Куда был брошен коробок,
Забыл об этих пустяках,
О чем не помнят при дворах.
Так день прошел; так и года
Прошли средь счастья, средь труда
Полей отъезжих, средь интриг,
Обычных около владык.
И вот четырнадцать годов
Минуло с дня, как в хлев ослов
Войти он должен был, и в нем
Так был испуган страшным сном,
И с той поры зловещий сон
Вполне забыть не мог уж он
И вспоминал об нем не раз
В бессонны ночи, когда глаз
Не мог сомкнуть, и до зари
Минуты тихо, тихо шли.
Сегодня ж утром страшный сон
Себе не мог припомнить он, —
Когда, услыша звук рогов,
Бряцанье узд, лай громкий псов,
Король поехал к той реке,
Где брошен мальчик в коробке,
Смотреть на сизых соколов
В полете их меж облаков.
Проехав с милю, пред собой
Он видит мельню над рекой,
И, чудной местностью пленен,
Туда со свитой едет он.
Цветут вкруг мельницы сады;
В них старых яблоней ряды
Стоят с плодами как леса;
И с каждым взмахом колеса
Весь так и ходит ходуном
Красивой мукомольни дом;
И под жужжанье жерновов
На кровле стаи голубков,
Погружены в обычну лень,
Беспечно дремлют целый день;
И вкруг сенных стогов, в тени,
Порхают шумно воробьи.
Король, с улыбкой на устах,
Остановился в тех местах.
Был день осенний, зной палил,
И потому король решил
Откушать здесь, велев отвезть
На мельницу об этом весть.
В восторге мельник шапку снял
И ловко стремя поддержал;
Когда ж монарх с коня сскочил,
Хозяин гостя проводил
Чрез мост по ивовым доскам
(Их напилил весной он сам) —
К другому берегу, где в тень
Двух старых яблонь, в знойный день,
Высокий гость беспечно сел
И с наслажденьем пил и ел.
И протеснясь к столу сквозь круг
Толпившихся придворных слуг,
Хозяин всем, чем лишь богат,
Был угостить монарха рад:
Принес в корзине желтых слив
И груш, которых уж налив
Осой отведан, и сотов,
И груду яблок всех сортов.
Глядя на мельника, в тиши
Король смеялся от души.
И точно, мельник был смешон:
Мал ростом, с носом, как пион,
И с толстым брюхом, он имел
Седые волосы, как мел.
За то служивший мальчик с ним
Прекрасен был, как херувим.
Был чуден блеск его очей
И золотистый шелк кудрей.
То, мнилось, сам был Михаил,
Когда дракона он сразил,
Как на стене собора он
Художником изображен:
Так кротко мальчик тот глядел,
И взор его был также смел!
Слугу увидя, властелин
Тотчас смекнул, что он не сын
Простых людей, и, обратясь,
Сказал он мельнику, смеясь:
«Скажи, приятель, не робей!
Ведь в пыльной мельнице твоей
Большая барыня жила
И тайно сына родила?
Не так ли? Очень бы желал
Я видеть тот оригинал,
С лица которого вон та
Так верно копия снята?»
«О, сир! — хозяин отвечал, —
Как знать, где тот оригинал?
Мою ж хозяйку я сейчас
Тебе представлю, не стыдясь.
А что до мальчика, то он
Не от жены моей рожден
И мне не сын: его вдали
От матери мы здесь нашли
Тому четырнадцать уж леть —
Вот как стареет быстро свет!»
Король, то слыша, вспомнил день
Давно минувший; думы тень
Мелькнула на его челе.
Но тут служивший при столе
Хозяин скрылся, и пред ним
Стоял лишь отрок недвижим.
Взглянув на отрока того
И взором встретя взор его,
Король откинулся назад,
И в ужасе, потупя взгляд,
Поднес к губам с вином бокал,
Не зная что он осушал:
Вино иль зелье белены,
Дающей страшные нам сны.
Когда ж от чаши золотой
Отвел он молча взор немой,
Уж мельник вновь стоял пред ним,
И за хозяином своим
Шла робко с ношею в руках
Его хозяйка в двух шагах.
Узрев старушку пред собой,
Больную, с черною косой,
И с смуглостью ее сличив
Кудрей слуги златой отлив
И глаз его спокойный вид,
И гордость уст, и жар ланит, —
Король сознал еще живей
Великий грех души своей.
«Жена! смелей, без всякой лжи, —
Так начал мельник, — доложи
Его величеству о том,
Как было дело, чтоб потом
Нас, маленьких людей, никто
Напрасно не винил за то».
«Рассказ мой краток, — та в ответ. —
Четырнадцать сегодня лет
Минуло с дня того, как раз,
С базара поздно возвратясь,
Я берегом реки верхом
На муле ехала в наш дом —
Стоял один он почитай
Во всей стране, затем что край
Тогда был меньше населен
Чем нынче. Еду я, а сон
Так вот и клонит вниз меня.
