[333]. Да-да, говорить мой сын еще толком не научился, но уже понял всю пустоту французского языка. Он знает: взрослые только и делают, что разговаривают, — и его это забавляет. Мы трещим весь день напролет, а ребенок снисходит до одного-единственного смешного слова «Патата».
Пора направить стопы на вокзал Монпарнас, пройдя между могилами Шарля Бодлера и Франсуа Вейергана[334]. Я найду пути скоростных поездов TGV, а заодно и путь искупления. Будь осторожен, пока я отсутствую, сын мой. Не трогай батарею, чтобы не обжечься, не падай с лестницы, не глотай кубики лего — можешь задохнуться. Я все время боюсь, что ты поранишься. И потому возвращаюсь. Я скоро буду дома и стану тебя защищать. Мы с твоей старшей сестрой станцуем под «Куклу, которая говорит „нет“» Милен Фармер, прыгая по кровати. Умоляю, прости папу за его бессонницы, он рискует жизнью в Париже, чтобы заработать тебе на жизнь. Не сердись и помни: я очень одинок без тебя.
Искусство стало постироничным, филгудным[335], и я хотел приспособиться, писать милые вещички, доброжелательные фразы и превратиться в благодетеля человечества. В реальной жизни человеческие особи, населяющие наш мир, в большинстве своем никогда не были слишком эгоистичными и злыми друг с другом, потому что читали «добрые» романы, смотрели альтруистичные фильмы, слушали позитивные песни и отдавали предпочтение безобидным развлечениям. В голову приходит высказывание Дэвида Фостера Уоллеса[336] о роли шуток в Америке. Запомнить его наизусть я не сумел, вырвал страницу из книги и ношу в кармане пиджака. «Следует написать и опубликовать кучу книг о влиянии юмора на современную американскую психологию. Скажу коротко: наша нынешняя культура и в своем развитии, и в своей истории находится в возрасте отрочества. Принято считать, что юность — самый болезненный и пугающий период жизни: взрослость, к которой мы вроде бы стремимся, начинает обретать черты реальной системы. Она обносит человека „красными флажками“, навязывает ему разного рода ответственности и ограничения (налоги, смерть). В глубине души мы вздыхаем, сожалея о забывчивой детской невинности, к которой якобы относились свысока. Нетрудно понять, почему мы так чувствительны к тем формам искусства и развлечений, чьей первейшей функцией является бегство от реальности». Мы шутим, чтобы скрыться от себя. Юмор призван смягчить гнетущую реальность — смерть-и-налоги. Ибо неизменны только они. Дэвид Фостер Уоллес боролся с юмором, этой иллюзией незрелости, он верил в эмоциональность и искренность, но, сведя счеты с жизнью в сорок шесть лет, сам себя опроверг. По большому счету, ироничный человек ничего не выстраивает, но «анти-иронист» теряет жизнь. Да, иронист насмехается буквально над всем, чтобы скрыть от окружающих свои мысли, которых… нет. Но анти-иронист настолько уязвим, что вешается, столкнувшись с первым противоречием. Почему меня так часто называли циником, в то время как правильное определение для таких, как я, «выживальщик»?
05:00
Ничуть не весело, малышка,
Ничуть не весело.
1
Это
FOU
QUETS
(Тег на прилавке сожженного ресторана.)
Красный навес над верандой сгорел. Огонь добрался до второго этажа, где я часто подписывал свои книги на встречах.
Раз уж так получается, что поджог Fouquet’s эффективнее четырех десятилетий шутовства, я решаюсь на еще одно покушение, на сей раз — радийное, которое окончательно подорвет тоталитаризм комиков, распевающих солдатские песни. Я приду на работу без текста! Призову объявить бойкот смеху, предложу коллективную отставку и борьбу за мировой спад. Хорошо бы указом ввести пост, распространяющийся в первую очередь на юмор. Три минуты воздержания от хиханек-хаханек. Мое прощальное обозрение будет тремя минутами молчания. Неожиданными для всех, добровольными, гимном лени и разгильдяйству на студии трудоголиков. Я устрою хэппенинг а-ля Джон Кейдж, хрумкающий яблоком. Самым благородным, ибо лишенным всякого смысла юмором были наделены Тцара[337] и Гидропаты[338], Лохматые, Зютисты[339], Отрицатели-нигилисты, Жеманфутисты-пофигисты[340] и Разгильдяи, проводившие время в парижских кафе-кабаре конца XIX века. Наследие Граучо Маркса[341]. Политическая идея ничегонеделания позаимствована из комикса Жебе[342] «Год 01». Спад, всеобщее замедление начинаются с прекращения работы. Да, будет стильно, если к умеренности и трезвости призовет пьяный. Забастовка — это реальная, проживаемая жизнь. «Желтые жилеты» борются с потреблением, выходящим за грань разумного. Они бастуют один день в неделю, веря, что бьются за достойное жалование, а портя Рождество, сражаются против глобального потепления (в этом случае следует менять желтые жилеты на зеленые).
