Что прочитал ты в книге той?»
«Король, — ответил маг, — твой род,
Не прерываясь, к нам идет
Из мглы седых времен; но, верь,
Прерваться должен он теперь.
В той звездной книге я прочел,
Что тот, кто сядет на престол,
Когда падет твоя семья, —
Не выше родом, чем и я,
Чьих дедов вряд ли помнит кто,
Отца ж не чествовал никто».
«Пусть так! — сказал король ему: —
Но слушай, маг! Чтоб твоему
Вполне я слову верить мог,
Представит должен ты залог
Правдивости речей своих.
Скажи: о чем из всех живых
Я знаю в мире лишь один?
Скажи, и я, твой властелин,
Тебя прославлю, выше всех
Поставлю звездочетов тех».
«Так удали ж своих рабов, —
Сказал мудрец, — и я готов
Наедине с тобой развить
Твоей судьбы грядущей нить.
Поверишь мне — я буду рад,
А не поверишь — тоже рад!
Наград не нужно мне! Твой двор
Не может ослепить мой взор;
Да и тебя едва ль прельстит
Седого старца жалкий вид».
А тот: «Согласен! Господа,
Оставьте нас. В мои сада
Я удаляюсь, чтобы в грудь
Прохладу вечера вдохнуть
И вызнать то, что изучал
Мой гость таинственный».
Сказал,
И вышел с магом в темный сад
В аллею, полную прохлад.
И там в тени густых олив
Так начал, к магу взор склонив:
«Здесь с глаза на глаз можешь мне
Открыть свой дикий бред вполне,
И примешь в дар из рук моих
Цепь из каменьев дорогих».
«Ты обманулся, — маг в ответ, —
Считая речь мою за бред.
Так будь же мудр, и что судьбы
Тебе готовят, без борьбы
Прими безропотно, страшась
Порвать таинственную связь
Тебя опутавших тенёт.
Король! Свершатся скоро год
С тех пор как здесь, в палящий зной,
Под той оливою густой,
Стоял Антоний и приял
Тобою поданный фиял,
Вокруг сверкавший жемчугом,
И выпил острый яд с вином, —
Антоний, тот твой верный друг,
Что из числа надежных слуг
Один лишь ведал, как в бою
Погиб отважный маршал Хью,
Им завлеченный в мгле ночей,
Согласно с волею твоей,
В засаду, где и пал от пик».
«Так в эту тайну ты проник! —
Вскричал король, бледнея весь. —
Но что, когда я крикну здесь:
«Схватить изменника! В бою
Он посягнул на жизнь мою!» —
Тогда в мгновенье сто мечей
Вонзятся в грудь твою, злодей!»
«О, государь! — сказал мудрец, —
Не страшен мне такой конец;
К тому ж и смерть моя, поверь,
Придет за мною не теперь.
Я стар, и смерти грозный вид
Меня отнюдь не устрашит.
Прощай же, гордый! Счастлив будь,
Могуч и здрав! Но не забудь
Того что слышал от меня.
Не бойся впрочем, если я
Проник в ту тайну. Навсегда
Иду я в замок свой, — туда,
Где он, среди скалистых круч,
В горах возносится до туч,
Где гордо носится орел
И за добычей мчится в дол.
Там я, как царственный мудрец,
Живу меж пастырей овец,
Которым, правда, ты знаком
По имени; но вряд ли гром
Твоих, властитель, славных дед
Доходит в мирный их предел».
Сказал, и обратясь спиной,
Пошел к палате пировой,
И, презирая, горд и тих,
Толпу придворных, хохот их,
Покинул двор и стольный град,
Стремясь в свой дальний край назад.
За ним явился и король,
С тоской, неведомой дотоль,
Склонив померкший взор к земле,
И с мрачной думой на челе.
Уже не в радость был ему
Блеск ослепительный в дому,
И об одном лишь думал он, —
О том, кому назначен тронь.
Но время мчалось, и в конце
Король забыл о мудреце.
Он жил счастливей всех царей
И взял из царских дочерей
В супруги, цель своей мечты,
Принцессу чудной красоты.
И вот протек почти уж год
Со дня их свадьбы; нежный плод
Зрел в чреве матери, как раз,
Под осень, в ранний утра час,
Поехал с свитою своей
Он в темный лес травить вепрей,
Волков и ланей, и была
Его охота весела.
Когда уж смеркаться начал день
И в лес густой спустилась тень,
Вдруг псами поднят был олень,
Краса и честь станицы всей.
Король стад громко звать псарей,
Решившись, несмотря на мрак
И сырость вечера, никак
Не упустить его, пока
Не поразит ему бока.
В рог протрубив и шпоры дав
Коню могучему, стремглав
Пустился он сквозь дебрь и дичь
Вослед за лучшей из добыч.
Так мчался много миль король
По пням, по рытвинам, доколь
Не воцарилась всюду ночь.
