С той самой минуты, как миссис Коллинз представили Пьера Мондрагона, ее томило все крепнущее беспокойство. Ради нее самой и ее мужа за столом говорили по-английски. Кто лучше, кто хуже. Мондрагон говорил бегло. И с той же минуты, как он увидел миссис Коллинз, его, казалось, не занимал больше никто из гостей. Светлые глаза Мондрагона были неотрывно устремлены на нее, беседовал он только с ней, а после ужина, перед началом шоу, они пошли танцевать на большой, приподнятой над уровнем пола танцплощадке у самой воды.
Пьер Мондрагон танцевал превосходно. В его движениях была какая-то гибкость хищного зверя и одновременно бездна нежности. Он крепко прижимал к себе миссис Коллинз, она позволяла вести себя безвольно, как с удивлением отметила. Она была женщиной, получившей строгое буржуазное воспитание, она любила своего безупречно порядочного и скучноватого мужа, никогда его не обманывала, никогда и не думала ни о чем подобном. Но в этот вечер жизнь миссис Коллинз круто переменилась.
Окончилось большое шоу со всеми герлс, фокусниками и певцами — здесь это называли spectacle, — и снова миссис Коллинз танцевала с художником Пьером Мондрагоном, но теперь уже среди множества других пар на большой танцплощадке, над морем, под звездным небом и медовой луной. Пестрые лучи прожекторов скользили над ними, капелла играла «Серенаду лунного света» Гленна Миллера.
— Вы божественная, — сказал Мондрагон, медленно кружась с миссис Коллинз, — вы божественная, известно ли вам, что такое coup de foudre?
— Нет, — отвечала она и почувствовала, как по спине у нее пробежала дрожь. На ней было тесно облегающее, с глубоким вырезом платье из шелка с серебряной нитью, на нем — смокинг, белый жилет и красный галстук.
— Coup de foudre, миссис Коллинз, — это удар молнии любви, — сказал Пьер Мондрагон. — И этот сoup de foudre поразил меня. Я люблю вас, миссис Коллинз.
— Вы не должны так говорить, — сказала она, и снова эта дрожь бежит по спине.
— Вы запрещаете мне любить вас?
— Да.
— Но вы не можете мне это запретить.
— Я… Что это вам вообще взбрело в голову? Замолчите! Немедленно замолчите! Я уже двадцать пять лет счастлива в браке.
— На самом деле вы совсем не счастливы. А вот я сделаю вас счастливой, такой счастливой, какой вы никогда еще не были. — И вдруг он прижал ее к себе.
— Немедленно отпустите меня, не то я закричу!
— Можете кричать, миссис Коллинз, можете кричать!
— Пожалуйста, отпустите меня, мосье Мондрагон, пожалуйста.
— Вот так-то лучше, — сказал он и разжал железную хватку своих рук. — Так я и знал.
— Что знали? — Ей трудно было говорить.
— Что вы тоже без ума от меня, — отвечал Пьер Мондрагон.
И он был прав, продолжала миссис Коллинз. Вокруг нашего Train bleu все еще завывала буря, дождь все еще хлестал по составу, который мчался сквозь ночь к югу. Вагон мягко покачивался.
— Безумство, не правда ли?
Она пригладила волосы и поглядела на меня. В первый раз без улыбки.
— Я бы еще с удовольствием что-нибудь выпила.
Я наполнил ее бокал.
— И себе, — сказала она.
— Боюсь, в бутылке уже ничего не осталось.
— Тогда давайте… Тогда мы могли бы… Мне еще так много надо вам рассказать…. И час еще не поздний… Если вы конечно вдобавок ко всему не сочтете меня алкоголичкой…
Я нажал кнопку звонка.
— Вы себе только представьте, мосье Руайан, мое семейство родом из Бостона. Я получила воспитание в Вассаре. До замужества я знала двух мужчин. Итак, всего трое и сорок пять лет. С мужем мы прожили двадцать пять лет спокойного, счастливого брака. Он меня искренне любил, я его тоже любила. Мы относились друг к другу с величайшим уважением и заботой. А тут является этот художник, этот Пьер Мондрагон, и с ним coup de foudre. Вы верите, что такое вообще возможно?
— Ну разумеется, миссис Коллинз, — ответил я.
— Должно быть, возможно, — пробормотала она. — Я была готова вместе с Пьером уйти прямо среди танца в первый попавшийся отель.
В дверь постучали.
Появился лысый проводник.
— Пожалуйста, еще одну бутылку.
— Сию минуту, мосье, мадам.
И он исчез.
Я поглядел на миссис Коллинз. Она уже снова улыбалась.
— И никто ничего не заметил, — сказала она. — Даже мой бедный Эрскин — и тот ничего не заметил. В эту ночь он даже подружился с Мондрагоном. Подружился! Он был в восторге от этого художника. Да и все остальные тоже были от него в восторге, понимаете? Он был такой человек, которого все сразу начинали любить, — она устремила взгляд в пустоту. — Тогда волосы у меня еще были русые, — добавила она, немного помолчав, — правда, попадались среди них и седые пряди, но их я подкрашивала в каштановый цвет. Каштановый с рыжеватым оттенком. И носила их, не подкалывая, так что они свободно падали мне на плечи.
Я подумал, до чего ж, наверно, хороша она была в свои сорок пять. Я бы наверняка тоже за ней приударил, но, конечно, не так настойчиво, как Мондрагон.