— Ты ужасно выглядишь, выпей водки с комбучей![343] — советует молодая романистка Манон, садясь в такси у дверей Raspoutine. — Куда собрался?
— На открытие клуба Medellin.
— Залезай! Ты похож на Октава Паранго, только бедного. Ты он и есть, автор «Промокших шлюх»?
— Да… Ну, название следует рассматривать в контексте эпохи… Прошедшей, слава богу… Я хотел разоблачить мачизм того времени… Герой — жирный боров, но я разоблачал ядовитую, заразную идею преимущественного права мужчины…
— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты застрял в 1998-м.
— Никто не готовил меня к 2020-му, я не гожусь для этого десятилетия.
— Не волнуйся: гетеросексуальность снова войдет в моду.
Манон смеется, скаля хищные зубки. Она похожа на Эмму Стоун в «Ла-Ла Лэнде», но парижскую, в ней нет ничего от туристки. Девушка явно выпила не одну кружку пива в джазовом клубе Le Caveau de la Huchette в Латинском квартале. Волосы Манон растрепаны, как у лицеисток с улицы Муффтар, от нее несет табачищем: этакая Золушка с ароматом… окурков. Размер ноги у нее 40-й при росте метр семьдесят — следствие генномодифицированного питания 2000-х. Манон из тех девушек, которые считают целью жизни курить «Кэмел» в пабе la Contrescarpe, анализируя драматическое искусство Валера Новарина[344]. Они занимаются любовью, а не трахаются. Аппетитная малышка. Не могу понять, чем пахнут ее духи — розовым грейпфрутом или пассифлорой, чтобы это определить, пришлось бы подойти ближе, а это незаконно. Ниже я опишу ее потрясающую манеру развенчивать все мои предрассудки.
Бывший Baron снова сменил название, сегодня ночью его обмывают. Над дверью, выходящей на авеню Марсо, горит неоновая вывеска Chez Pablo. Подумать только, сколько всего со мной случилось в таком крошечном помещении! Я встретил актрису, и мы прожили вместе два года. Я занимался любовью с журналисткой из Elle за занавеской диджея. Подруга-издательница чуть не откинула копыта, злоупотребив коксом на мусорном дворе. Певица Бьорк миксовала топлесс. Кейт Мосс[345] подралась с Джейми Хинсом[346] из-за взгляда поклонника. Меня загребли в полицию, застав за «употреблением» на капоте машины. Что от всего этого останется, если я потеряю память?
— Я все время чувствую себя ужасно усталым.
— А поспать не пробовал… для разнообразия?
Манон — радикальная экологиня, она тоже хочет ходить на демонстрации.
— Тебе все равно, потому что ты скоро сдохнешь, но нам — молодым — не плевать на то, что люди засирают атмосферу.
— В 2000 году я саботировал рекламную кампанию йогуртов Madone на TF+. Пробовал предупредить зрителей об экологическом вреде рекламы. Это было двадцать лет назад, и никто меня не услышал.
— Ты сортируешь отходы?
— Да. Скажи честно, ты правда веришь, что можно предупредить вымирание рода человеческого, выбрасывая коробки, пластик и стекло в разные баки? Полиции следовало бы останавливать НЕ-электромобили, сделать велосипед обязательным средством передвижения, как в Китае при Мао, не разрешать самолетам взлет, пока ВСЕ птички не начнут летать на солнечной энергии. Нужно продавать красное мясо по цене икры, запретить ловлю тунца и трески, торговать исключительно биомёдом и одеждой из натуральных тканей, вывести из оборота неперерабатываемую упаковку и, по примеру закона Эвена, запрещающего рекламу алкоголя, закрыть «Монсанто»[347] и все производства глифосата, классифицировать леса, назвать поименно граждан, потребляющих слишком много воды из-под крана (или регламентировать количество кубических литров на душу населения). А еще необходимо запретить небиологическое сельское хозяйство…
Вы меня знаете — уж если я завелся… Манон кажется, что она бредит. Думала, что попала на старого гедониста, а оказалась лицом к лицу с «зеленым» фашистом. Манон раздражила меня, обвинив в своих несчастьях. Я, старый распутник 1980-х, стал в 2020-х ярым сторонником вывода «грязного» производства в страны третьего мира. Манон — ровесница моей старшей дочери Лены. С ума можно сойти, до чего отцовство меняет людей! Манон — как и Лена — избалованный ребенок избалованного ребенка. А я стал приверженцем золотого века: бывший циник хочет спасти мир. Поздновато. Выглядит так, как если бы солист