— Присядьте, Добен!
— Благодарю! — Я сажусь на стул поближе к письменному столу.
Шеф курит длинные кубинские сигареты с черным табаком и едким дымом. Как обычно, он какое-то время молчит. Сосредоточивается. Как прыгун перед прыжком или копьеметатель перед броском.
Он высокий, всегда загорелый. Ему пятьдесят пять лет — вдвое больше, чем мне — и выглядит соответственно.
Костюмы он шьет у хорошего портного и довольно яркие, воротничок рубашки всегда чистый, педантично отглажен, галстук модный, с модным узлом. Шеф носит лимонно-желтые туфли, лимонно-желтые перчатки и такого же цвета кожаную шляпу. И большие темные очки.
У него массивные золотые запонки и массивные золотые часы с браслетом. Если бы все эти вещи носил я, то наверняка выглядел бы пижоном, а он, учитывая его положение, возраст и занимаемую должность, этими атрибутами производит обратный эффект, выглядит как бы еще важнее, даже символизирует основательность. Мы знаем, что некоторые над его манерой одеваться посмеиваются — особенно те, кто являются как на парад.
— Добен, что вы успели сделать? Вы уверены, что это несчастный случай?
— С места происшествия убегал какой-то мужчина…
— Есть подозрения?
— Подождем заключения медицинской экспертизы. Автоинспекция считает, что это обыкновенный несчастный случай.
— А вы?
— Мне не нравится этот убегающий мужчина. Личность женщины еще не установлена?
Шеф качает головой. Может он хочет еще что-то сказать, но его перебивает голос секретарши из селектора на самом краю письменного стола:
— Товарищ полковник, из банка…
— Пусть войдут!
Короткий стук в дверь, и в кабинете появляются два невысоких вежливых человека.
— Мы из банка, — говорят они в один голос.
— Присаживайтесь! — Шеф указывает на стулья и кладет перед ними на стол коричневую дамскую сумочку с никелированной пряжкой.
Мужчины, словно они только этим и занимаются ежедневно, открывают сумочку и вынимают оттуда деньги. Сторублевками. Целую кучу денег сторублевками. Я никогда не видел столько денег сразу и, наверное, никогда больше не увижу. Но у этих двоих деньги, кажется, не вызывают вообще никаких эмоций, у них даже глаза не заблестели. Один из них деловито пересчитывает. Пальцы его так и мелькают.
Сотенные сложены ровными пачками по девять и перегнутой пополам десяткой. Пересчитав пачку, первый мужчина подвигает ее другому, и тот также пересчитывает, — только пальцы мелькают.
— Одиннадцать тысяч четыре рубля шестьдесят копеек, — наконец объявляет первый мужчина, — сейчас выпишу чек.
Эти четыре рубля с копейками рядом с остальной кучей денег напоминают мне крошки на неубранном столе.
— Будьте любезны! — говорит Шеф.
— Пожалуйста! — Шефу подается заполненный бланк, который он внимательно изучает.
Другой мужчина открывает свой портфель «на молнии» и складывает деньги.
— Может быть, вам дать охрану? — спрашивает Шеф.
— Спасибо. Нас внизу ждет банковская машина, — говорит первый и встает.
— Спасибо и до свидания! — откланивается другой.
Оба исчезают.
Шеф испытующе смотрит на меня.
— Сумочка той женщины. Я, Добен, об этом заранее не говорил, чтобы не побуждать вас к преждевременным выводам.
БИОГРАФИЯ ВИЛЬЯМА АРГАЛИСА
Глава 1
Когда он проснулся, Беата и сын уже ушли. Рабочий день у Беаты в больнице начинался рано, но из большой любви к порядку она старалась всегда прийти раньше, чтобы к появлению уборщицы и санитарок все было наготове, и они не сидели бы, ожидая сменного белья, соды для мытья полов или чего-нибудь другого. Беата — образцовая сестра-хозяйка, и администрация больницы нередко ставила ее в пример другим.
Он повернулся, чтобы посмотреть на часы. Пружины под ним заскрипели. Девять. Пора вставать.
«У Ролиса начался второй урок», — подумал он.
За окном был скучный пасмурный октябрь. Мелкий, похожий на туман, дождь: на жесть оконного наличника падали редкие тяжелые капли. С крыши.
Он все еще флегматично смотрел на часы, которые весело тикали на полированном столе, как бы катая секунды по его скользкой поверхности.
Комната, как всегда, была прибрана, словно к празднику. Беата аккуратно повесила на спинку стула его одежду, которую он кое-как разбросал вчера вечером.
Темный дубовый паркет тускло поблескивал — как озеро ночью.
Пора вставать, снова подумал он, но продолжал лежать, глядя на часы. В голове гудело, во рту пересохло, под ребрами кололо, и абсолютно ничего не хотелось делать.
— Я не алкоголик! — внезапно со злостью выкрикнул он. — Я содержу семью! Я приношу домой зарплату целиком и даже больше!
В квартире никого не было, и он мог кричать сколько угодно.
— Всем бы такой достаток! — выкрикнул он опять, посмотрев на телевизор с большим экраном, который был виден через открытую дверь в другую комнату.
«Почему я кричу? Чтобы услышать свой голос? Чтобы убедить себя? В чем?»
И он умолк, устыдившись.