Проводник вернулся с новым ведерком, полным льда, новыми бокалами и новой бутылкой «Поммери». Он доброжелательно глядел на нас.
— Спасибо, я все сам сделаю, — сказал я. Он кивнул и исчез с первым ведерком и первой бутылкой. Я открыл вторую. После того как я пригубил и мы снова выпили, миссис Коллинз продолжала:
— Чтобы вы хорошо поняли дальнейшее, мосье Руайан: первая встреча с Пьером в «Палм-Бич» произошла четырнадцатого апреля. А день нашей свадьбы был восемнадцатого. Так что четырнадцатого, если можно так выразиться, было предварительное празднование. — Я кивнул. — И вот, этой же ночью мы пошли еще раз в игорный зал. Эрскин был страстным игроком, во все времена. Он играл в рулетку. И не затем, чтобы непременно выиграть, для него не составляло разницы, выигрывает он или проигрывает. Не забывайте, что мой муж был — уж простите за откровенность — очень богат. Он играл ради самой игры, играл, чтобы пощекотать себе нервы, играл ради атмосферы. И почти всегда выигрывал. Вот и в этот вечер он выиграл. Очень много, — она тихонько засмеялась, — но во время игры с ним нельзя было разговаривать. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь садился рядом или становился у него за спиной. Он желал быть один, и чтоб за ним не наблюдали, — она снова засмеялась. — И в этот вечер он получил желаемое! Мы с Пьером сидели в баре, но теперь вели себя как гимназисты. Мы глядели в глаза друг другу, мы сближали руки, и наши туфли снова и снова соприкасались. Вдруг, после того неожиданного взрыва во время танцев, Пьер стал робким и сентиментальным. Но от этого мое желание только делалось сильней. — Она достала еще одну сигарету, и я дал ей огня. — Он рассказывал мне про свою жизнь. Он не был женат, он работал много и неутомимо. «Придите ко мне посмотреть мои картины, — сказал он и добавил поспешно: — И ваш муж, разумеется, тоже». Как я уже говорила, теперь он был робок, почти скован. Потом он рассказал мне, как красив его городок Сен-Поль-де-Ванс. Всего две тысячи человек живет в этом построенном еще в средние века городке, посреди пальмовых и оливковых рощ. Сохранились еще городские стены восемнадцатого века. Вы бывали в Сен-Поль-де-Ванс?
— Нет.
— А я бывала, — сказала она, — и когда я закрываю глаза, я вижу перед собой каждое дерево, каждый дом, каждый камень. — Она и впрямь закрыла глаза и продолжала говорить с закрытыми глазами. — Церковь там тринадцатого столетия. В ней есть сокровище, самое настоящее сокровище. Дома все старые-престарые, а ограды вокруг домов сложены из камня. На машине можно доехать только до одного места, что под большой оливой, а оттуда вверх по дороге до самого городка только пешком. Там находится фонд Магт, вы о нем слышали, я думаю? — Я кивнул в ответ. — Он призван содействовать распространению знаний о современном искусстве, пробуждать любовь к нему. Там круглый год, без перерыва, открыты какие-нибудь выставки. Фонд располагает большим собранием. Там можно видеть картины Боннара, Брак, Миро, Кальдера, Кандинского, Убака и тому подобных. — Она засмеялась. — Да, в этом я разбираюсь. Пьер мне потом все показал и объяснил. Я многим ему обязана…
Ее голос прервался.
— А у Мондрагона вы были? — спросил я.
— Подождите, — отвечала она, — я расскажу вам все, вам, чужому человеку, расскажу в эту ночь, когда для меня начинается новая жизнь. Хотя, по сути говоря, она началась уже вчера. Вчера я вылетела из Нью-Йорка… — Она затянулась своей сигаретой. — Под конец все собрались в баре, старый армянский ювелир Аласян, генеральный консул, шведы, немцы, итальянцы, и даже Эрскин в конце концов пришел — он выиграл почти тридцать тысяч франков. Мондрагон повторил Эрскину и мне свое приглашение. Все остальные уже бывали у него в ателье, бывали и в городке Сен-Поль-де-Ванс. Они уговаривали нас принять приглашение, особенно старался старый ювелир из Ниццы.
— И ваш муж принял его приглашение?
— Ах, бедный, бедный Эрскин, — она засмеялась. — Он ничего не смыслил в картинах, и живопись интересовала его так же мало, как музыка, скульптура или литература. У него был свой банк. У него была своя специальность: деньги. Вот чем он интересовался, вот к чему относился со страстью.
— Ну и рулеткой, — сказал я.
— Ну и рулеткой, — согласилась она.
— И вами, миссис Коллинз.
Она долго глядела на меня, потом отпила из своего бокала.
— Да, — наконец откликнулась она, — и мной, разумеется, тоже. Но это была не страсть. Это была любовь. И доверие, абсолютное доверие. — Она опустила голову. В купе вдруг стало совсем тихо, я мог лучше слышать перестук вагонных колес и бурю, и дождь. Миссис Коллинз откинула голову. — Да, Эрскин принял приглашение Мондрагона. Мондрагон сказал, что в воскресенье в три часа будет стоять перед отелем «Карлтон» со своей машиной, что он отвезет нас, а потом привезет назад. — Она пожала плечами. — В субботу мужу позвонили из Парижа. Позвонил директор Французского банка, с которым он вот уже много лет сотрудничал. Вы уже догадываетесь, что было дальше, мосье Руайан, не так ли?