жизни или о чем-то, что могло бы дать ключ к его страстям, предпочтениям или вкусам. Я не знаю, какую музыку он любит, какие фильмы смотрит и ходит ли вообще в кино.
Однако было бы упрощением воспринимать его как эффективную машину для розыска преступников. Нет, Джеймс — человек, в нем живет враждебность, которая время от времени вырывается наружу, тогда его суждения поражают резкостью. Не думаю, что он испытывает удовольствие, огорчая окружающих, скорее ему на них глубоко наплевать. Мне думается, что Джеймс постоянно злится на мир за то, что в нем есть типы вроде того, что убил его сестру. Но даже если и так, я давно перестала прощать ему дерзкие выходки. Всему есть предел.
А ум у него блестящий, его догадки, подобно вспышке фотокамеры, ослепляют людей, которые имеют с ним дело. И он делится своими способностями со мной, что связывает нас, как пуповиной. Он словно мой злой ребенок. Еще он способен понять логику действий убийцы. Он может пробраться в закоулки его души, разглядеть, что скрывается в тени, распознать зло. Я тоже это умею. Мне часто приходилось вместе с ним разрабатывать детали дела. Мы взаимно действовали, как масло и шарикоподшипник. В остальное же время его присутствие действовало на меня, как наждачная бумага — на металл.
— Я тоже рада тебя видеть, — отвечаю я.
— Эй ты, задница, — ворчит Алан, и в голосе слышится угроза.
Джеймс складывает руки на груди и окидывает Алана прямым холодным взглядом. Он это умеет, я даже им восхищаюсь. Несмотря на то что в нем всего пять футов и семь дюймов и весит он не больше 130 фунтов в мокром виде, запугать его невозможно. Создается впечатление, что он не боится ничего.
— Я просто спросил, — говорит он.
Я кладу руку на плечо Алана:
— Все в порядке.
Они несколько секунд смотрят друг на друга. Первым со вздохом отводит взгляд Алан. Джеймс одаривает меня долгим оценивающим взглядом и склоняется над столом.
Алан качает головой:
— Ты уж прости его.
Я улыбаюсь. Ну как я могу объяснить ему, что хамство Дамьена мне в данный момент приятно? Это все часть того, что было раньше. Джеймс по-прежнему злит меня, но от этого мне комфортно.
Я решаю сменить тему:
— Что тут у вас новенького?
Я прохожу в офис, оглядываю столы и пробковые доски. Руководила всей этой лавочкой в мое отсутствие Келли, поэтому она и отвечает на мой вопрос:
— Да было довольно тихо, лапонька.
Келли всех так зовет. По слухам, она получила письменный выговор за то, что назвала лапонькой директора. Многих ее фамильярность безумно раздражает. А меня — нет. Для меня Келли есть Келли, и все тут.
— Ничего из ряда вон выходящего. Мы сейчас работаем над старыми, нераскрытыми делами. — Она улыбается. — Похоже, все плохие парни ушли вместе с тобой в отпуск.
— Как насчет похищений? — спрашиваю я.
Похищение детей — наш хлеб с маслом, хотя все порядочные люди в Бюро эти дела ненавидят. Здесь редко речь идет о деньгах, обычно это секс, боль и смерть.
— Одного ребенка нашли живым, второго мертвым.
Я смотрю на пробковую доску и ничего не вижу от нахлынувших слез.
— По крайней мере обоих нашли, — бормочу я.
Очень часто бывает по-другому. Тот, кто полагает, что отсутствие новостей — это хорошие новости, никогда не был родителем похищенного ребенка. В противном случае отсутствие новостей было бы для него подобно раку, который, прежде чем убить, опустошает душу. Мне доводилось общаться с родителями похищенного малыша, они ходили ко мне многие годы, надеясь на какие-нибудь новости. Я видела, как они худеют и седеют, как надежда исчезает из их глаз. Найденное тело ребенка было бы для них Божьей благодатью, ибо мука неизвестности закончилась бы.
Я смаргиваю слезы и поворачиваюсь к Келли:
— Как тебе понравилось быть боссом?
Она улыбается мне свойственной ей нарочито высокомерной улыбкой.
— Ты же меня знаешь, лапонька. Я рождена, чтобы быть королевой. Теперь у меня есть корона.
Алан фыркает, потом хохочет.
— Не обращай внимания на эту деревенщину, дорогая, — презрительно бросает Келли.
Я смеюсь. Это хороший смех. Настоящий. Вот только длится он немного дольше, чем следовало бы, и я с ужасом чувствую, как глаза опять наполняются слезами.
— А, черт, — бормочу я, вытирая лицо. — Извините. — Я поднимаю на них глаза и слабо улыбаюсь. — Просто я очень рада всех вас видеть, ребятки. Больше, чем могу выразить.
Алан, этот человек-гора, движется ко мне и без всякого предупреждения обнимает меня огромными, как баобаб, руками. Я сначала сопротивляюсь, потом тоже обнимаю его, прижимаюсь головой к его груди.