Стрелки часов неумолимо двигались вперед. Как бы подчиняясь им, он встал, пошел в ванную комнату и открыл кран с горячей водой. И его день начался. Как обычно, с бритья и ванны. Руки немного дрожали, он боялся, как бы лезвие, сбривая щетину, не поранило кожу.
После ванны он почувствовал себя бодрее, но знал, что это ненадолго, если не подкрепиться черным кофе. Он зажег газ и поставил кофейник с водой на огонь.
На кухонном столе его ожидал завтрак, накрытый чистым полотенцем. Он намазал белый хлеб паштетом и заставил себя съесть бутерброд. Как следует он поест за обедом.
Превосходно отглаженная сорочка — Беата после прачечной их всегда переглаживает — галстук, костюм, несколько движений щеткой по туфлям, плащ, шляпа. Готов.
На улицах уже не было утренней сутолоки, автомашины тоже поредели — катились не спеша — мягко, тихо, без завываний и скрипа тормозами.
«Пойду пешком, — решил он. — Так лучше».
Он миновал новую Гертрудинскую церковь, магазин «Умелые руки», где продавались всякие неликвиды промышленных предприятий. Магазин окружила толпа женщин с мешками; миновал Видземский рынок, кафе, где даже по утрам можно выпить коньяку, пересек улицу Миера, глянул вправо на небольшой скверик, примыкающий к забору больницы, отвернулся и, опустив голову, ускорил шаг. Там опять сидели они, те, кто наводил на него ужас своим существованием.
На скамейке в сквере, нахохлившись, как несчастные промокшие воробьи, томились шесть-семь человек. Вернее, то, что осталось от людей. «Синяя дивизия», у которой не было ничего общего с «Голубой» — корпусом Франко, брошенным на помощь фюреру. Старуха Оля, которая несколько лет назад приторговывала рыбой, а теперь попрошайничала и воровала по мелочам, наливала в стакан мутное фиолетовое пойло. На стакан с жадностью смотрели ее собратья.
Вот, наконец, и мастерская. Заказчики, утонув в глубоких мягких креслах, перелистывали журналы мод.
— Доброе утро! — поздоровался он с приемщицей, которая за своим столиком нумеровала квитанции.
— Доброе утро, начальник!
Он исчез за портьерой. Его комната — закройная — была пуста, но в соседних уже гудели швейные машинки, и было слышно, как гладильщик Саша расставляет на чугунной печурке свои утюги. Как профессионал Саша не признавал электрических утюгов, они казались ему слишком легкими, особенно когда приходилось гладить тяжелые зимние пальто. Перейдя сюда из другой мастерской, Саша привез с собой и свою чугунную печурку с набором утюгов, которым было не меньше ста лет, — литые, очень тяжелые, с истертыми ручками, утюги вставлялись в специальные гнезда. От печурки в помещении стояла немилосердная жара, из-за которой работницы, летом Одевавшие совсем легкие халатики, даже при настежь раскрытых окнах чуть ли не в обморок падали. Однако работа с этими утюгами спорилась намного быстрее, поэтому никто не роптал.
Вильям повесил плащ в шкаф, посмотрелся в зеркало — волосы причесаны безукоризненно. «Синяя дивизия» все не выходила из головы.
И почему таким разрешают шляться где попало? Он снова стал думать о пьяницах в сквере, потерявших человеческий облик.
Длинный, обтянутый сукном стол для раскройки ждал его. Он достал из ящика стола прямые и фигурные лекала, сантиметр, вынул из замшевого футляра большие ножницы и заточил мелок.
Так они, черт бы их побрал, сидят там каждое утро! И лакают денатурат!
Он бросил мел, подошел к телефону и набрал номер милиции.
— Дежурный слушает, — отозвались на другом конце провода.
— Говорит заведующий ателье мод Вильям Аргалис. Послушайте, это уже невозможно терпеть! Каждое утро, идя на работу, я вижу одно и то же — в сквере на углу улицы Миера толкутся разные деклассированные элементы. Распивают алкогольные напитки, сквернословят. Мимо ведь ходят женщины и дети… Приезжие могут невесть что подумать о нашем городе… Делайте же что-нибудь!
— В сквере на углу улицы Миера?
— Да.
— Проверим…
— Пожалуйста, проверьте! До свидания!
— Всего хорошего!
Когда он положил трубку, у него словно камень свалился с плеч.
— Что на тебя нашло, Вильям? — спросил незаметно вошедший Саша, присев по обычаю портных на край стола. Очевидно, он слышал весь разговор.
— Противно смотреть!
— С ними никто ничего не сделает. Это неприкосновенные личности.
— Отволокут в вытрезвитель как миленьких!
— Таких не волокут. Вытрезвитель их не принимает, потому что взять с них нечего — там их всех знают в лицо.
— По мне пусть с ними делают что хотят, но чтоб они там не болтались.
— Ничего не выйдет! Поверь мне! Пробовали их заставить работать, но какие из них работники! Стянут что-нибудь по мелочи и опять пропали. Ты бы таких взял? Нет, не взял бы! А другие, думаешь, глупее? Слушай, у меня винишко есть.
— Не хочу.
— Совсем?
— Потом. Может быть.
— Потом может и не будет.
— Не помру. Я кофе выпью.
— Смотри, этим кофе сердце испортишь! Да, твой завмаг ждет примерки. Не заметил?