Скарр: С голоштанного детства? (Пауза.) Ладно. Я был единственным ребенком в семье. Родился 10 апреля 1944 года.
Хог: Где?
Скарр: Среди развалин. Официально они назывались Лондоном. Само собой, еще шла война. Мама работала санитаркой. Батя служил в авиации. На бомбардировщике. Ба-бах! Мартин и Мета. Тристамом меня назвали в честь деда. Познакомились они вроде бы на танцах. Оба были уже не первой молодости. И не особо счастливыми. Обоих уже нет в живых. Когда они ушли на пенсию, я им купил дом в Брайтоне. И это был их первый собственный дом. Батя был низкорослым мужичонкой. Помню, волосы у него торчали из ушей и носа. Работал коммивояжером, по крайней мере пытался. Продавал всякую кухонную утварь. Восемь замечательных приблуд в одной. Чудодейственные моющие средства. Батя привык, что у него круглый день перед носом захлопывают двери. Но никогда не жаловался. Продолжал мечтать. Всегда верил, что где-то совсем рядом его ждет здоровенный горшок, набитый золотом.
Хог: И он не ошибся, просто этим горшком оказался его сын.
Скарр: Это ты прямо в точку попал. Мама после войны стала сестрой-сиделкой. Сильная женщина строгих взглядов. Все у нее должно было быть идеально чистым, особенно ее маленький Тристам. Всегда в аккуратной школьной форме. Накрахмаленная белая рубашка. Черный пиджак. Серые шорты. Галстук. А я вечно пачкался. Так я проявлял свой протест. Это стало моим первым актом неповиновения… На работе она ухаживала за умирающими старушками, и постоянно рассказывала о них отцу. За столом. «Представляешь, Мартин, у нее опять кровь в стуле. Кровь в стуле…»
Хог: И вы росли…
Скарр: В абсолютно ничем не примечательных лондонских предместьях. Эктон, Илинг, Твикенхэм, Теддиштон, Кингстон. Переезжали с места на место.
Хог: Стоп-стоп-стоп! Ведь ваше детство прошло в Ливерпуле.
Скарр: Нет, это враки.
Хог: Но во всех материалах, что я прочел о вас, сказано…
Скарр: Выдумки. Про меня чего только не насочиняли.
Хог: Кто насочинял? В звукозаписывающей компании?
Скарр: И наш менеджер, Марко Бартуччи, который создал из нас группу «Мы». Быть родом из Ливерпуля тогда казалось круто. Из Лондона — нет. Вот нам и сочинили биографии. Боже мой, они уверяли, что батя у Паппи служит на торговом судне, а до этого работал в ливерпульских доках. А на самом деле он чалился в тюряге, в Луизиане. За убийство.
Хог: А как же ваш ливерпульский говор?
Скарр: Не сложно изобразить. Образ ливерпульца я надевал, словно костюм. Это ведь шоу-бизнес.
Хог: Да, я понимаю. Вы сказали, что часто переезжали.
Скарр: Мама уговаривала хозяев местных магазинов продавать ей в долг, а потом, когда они начинали заводить разговор о деньгах, мы снимали другую квартиру. Батя любил повторять: «Я хочу, Тристам, чтобы ты стал профессионалом. Чтобы ты в деловом костюме и котелке ездил на поезде в Сити с „Таймс“ под мышкой. Вот так-то».
Хог: А сами вы этого хотели?
Скарр: Нет, конечно, раз этого хотелось ему.
Хог: Вы с ним не ладили?
Скарр: Я бы сказал иначе. С ним нельзя было ладить или не ладить. Батя был мямлей. Слабохарактерный. Вечно чем-то напуганный. Терпила, одним словом. Я его за этот характер дико ненавидел. Он словно всю свою жизнь готовился к смерти. Так он и помер. Единственное, в чем он не смог облажаться.
Хог: Каким вы были в детстве?
Скарр: Хочешь знать, был ли я жизнерадостным розовощеким мальчуганом? Таким, что мать с отцом на меня нарадоваться не могли?
Хог: Вроде того.
Скарр: Нет, все было иначе.
Хог: Я тоже сомневался.
Скарр: Я рос очень болезненным. Астма. Воспаление легких. Тонзиллит. Вечные проблемы с дыхалкой. Они меня и сейчас мучают. То и дело оставался дома, валялся в постели, жрал горькие лекарства, а мама ухаживала за мной, как за одной из своих старушек. Друзей у меня особо не было — не успевал завести из-за вечных переездов. Помню, обожал складывать пазлы. Площадь Пикадилли. Большой Каньон. И еще я фантазировал. Представлял, что я вожак пиратов, ну или воин-индеец. Главное, чтоб отважный, сильный и чтоб много друзей… Больше всего из детства я запомнил тишину… И обои… голубые обои.
Хог: Знаете, я ни разу не встречал известного человека, у которого было бы счастливое детство.
Скарр: Да счастливого детства вообще не бывает. Просто нас, в отличие от других, расспрашивают о детстве — вот и вся разница.
Хог: В школе хорошо учились?
Скарр: Так себе. Уж слишком много уроков пропускал. Да и умом не шибко блистал. (Смеется.) Впрочем, не только умом. Талантами тоже. Я был совершенно непримечательный. Ну разве что ушами умел шевелить. Такое мало кому под силу.
Хог: Вы умеете шевелить ушами? Я тоже. Это умеют все мужчины в нашей семье. Покажете? (Пауза.) Очень неплохо. А каждым ухом в отдельности вы шевелить умеете?