И задремала я, склоня
К корзинкам голову, как вмиг
В реке раздался слабый крик.
И я, поднявшись из седла,
Заметить явственно могла,
Что это плачет мальчик наш,
Что пред тобой стоит как паж —
Ребенок слабенький, нагой,
Сейчас родившийся, в простой
Вложен был короб, и в реке
Увяз в высокой осоке.
Жалея малое дитя,
С седла я слезла, и бредя
В воде по пояс чрез поток,
Взяла промокший коробок.
Голодный, слабый, чуть живой
Едва пищал найденыш мой.
Тогда на мельницу с собой
Взяла я клад мой дорогой,
Его вскормила, сберегла
И словно мать ему была.
А как он был, Бог знает, чей,
Господь же не дал нам детей,
То и считала я его
Вполне за сына своего.
Сижу, бывало, у огня,
А он играет близь меня,
И любо мне! И вот каков
Он стал в четырнадцать годов!
Но, ах! мне думалось тогда,
Что день настанет навсегда
Расстаться с ним, затем что он
Не от простых людей рожден
И слишком уж высок для нас.
Вот, государь, простой рассказ
Об этом мальчике! А звать
Его Михайлом. Надо знать,
Что в день Михайлов найден он:
Вот почему так наречен.
Теперь взгляните, государь!
Мной сохранен и самый ларь,
Где был он найден».
Тут она
Сняла покров из полотна.
Но прежде чем покров был снять,
Король уж ведал, что за клад
Увидит он. Не отвечав
И вид рассеянный приняв,
Он мрачно оперся о стол
И по челу рукой провел.
Когда ж король не в духе встал, —
Взглянув на ящик, он узнал
Давно знакомый очерк льва,
Такой же красный, как сперва.
И он подумал: «Кто со мной
В то время был в избе лесной,
И видел эту колыбель?»
И тут же вспомнил, что Самьель
Один из всех его вельмож
Мог видеть красный тот чертеж,
Затем что он в лесу густом
Вез страшный короб под плащом
И лишь тогда открыл его,
Как не осталось никого
Из царской свиты подле них.
Исполнен мрачных дум таких
И вызвав снова в сердце боль,
Покинул мельницу король,
Гоним вновь встреченным лицом
Врага, забытого царем.
Так возвратился наконец
Властитель в древний свой дворец,
Стараясь скрыт терзанье мук
От любопытных взглядов слуг.
Но от очей их не ушло
Его смущенное чело,
И даже многим из числа
В лесу с ним бывших мысль пришла
О том событьи, хоть никто
Вслух говорить не смел про то,
Страшась, чтоб даже тайных грез
Кто не проник и не донес.
Настало утро. Властелин
С Самьелем заперся один.
Старик тогда еще был жив,
Как прежде зол и нечестив.
Он вскоре вышел из дворца
И с выраженьем злым лица
Ворчал: «О, будь ты милосерд
Ко мне, святый апостол Петр!
Лишь тот, кто не слуга царям,
Сам за себя ответит там!
Что вздумал? можно ль погубить
Того, кого нам утопить
Не удалось в пучине вод?»
Так проворчав, старик идет
В конюшню царскую, и там
Себе коня седлает сам,
И мчится к мельнице стрелой.
Здесь на плотине той порой
Лежал беспечно Михаил,
Следя глазами, как носил
Среди плотвы бурливый ток
Его летучий поплавок.
И легка думал он о том,
Как все в почтении немом
Вчера стояли пред своим
Монархом, мрачным и худым.
Не проронил он и того,
Что говорилось про него,
О чем не ведал он дотоль;
Заметил даже, что король
Смутился, Бог весть, почему,
Его увидя. И ему
Запала мысль глубоко в грудь
Стать королем когда-нибудь,
И он себя уж в мыслях зрел
Покрытым славой громких дел.
Среди таких-то дум застиг
Его тот самый злой старик,
Которым некогда он взят
Из бедной хижины, как клад.
На нем кафтан был царских слуг,
По рукавам до самых рук
Облитый золотом кругом;
На голове берет с пером;
На поясе булатный меч,
Гроза врагов сред бурных сеч,
И, по обычаю вельмож,
На шее острый царский нож.
Ножа красивый черенок
Блестел эмалью, и венок
Зеленых листьев был на нем,
На ярком поле золотом;
Вокруг же листьев, серебрясь,
Красиво лента обвилась
С девизом черным страшных слов:
«Рази! не бойся мертвецов!»
С биеньем сердца мальчик наш
Смотрел на всадника. Когда ж
Суровый всадник стал пред ним,
Дитя уж чудным снам своим
Готов был верить. Но Самьель
Ворчал вполголоса: «Досель
Твой рок умел тебя хранить,