– В нашем обществе – да. Мужчина – охотник; мужчина приносит домой еду. То есть деньги.
– Выходит, если я устроюсь на работу, я буду конкурировать с тобой как с мужчиной. Я стану мужчиной.
– Да.
– И ты думаешь, что я этого хочу. Что это и есть моя цель.
– Да.
– А тебе не приходит в голову, – спросила она жестко и тихо, – что это все твои проекции? Что это существует только у тебя в голове?
Но он остался глух. Он слишком часто слышал это за годы брака. Он понял, что это единственный аргумент. Просто сказать, что это все в голове. Говорить, что он ничего не знает. Не приводит никаких доказательств, достойных мужчины, разумного человека, ученого. Что говорит мне моя жена? Что я неспособен принять иную реальность, кроме своей. И как я могу на это ответить?
Он в ужасе понял, что никак. Может быть, то, что она говорит, правда. Какой плохой, беспринципный, чисто женский аргумент, подумал он. Как это жестоко по отношению к нему. Если только она не права. «О боже, – подумал он. – Ей нужно только согласиться. А она завершает разговор. Как я могу продолжать? Чем больше я говорю, тем злее становлюсь – это только доказывает, что она права. Что такого ужасного в том, что жена работает? Многие жены работают. Мужья остаются дома; некоторые из них кормят детей, моют посуду. Если это меня и унижает, то только потому, что я сам так решил.
Такая мелочь, – подумал он. – Она хочет устроиться на работу, ей в любом случае нужно ездить в город, и нам нужны деньги. Но я же знал, что это произойдет, – сказал он себе. – Я предвидел это. Значит, у моих страхов есть какое-то основание».
Он в панике подумал, что знает, что будет дальше. «Следующий шаг – чтобы она работала, а я оставался дома. Я знаю, что так и будет, и ничто не сможет этому помешать. Я уже близок к этому.
К этому она и стремилась с самого начала; потеря прав сделала меня беспомощным, отдала меня в ее власть».
– Ты действительно так поступишь? – спросил он.
– Как?
– Откажешься отвозить меня на работу? Если я не позволю тебе устроиться на свою?
Поразмыслив, Шерри ответила:
– Может быть, это поможет тебе понять, что в этом мире нужно не только брать, но и отдавать.
– Ради бога, о чем ты? – яростно выкрикнул он.
– Уолт, – спокойно ответила она, – ты же не можешь ожидать, что отдавать буду только я? А я даю и даю. И я не веду счет. У меня нет маленькой черной книжечки, куда я записываю свои добрые дела. Я никогда не жалуюсь на то, что мне приходится возить тебя каждое утро и торчать весь день в Сан-Франциско. Но я думаю, ты достаточно взрослый, чтобы понять, что ты должен что-то отдавать тоже. Иначе знаешь, что получится? Что ты ребенок, а я родитель. А брак – это союз равных.
– Ну и словечкам тебя научил твой гребаный психоаналитик.
– Хочешь, чтобы я остановила машину? – спросила она. И, увидев широкую обочину, она переключила передачу и съехала с дороги, остановившись в грязи.
– Я могу просидеть здесь все утро. У меня с собой книга, почитаю о стойких красителях.
Нагнувшись, она достала из-под сиденья огромный том в красной обложке. Сочетание книги о красителях, государственного парка Тамалпаис, припаркованной на обочине машины и шести сорока пяти утра оказалось для него слишком. Он начал смеяться, и через мгновение Шерри тоже улыбнулась.
– Зачем мы ссоримся? – спросила она и отложила книгу. – Мы же любим друг друга. Правда?
Конечно, он испытывал к ней определенные, довольно сильные чувства. В своем синем костюме, свежая, с гладкой кожей, подкрашенными бровями и ресницами, она была очень хороша. Никто не мог этого отрицать. Его руки так часто касались ее в прошлом, что теперь одного взгляда на нее было достаточно, чтобы вспомнить те ощущения; его ладони, пальцы и плечи, вся его кожа зудела от желания прикоснуться к ней. Его тело привыкло к этому благодаря огромному опыту. Среди всех его реальностей эта была в некотором роде наиболее реальной.
– Никакой любви здесь, – велела она, когда он потянулся к ней, сдерживаемый ремнем безопасности, – пристегнись.
Это была их внутренняя шутка, рискованная шутка, которую не понимал больше никто на земле.
– А потом? – спросил он и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.
– Ну, если ты хочешь заниматься любовью с женщиной, чья главная цель – унизить тебя и стать мужчиной.
Услышав это, он снова ожесточился, но постарался скрыть это от нее и говорить нежно.
«Я сделаю все, что смогу, – сказал он себе. – Чтобы удержать тебя там, где тебе место: в моем доме, в роли моей жены. Я буду бороться до самого конца. – Глядя на ее прекрасные ноги и лодыжки, он подумал: – Во всем. Я буду бороться везде, где у меня будет шанс победить».
– Давай вернемся на дорогу, – сказал он и нежно коснулся ее ноги под коленом, там, где была особенно нежная кожа. Она задрожала и невольно отдернула ногу.
– Ты выглядишь таким довольным, – сказала она, – быстро ты оживился.
Улыбнувшись ему, она завела двигатель и снова выехала на дорогу.
