Невзрачный, ливнями изрыт,
Он был кустарником покрыт,
А дальше гибким тростником;
На дне же самом рос на нем
Ольшняк, искривленный, густой,
И, весь заглохший осокой,
По почве глинистой струил
Ленивый ключ свой жидкий ил.
Поводья крепче натянув
И в глубь оврага заглянув,
Сквайр ищет взором, где на круть
Через овраг протоптан путь.
И видит — просека вперед
Меж лип и вязов в даль ведет,
И узнает он вмиг, куда
Ведет чрез лес дорога та.
Но, чу! спустясь в густую дичь,
В овраге страшно крикнул сыч.
Вставал, клубясь, с оврага пар,
И солнце, как каленый шар,
Светило низко меж дерев.
И сквайр, как ни был он суров
И груб душою, не посмел,
По окончаньи страшных дел,
Один остаться ночевать
В лесу и жизнью рисковать.
Меж тем повеял ветерок,
И бедный мальчик наш продрог.
К седлу прижавшись, он вокруг
Обводит робко взор, как вдруг
Сказал Самьель: «Приятель, слезь!
И без тебя увязнул здесь
Мой конь в трясине. Ну же, прочь!
Не то с тобой придется ночь
Провесть в лесу и до костей
Промокнуть от росы ночей».
Тогда спрыгнул с седла бедняк,
И стали медленно в овраг
Они спускаться. Бодр и смел,
Ребенок весело запел
Простую песню; а старик
Снял с шеи ножик свой, и вмиг
В глубоком рве коня сдержал
И хриплым голосом сказал:
«Мои подвязки, чорт возьми,
Ослабли! Друг мой, подтяни!»
При этом слове Михаил
Напев веселый прекратил,
И не заметя, как сердит
Был голос всадника, спешит
Не ослабевшую ничуть
Подвязку крепче затянуть.
И вот, пока он под коня
Нагнулся, голову склоня,
Сверкнул над ним стальной клинок
И пал, ему вонзившись в бок.
Назад отпрянув и вскричав,
На землю рухнулось стремглав,
Глаза в испуге обратя
К убийце, бедное дитя.
Тогда, весь бледен как мертвец,
С седла спрыгнул царев гонец
И, чтоб все кончить, перед ним
Стал на колена. Недвижим,
Лежал убитый; но еще
В нем было сердце горячо.
Свирепый сквайр, как лист дрожа,
Хватает рукоять ножа;
Но прежде чем извлечь успел,
Вдруг колокольчик прозвенел
Далеко где-то. Страх и дрожь
Его объемлют. Бросив нож,
К земле приникнул ухом он,
И — чу! все ближе, ближе звон
И ясно слышен наконец.
Тогда вскочил с земли гонец,
Подумав в ужасе, что в лес
Нисходит мстителем с небес
Хранитель-ангел душу взять
И злато Каина попрать.
А звон все ближе — страшный миг!
И вот, как бешеный, старик,
Прыгнув в седло и шпоры дав
Коню, пустился в лес стремглав.
И конь, испуган, в черный бор
По пням, по рвам, во весь опор
Помчал седого ездока
И мчал до той поры, пока
У моста мертвым пал под ним.
Грехом и ужасом гоним,
Бродил всю ночь в полях старик
И на рассвете лишь достиг
Ворот злосчастного дворца,
Имея образ мертвеца.
Тут, предъявив с гербом кольцо,
Самьель поднялся на крыльцо
И, быв допущен к королю,
Всю повесть страшную свою
Пересказал. «Король, поверь, —
Так кончил сквайр, — он мертв теперь;
И то, чем был испуган я,
Должно лишь радовать тебя:
Tо с неба — верю я тому —
Звонили ангелы ему,
Чтоб душу в рай призвать. И вот
Каков пророчества исход!»
Но тот, не в духе, тяжело
Вздохнул, нахмуривши чело.
«Самьель! — так начал он, — я ждал,
Когда то дело поручал,
Что ты, как воин и герой,
Исполнить смело замысл мой.
А ты, испуган, поражен,
С пугливым взором слабых жен
И обезумлен, чуть дыша,
Приходишь, дела не сверша».
Тут он поднялся и ушел;
Потом, обдумавши, нашел,
Что это дело по всему
Не так уж дурно, как ему
Сперва казалось, и что он
Удержит в роде древний трон.
Почетом, золотом затем
Осыпал сквайра он, но тем
Его от смерти не сберег:
К зиме злой граф в постелю слег
И умер тихо в декабре.
И вот теперь в монастыре,
Под хорами, он мирно спит,
Под спудом из надгробных плит
С изображеньями святых,
Да будет сон злодея тих.
Так дни летели, годы шли,
И полным счастьем на земли
Король, как прежде, обладал
И одного лишь только ждал —
Иметь наследника, чтоб с ним
Делиться счастием земным.