И стало всаднику не в мочь
Скакать во мгле, и никого
Не оставалось близь него:
Давно уж обогнал он вмиг
Всех лучших всадников своих.
Тогда, при блеске ярких звезд,
Мерцавших сквозь ветвей окрест,
Он оглянулся; но кругом
Все стихло в сумраке ночном.
Напрасно в мрак он взор вперял,
Взор ничего не различал.
Коня умерив быстрый бег,
Решился он искать ночлег
И ждать в лесу рассвета дня.
И для того, спрыгнув с коня,
Он стал ощупывать во мгле,
Где мягче листья на земле.
И вот, покуда он рукой
Меж пнями шарил в мгле густой,
Вдруг померещился ему
Между деревьями сквозь тьму
Вдали мелькавший огонек.
К нему направил путь ездок,
В надежде той, что он достиг
Избушки, где живет лесник
И где, быть может, он найдет
Ночлег и ужин без хлопот.
Итак, за повод взяв коня,
Он ощупью от пня до пня
Стал продираться сквозь кусты,
Пока блеснул из темноты
Огонь желанный, и пока
Предстала хата лесника.
В полурастворенную дверь
Из хаты в темный лес теперь
Струился свет, которым он
Был издалека привлечен.
Он к ней спешит; но лишь нотой
Ступил на луг перед избой,
Как по траве мелькнула тень,
И на пороге стал под сень
Громадный парень вдалеке,
Держа огромный сук в руке,
Как бы готовясь поразить
Того кто смел к нему ступить.
Но прежде чем он поднял сук,
Король вскричал: «Здорово, друг!
Позволь мне ночь с тобой провест
И дай чего-нибудь поесть».
«Ну, нет! — ответил парень. — Мне
Не до гостей; моей жене
Пришло родить, и вряд ли ей
Дожить до утренних лучей.
Но вон сарай моих ослов,
Они пасутся средь лугов;
Так не хотите ли вы там
Уснуть? А я добуду вам
Вина, и хлеба, и воды».
«Спасибо, друг мой, за труды! —
Король ответил, — Но в долгу
Я не останусь».
«Ни гу-гу
Об этом! — был ответ. — К заре
Я горя жду, а к той поре
Уж будет мне не до наград».
Тут в хату он пошел назад
И вынес хлеба каравай,
Воды и водки, и в сарай,
Где был соломой устлан пол,
Неся фонарь, пришельца ввел.
Потом, вполголоса творя
Молитву Ave, от царя
Он отвернулся и его
В хлеву оставил одного.
Король, на силу проглотив
Прогорклый хлеб и утолив
Вином зеленым жажду дня,
Сам привязал к столбу коня
И на соломе близь него
Уснул, не помня ничего.
Но через час проснулся он,
Внезапным громом пробужден.
Как эхо дальнее в горах,
Раздался крик в его ушах:
«Возьми! возьми!» — и смолкнул вмиг,
Как сон безличный, страшный крик.
Дрожа от ужаса, король
Воспрянул с ложа и, дотоль
Не знавший страха, за эфес
Схвативши меч свой, черный лес
Стал обходить. Но все кругом
Молчало в сумраке ночном;
Лишь крик из хаты лесника
Порой летел издалека,
Да лес шумел в ночной глуши,
Вселяя ужас в глубь души.
Тогда, окутавшись плащом,
Он лег опять, и крепким сном
Заснул, и снова вся в нем кровь
Застыла в ужасе, и вновь
В ушах послышались слова:
«Отдай! отдай!» Но, как сперва,
Не мог дознаться он, кто смел
Их произнесть. Он в страхе сел,
Вкруг озираясь до тех пор,
Пока его усталый взор
Мог отличать стволы дерев,
При блеске звезд, от мглы лесов.
Тогда заснул он в тишине
И долго спал. Но и во сне
Ему все грезилось, что он
Не спит и также заключен
В сарай; что будто поутру
К его печальному одру
Пришел старик, гость прежних дней,
Который стал еще дряхлей,
И будто, наклонясь над ним,
Сказал с усмешкой, с видом злым:
«Возьмешь, отдашь ли — нужды нет!
Сейчас родившийся на свет,
Во что б ни стало, должен сесть
На твой престол — тебе не в честь».
При звуке этих страшных слов
Король вскочил с соломы вновь
И взор уставил в лес опять.
Где и не думал день светать.
Насильно гнал он сон от глаз,
Полночных призраков страшась.
Но дум мучительных полет
И утомленье от охот
Его клонили к сну, и он
Еще раз погрузился в сон,
И спал до той поры без грез,
Пока в верхах густых берез
Блеснуло утро в серебре.
Тогда, продрогнув на заре,
Король проснулся и в мечтах,
О смысле скрытом в этих снах,
Пошел к избушке лесника.
И он находит бедняка
В ней на коленях, в скорби злой,
Упавшего на одр немой,
Где, недвижима и бледна,
Лежала мертвая жена,
И где, меж мертвой и живым,