Вечером дома он услышал, как она говорит по телефону в спальне. Она закрыла за собой дверь, но он точно знал, что она говорит по телефону; ее голос в такие моменты становился еще более твердым и непреклонным. Она не говорила громче или медленнее, просто в голосе появилась властность, как будто она звонила сантехнику или стоматологу: кому-то, кому она платила за услуги. Это она звонит, размышлял он. Ей не звонят.
«Что бы это ни было, – подумал он, – этим обязан заниматься я. Как в тот раз, когда она позвонила Арбарту насчет ремонта. Она снова меня опережает».
Когда она вышла, он спросил:
– С кем ты говорила?
– С отчимом, – ответила Шерри. В руке у нее были карандаш и блокнот; сев на подлокотник дивана, она закинула ногу на ногу, разгладила юбку и стала разглядывать запись в блокноте.
– Как у них дела? – спросил он наконец. – Твоя мать уже восстановилась после отслоения сетчатки?
– Почти. Это всегда очень долго.
– А как твой брат?
– Все хорошо. И у детей тоже. Спрашивают, почему мы не пишем.
– Хорошо.
– Уиллис спрашивал о тебе. Я сказала, что ты на улице, потому что знала, что ты не захочешь с ним разговаривать.
– Это правда. Да и как я бы мог захотеть… раз ты не сказала мне, что собираешься позвонить. Ты, случайно, не знаешь, сколько стоит звонок?
– Нет, – ответила она уверенно.
– Зачем ты ему звонила?
– Хотела спросить, знает ли он кого-то в Бэй-Эриа. Там может быть интересная работа.
– И что сказал Уиллис?
– Сказал, что знает три или четыре фирмы. Он с ними свяжется и позвонит мне, завтра или послезавтра.
– А тебе не приходило в голову пойти в агентство по трудоустройству самостоятельно? А не просить отчима?
– Нет. В любом случае это была твоя идея.
– Моя?
– Ты сам сказал, что мне нужна работа немедленно, иначе она не будет иметь смысла. Поэтому я позвонила ему.
Она встала и ушла из гостиной обратно в спальню, закрыв за собой дверь. Вскоре он услышал звук ее голоса, она снова звонила кому-то.
На этот раз он встал и подошел к двери, чтобы подслушать. Довольно долго он слышал только бессмысленные обрывки фраз. Напрягая слух, он наконец с огорчением понял, что она разговаривает с кем-то из местных. Он услышал, как она набирает номер, а со своего телефона они могли вызывать только абонентов из Каркинеза и Стинсон-Бич. Она уточнила, когда пройдет следующее собрание Ассоциации садоводов Каркинеза, где она и несколько ее подруг покупали цветы и саженцы.
Чувствуя себя сбитым с толку и подавленным, он вернулся в гостиную к шумному телевизору. Телевизор его отвлекал. Смотря телевизор, он мог на время забыть о своих проблемах. Он не просвещал его и не улучшал его, ничему не учил и даже не развлекал. Но расслаблял, как теплая ванна. И этого было достаточно. Больше к концу дня он ничего не хотел. Таким образом он готовился к полноценному сну, это был промежуток между жизнью и кроватью.
Ближе к концу недели его вызвал к себе босс, Норм Лауш. Домброзио стоял у стола, как можно медленнее снимая рабочий комбинезон. За несколько лет работы в компании он почти не встречался с самим Нормом. У этого человека были и другие предприятия, и он успевал заниматься всеми. Любимым его проектом, кажется, была торговля автодомами. Много лет назад он спроектировал потрясающий интерьер для жилых трейлеров, и один из крупнейших производителей его купил. Его собственная фирма делала всю внутреннюю отделку, специальные столы, полки и шкафы – все, кроме оболочки, самого трейлера. Первые деньги он заработал именно этим бизнесом.
Говорил он очень мягко, и его сложно было расслышать. Голос был не высокий и не низкий. Он курил тонкие черные сигареты длиной с сигару, которые привозил с Филиппин. Каждый раз, когда Домброзио видел его, Лауш был в костюме цвета индийской керамики, красновато-коричневого, и тяжелым на вид, как войлок. У него были красивые бледные руки с ухоженными ногтями и широким золотым обручальным кольцом. Всегда загорелый – он пользовался домашней инфракрасной лампой, – с приятными светлыми глазами.
В те несколько раз, когда Домброзио говорил с Лаушем, он не смог раскусить этого человека. Он общался в обманчиво приветливой манере, со всем соглашаясь, внося предложения, но в результате уклоняясь. И все же он управлял компанией. Он управлял ею через других людей, с которыми и имели дело Домброзио и другие конструкторы и рабочие: сам Лауш то приходил, то уходил. Его всегда было трудно поймать. По-видимому, этого он и хотел.
«Зачем я ему нужен?» – думал Домброзио, идя по коридору с потолком и стенами из целлотекса, мимо закрытых дверей с надписью «НЕ ВХОДИТЬ». Разумеется, ему не хотелось идти. Для этого не было конкретной причины, но сама ситуация тревожила. Он чувствовал, что любой наемный сотрудник, чьи средства к существованию полностью зависят от доброй воли другого человека, босса, должен нервничать, когда его зовет к себе этот босс.