Но дал Господь ему лишь дочь,
На свет рожденную в ту ночь,
Когда, отверженный от всех
И проклинаемый как грех,
Впервые бедный Михаил
Всю горечь жизни сей вкусил.
И меж красавиц краше всех,
Среди девических утех,
Ни с кем души не разделя,
Достигла дочерь короля
Своей осьмнадцатой весны.
Меж тем скончалась мать княжны.
Но мало царь об ней скорбел;
Давно он втайне мысль имел
Не столь неплодную опять
Себе принцессу в жены взять.
И в этих видах наконец
Был послан королем делец
В страны соседние, чтоб там
Между принцесс и знатных дам
Найти достойную ему
Жену по сердцу и уму.
И вот женился он опять,
И стал, как прежде, ожидать
Себе наследника. Так год
С женой прекрасной, без забот,
Он прожил в мире и любви.
Меж тем приблизились те дни,
Когда врага он вновь узнал,
Кого погибшим уж считал.
Пришла с тем вместе и пора
Княжну отправить от двора
(Таков обычай старины!)
В далекий замок той страны.
Какой-то очень древний царь
Построил замок этот встарь
Своей возлюбленной, от всех
Здесь скрыв ее в дому утех.
Здесь летом в зелени густой
Пленялся он ее игрой,
Когда она, любви предмет,
Как Эригона древних лет,
Являлась в ризах золотых
Меж виноградарей своих,
Благоговевших перед ней,
Как пред богинею своей.
Давно прошли те времена,
Забыты даже имена
Царей и царств, и сожжены
Деянья славной старины
В том горне времени, где жар
Из зла рождает добрый дар,
Из скорби радость нам творит
И жизнь развалинам дарит.
Но в древнем замке и досель
Стояли стены, цитадель
И башни красные, как кровь.
И с каждым летом вновь и вновь
Все улыбались и цвели,
Как и в давно минувши дни,
Сады, зеленые леса,
И не поблекла их краса.
Сюда Цецилию свою
Послать угодно королю.
Теперь, с летами, средь забот,
Смирив надменных дум полет,
Король для дочери своей
Меж королевских сыновей
Нашел красавца-жениха,
С которым, мнил он, без греха
Вступить в родство, затем что род
От царской крови принц ведет.
И вот, когда уже настал
Разлуки миг, король сказал:
«О, дочь! Чрез месяц, может быть,
К тебе приеду погостить
И осмотреть твои края;
Но не один приеду я.
Со мной приедет твой жених,
Кого из принцев молодых
Я избрал сам, кому я рад
Отдать мой лучший в жизни клад.
Не бойся юноши того:
Красивей в мире нет его,
И много женских он сердец
Пленил, как счастливый ловец.
Прощай, мой друг! Благослови
Тебя Господь».
И, полн любви,
Ее лобзает, и княжна,
Ничем в душе не смущена,
Ни ложным страхом, ни стыдом,
Покинула свой царский дом.
И то сказать: до сей поры
Среди младенческой игры
Не западала мысль ей в грудь
Делиться сердцем с кем-нибудь.
Ей с каждым утром жизнь несла
Веселья жизни без числа;
Широко мир пред нею был
Открыт, — мир счастья, свежих сил,
И, полный снов, он не был пуст.
Ее невинно-детских уст
Еще никто не лобызал…
И чистых дум в ней не смущал.
И смело взор ее очей
Встречал влюбленный взор пажей.
Так, безразлично всем мила,
Она богинею была,
Пред чьей красою в древний век
Благоговел в восторге Грек.
Толпою слуг окружена,
В свой замок ехала княжна.
Пред ней восток уже алел,
Над нивой жаворонок пел;
Но не любовью позлащен
В ее глазах был небосклон.
Сияло солнце с высоты;
В ней зрели гордые мечты,
Но не любовь рождала их.
Коснулось солнце волн морских;
Но не огнем любви зажглась
Звезда любви в вечерний час.
Взошла луна; но грустных дум
Не приходило ей на ум.
И ночь настала; но в тиши
Невозмутим в ней мир души.
Так, безмятежна, весела,
Она в свой древний дом вошла.
Но не успел он дочь свою
Отправить в путь, как королю
Доносят, что из темных недр
Густых лесов явился Петр,
Святый аббат монастыря,
И хочет видеть короля.
Король велит его принять,
Желая лично сам узнать,
Зачем пришел святый отец.
И Петр явился во дворец;
За ним вошел и капеллан,
Субприор патер Адриан
С пятью монахами, а вслед
За ними, в цвете юных лет,
Десяток рослых молодцов,
Телохранителей отцов,
В железных латах, в шишаках
И с алебардами в руках.
Аббат, явясь пред королем,
Просил о чем-то; но о чем —
Наш летописец умолчал.
И с благодушием внимал
Король словам его; потом
Сказал: «Прошу вас об одном
(И, верно, просьбу короля
Милорд уважит!) у меня