Человек, нашедший свое лицо — страница 27 из 32

— А вы и не уходите! — отозвался Престо, следя за каждым движением девушки, которая продолжала подниматься и спускаться по приставным лестницам.

Показав на огромную нишу, выходившую стеклянными окнами на север, — чтобы солнечные лучи не мешали заниматься, — он спросил:

— Как вам нравится этот уголок?

Пол был застлан ковром. На круглых столах стояли лампы с шёлковыми абажурами и лежали кипы новых американских и европейских журналов и газет. У оконного простенка, среди живых цветов, стоял бюст Афины.

— Очень нравится, — ответила Эллен.

— Ну вот, если хотите, вы здесь и будете заниматься. Я вас зачислю в сценарный департамент.

— В департа-а-мент! — протянула Эллен. — А что надо делать?

— Вы будете следить за газетами и журналами и делать вырезки. Что и как, я покажу вам. Работа интересная. В свободное же время — вся библиотека в вашем распоряжении. Согласны?

— Попробую, если справлюсь.

— Справитесь! — уверенно ответил Престо.

Но он совсем не думал оставить девушку на этой работе. Ещё там, на берегу Изумрудного озера, он решил, что Эллен должна быть артисткой на новые роли новых сценариев. У неё для этого все данные. Осторожно и исподволь он будет добиваться цели. А пока надо дать Эллен какую-нибудь работу, чтобы она не скучала. Притом для неё будет приятно, что она сама зарабатывает.

Однако Престо понимал, сколько трудностей стоит на его пути. Тонио помнил, с каким недоверием и предубеждением отнеслась Эллен к его предложению попробовать себя в кино. «Я и ступить-то не умею!» — ответила она. А между тем всё, что хотел он от неё, — это то, чтобы она и перед аппаратом только оставалась сама собой. Но тут планам Престо грозила опасность. Он знал, как быстро женщины ассимилируются в новой среде, какою они обладают мимикрией-способностью подделываться под окружающую обстановку. Простенькое платье, в котором он встретил её, в первую минуту успокоило его, но потом он подумал: у Изумрудного озера Эллен и не могла сделать другое. Не было материала, хорошей портнихи, модных журналов да, наверно, и денег. Но что будет с нею, когда она войдёт в артистический круг? Ни одна женщина, тем более молодая, не захочет быть золушкой среди других. Эллен начнёт наряжаться и, что ещё хуже, подражать жестам, манере держаться, начнёт перенимать худшее у этих изломанных кукол. А нет ничего более ужасного, безвкусного, вульгарного, как подделка, неудачное подражание аристократическим манерам. Тогда Эллен пропала для экрана… Но Престо надеялся, что здоровая простота, которую ей привили условия жизни и разумное воспитание старика Барри, сохранят её от разлагающего пути.

В библиотеке появился Себастьян и сказал:

— Вас вызывают в контору, мистер!

Престо тяжело вздохнул. Ему не хотелось уходить, но сегодня он ещё не был в конторе, а там, вероятно, уж десятки человек ждут его.

— Хорошо. Передайте по телефону, что сейчас выезжаю, — ответил он и обратился к Барри. — Ну, что же, мистер, если вы не устали с дороги, едем со мною. Я познакомлю вас с моими ближайшими помощниками.

НЕОЖИДАННЫЙ УСПЕХ

Чем дальше подвигалось дело, тем больше препятствий приходилось преодолевать Престо. На него ополчились все силы американской реакции и капитала. Газеты были полны самыми грязными инсинуациями и клеветой по адресу недавнего любимца всей страны, «продавшегося красным». Вновь поднялась кампания против «человека, потерявшего лицо». Газеты требовали пересмотра дела и лишения Престо имущественных прав. Чтобы отбиваться, Престо приходилось подписывать всё новые крупные чеки на имя изворотливого, но жадного Пирса. Нависла угроза и уголовного обвинения в краже у Цорна медикаментов, и в «отравлении» целой группы киноработников и государственных служащих: прокурора, губернатора…

Несколько дней подряд газеты печатали с комментариями интервью, которое дала журналистам Люкс: женщины умеют мстить!

Она рассказывала, как Престо «на коленях умолял её принять участие в его предприятии, чтобы спасти его от неминуемого краха. Но она с негодованием отвергла его предложение, не желая пятнать своё имя в этом грязном, антиобщественном, преступном деле, направленном против американского народа и чести американской демократии…»

Эллен, выискивая в газетах и журналах нужные статьи, читала эти заметки. Встречаясь с Престо, она бурно выражала своё негодование. Престо был уж не рад, что дал ей такую работу, хотя искреннее возмущение Эллен и трогало его. В этой горячности было нечто большее, чем чувство возмущённой справедливости, и он с новым интересом приглядывался к девушке.

— Ничего, мисс Эллен! Всё это в порядке вещей и для меня в этом нет ничего неожиданного. Борьба на жизнь и смерть — незыблемая основа нашей прославленной демократии. И мы будем бороться. А вы поможете мне?

— Я готова сделать всё, чтобы помочь вам! — горячо и искренне воскликнула Эллен.

Престо был растроган. Он взял её руку и сказал:

— Быть может, эта помощь очень скоро понадобится мне. Не забудьте же вашего обещания!