Скарр: Это невозможно. Такого никто не умеет.
Хог: А я вот могу.
Скарр: Хрена себе. (Пауза.) Да нет, это, наверное, фокус какой-то.
Хог: Никаких фокусов, все по-настоящему.
Скарр: Ну ладно. Так вот. Учился я так себе. Каким-то образом мне все же удалось успешно сдать экзамены после начальной школы. Мы тогда жили в Теддингтоне, и меня записали в Хэмптонскую школу. Там и дети всяких мажоров учились. Самая подходящая компания для юного Тристама, чтобы встать на путь истинный и вырасти в настоящего профессионала. Вот только я попал в дурную компанию.
Хог: Под словосочетанием «дурная компания» вы имеете в виду Рори?
Скарр: Так точно, корешок.
Хог: Вы помните, как именно вы познакомились?
Скарр: (Смеется.) Это случилось в пятьдесят шестом. Мне было двенадцать. Я его, само собой, уже знал, поскольку он к тому моменту успел попасть в немало передряг. Блондин, широкая грудь и непропорционально короткие ноги. Да, он из-за этого комплексовал. До самой смерти переживал из-за своего роста. Он был кокни, крепкий орешек, острый на язык и с тяжелыми кулаками. И то и другое он быстро пускал в ход. Другие пацаны его боялись. Он уже тогда начал проявлять свой бунтарский нрав. Носил тяжелые черные ботинки, курил и прогуливал уроки. Однажды он такой подходит ко мне в коридоре, достает авторучку из нагрудного кармана моей рубашки… Я такой: «Отдай». А он мне: «Отвали». А я ему: «Сам отвали». Он мне: «Ах ты ушлепок мелкий». А я в ответ: «Это мамина ручка, она с меня шкуру спустит, если я ее потеряю». А он: «Ну и сука же она у тебя». А вокруг нас уже другие собрались. И куда мне деваться? Если б я ему отдал ручку, потом все об меня бы ноги вытирали. Ну мы и подрались. Хорошенько. От души.
Хог: Кто победил?
Скарр: Он. Расквасил мне нос и порвал рубашку.
Хог: Но ручку-то он вам вернул?
Скарр: Нет, оставил себе. Однако решил, что я подхожу ему в кореша. На следующее утро он мне такой говорит: «Я решил сигаретку посмолить в классе». А я ему: «Ну давай, че». И он, в натуре, это сделал. Достал посреди урока пачку и закурил. Учитель просто охренел от его наглости. Да-а-а-а… выдрали Рори, конечно, просто по-царски[32]. Но ему было плевать. Он был вообще непрошибаемый. Считал себя умнее всех.
Хог: Действительно был умнее?
Скарр: Рори? Он просто был против всего. Не такой, как остальные. Ненормальный. Но я понял, что в этом что-то есть.
Хог: И что же?
Скарр: Он хотел жить на полную. (Пауза) Батя его суровый был мужик. Крепкий такой здоровяк. Вел свой кровельный бизнес. Постоянно срался с Рори. Он своего батю называл «мистер Ло» — издевался, конечно. Чуть что, этот старый козел хватался за ремень, особенно после пары пива. Обычно прилетало старшему брату Рори Бобу, но к тому времени Боб уже ушел в армию, в авиации служил, так что все доставалось Рори.
Хог: И вы с Рори стали друзьями?
Скарр: Мы закорешились с ним сразу. Будто искра меж нами проскочила. Из нас двоих энергия так и перла. Вместе творили такое, чего и не мечтали бы сделать поодиночке.
Хог: Например?
Скарр: Например… Господи, что мы делали? Поджигали урны в магазинах. Кидались камнями в инвалидов и монашек. Перебегали улицу перед машинами, чтобы водители били по тормозам. Однажды изловили соседскую кошку, вставили ей в жопу шутиху и подожгли, чтобы посмотреть, что будет.
Хог: И что было?
Скарр: (Смеется.) Может, и правду говорят, что у кошек девять жизней, но жопа-то у них одна.
Хог: Гадость какая.
Скарр: Че, правда, что ли? А я никогда прежде не чувствовал себя таким счастливым. Даже по району пошла обо мне слава — мол, хулиганом стал. Ну, батя решил за меня взяться. Говорит мне такой на серьезных щах: «Тристам, ты ведешь себя очень плохо. Учебу совсем забросил. Совершаешь безобразные поступки, выражаешься. Так тебе никогда не стать настоящим джентльменом. Вырастешь лоботрясом и хамом. Я запрещаю тебе водиться с этим Рори Ло».
Хог: И что вы ответили?
Скарр: «Попробуй меня заставь».
Хог: А он что?
Скарр: Ничего. Я победил. (Пауза.) Слушай, Хогарт, покажи еще разок, как это у тебя получается — одним ухом шевелить.
(конец записи)
(Запись № 2 беседы с Тристамом Скарром. Записано в его апартаментах 20 ноября. Тристам Скарр выглядит потрепанным. Из одежды на нем только твидовое пальто и теплые кальсоны. Волосы стянуты в хвост.)
Хог: Сегодня вы выглядите каким-то уставшим, Тристам.
Скарр: Я еще не ложился. Практиковался.
Хог: У вас новый инструмент?
Скарр: Да нет, это все твой фокус с одним ухом. Никак не могу врубиться, корешок, как ты это делаешь?