Он решил воспользоваться её настроением и со временем добиться согласия на участие в фильме. Дело с героиней-прачкой у Престо не ладилось. Известные и опытные артистки отказывались играть прачку, а молодые, находившиеся под влиянием условных штампов кинозвёзд, не справлялись с ролью. Их прачки напоминали танцовщиц из мюзик-холла или графинь, занимающихся стиркой, но очень далеки были от образа настоящей труженицы. И поэтому репетиции пока шли без съёмок.

Чтобы отвлечь Эллен от расстраивавших её газет и скорее достигнуть цели. Престо нередко говорил ей:

— Довольно о газетах. Поедемте лучше со мной в киностудию.

Девушка охотно соглашалась. Таинственный закулисный мир кино интересовал её. А Престо тонко вёл свою линию. В её присутствии он умышленно поручал роль героини самым неподходящим артисткам. И когда они, как бы танцуя фокстрот, начинали топтаться возле корыта или вынимали бельё двумя пальчиками с приподнятыми мизинцами, как конфету из бомбоньерки, — Эллен не могла удержаться от улыбки и насмешливых замечаний и иногда возмущённо восклицала:

— Вот чудачка! Да разве это так делается? Она никогда не видела, как бельё стирают, полощут, развешивают!

— А вы ей покажите! — с невинным видом однажды сказал Престо. Эллен смутилась, но он продолжал: — Вы только окажете ей хорошую услугу. Надеюсь, вы не стесняетесь того, что умеете стирать бельё?

Престо попал в цель.

— Нисколько, — ответила она. — Я считаю, что никакая чёрная работа не унижает человека. Позвольте мне! — обратилась Эллен к артистке и принялась за работу с такой непринуждённостью, как будто находилась в сторожке на берегу Изумрудного озера.

К счастью, опасения Престо не оправдались: Эллен не утратила простоты и естественности своих движений. Тонио, видя её работу, затаил дыхание, а Гофман, который, не снимая, по обыкновению находился на посту возле аппарата, как-то крякнул и вдруг с ожесточением завертел ручкой.

«Даже Гофмана проняло!» — с радостью подумал Престо.

Артисты с вниманием и некоторым изумлением смотрели на Эллен. В студии стало совсем тихо. Эту напряжённую тишину нарушал только сухой треск аппарата. А Эллен, как ни в чём не бывало, продолжала заниматься стиркой. Когда, наконец, она кончила, Гофман перестал крутить ручку и взревел на всю киностудию:

— Нашли! Нашли, чёрт возьми! Да ведь это же дьявольски хорошо вышло!

И артисты, в большинстве молодёжь, ещё не заражённая духом зависти, дружно зааплодировали. Эллен, сама того не сознавая, показала всем предельную высоту всякого искусства: простоту.

И только теперь, видя неожиданный эффект своего выступления, она смутилась и покраснела. Все поздравляли её, Гофман безумствовал. Он тряс Эллен руки и кричал:

— Теперь мы победим! Вы прирождённая…

— Прачка! — добавила Эллен.

— Прирождённая артистка! Поверьте мне, старому волку! То, что другим даётся с величайшим трудом, годами учения, вам даром идёт в руки.

— Это, может быть, потому, что артисты играют, — возражала Эллен, — а я даже не думала об игре.

— Вы жили. Это-то и нужно, — горячился Гофман. — Чем больше игры, искусственности, тем хуже. Вы же сами не раз слышали, как мистер Престо просит артистов: «Только, пожалуйста, не играйте!»

Так Эллен, прежде чем дала своё согласие, стала артисткой по общему приговору видевших её первое выступление.

Но сама она ещё не верила этому и сомневалась.

Возвращаясь в автомобиле вместе с Престо на его виллу, она долго молчала. Престо искоса поглядывал на неё и тоже молчал. Пусть перебродится первое волнение. И только когда они проехали полпути, он спросил её:

— Ну как?

— А всё-таки я не буду артисткой, — ответила она.

— Почему?

— Ваше заключение слишком поспешно, — отвечала она. — Что я делала? Только работала, как всегда. Это каждый может, если делает своё обычное дело. Столяр точно так же строгал бы, землекоп копал, и у него это, конечно, вышло бы лучше, чем у артиста, который впервые берётся за рубанок или лопату. Но ведь ваша героиня в фильме не только стирает бельё. Она и радуется, и страдает, плачет и смеётся, разговаривает и молчит, а это уж не то, что бельё стирать. Нет, я не стану играть. Сама осрамлюсь и фильм испорчу.

— Отчасти вы правы, — сказал Престо, — но только отчасти. Конечно, с вами ещё предстоит большая работа. Но ведь и с артистами, которые берутся впервые за рубанок или лопату, тоже надо немало повозиться, чтобы, глядя на экран, над ними не смеялись профессионалы. Главное то, что у вас прирождённый талант, бесспорные задатки. Это я заметил ещё у Изумрудного озера, когда вы изображали безумие Офелии. Поверьте моей опытности и опытности Гофмана, который имел дело с сотнями новичков и умеет оценить человека по одному движению, по одному жесту.

Эллен всё ещё не сдавалась и возражала:

— Но ведь это были только мои привычные жесты.

— Поймите же, — продолжал убеждать её Престо, — что одно дело — стирать бельё в хижине сторожа и другое — перед аппаратом. Самая лучшая прачка забывает свои привычные движения, как только её начинают снимать. Она или смущается, и у неё всё летит из рук, или начинает стирать так, как ей кажется нужно для экрана. И только по-настоящему талантливые люди могут устоять перед этим испытанием — съёмкой.