– Одна у меня в сумочке. Большая на месте. – Она закрыла и отложила книгу. – Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь. Приличные мужья так не обращаются с женами.
Она встала.
– Приличные жены…
– Приличные жены, – перебила его спокойным тоном она, – вправе ожидать, что муж будет их содержать.
Этот выпад, столь неожиданный, не связанный с темой разговора, почти вывел его из равновесия. Он обнаружил, что не может продолжать говорить, и просто уставился на нее. Что происходит? Его жена стояла перед ним, сжав губы, демонстрируя, что она злится, что она тоже расстроена, но не совсем так, как он. Или не так сильно. По ее словам, он вел себя неправильно. Он не мог теперь обсудить их финансы: она видела только мужчину, который плохо обошелся с женщиной, очевидно, дело было в требовательном тоне и интонациях. Ее аристократическая натура не могла этого вынести.
«А как насчет реальности?» – подумал он, отходя в сторону. Ему казалось, что он вот-вот лопнет и взорвется, как перегретая бутылка. Он чувствовал, что он будто разлетается на куски. Руки у него тряслись, и он их плотно сжал – но не смог удержать их сжатыми. Пальцы ног в туфлях поджимались. Язык словно танцевал во рту. «Как будто, – подумал он, – мое тело распадается.
Вот что они имеют в виду под лабиринтом для крыс, – сказал он себе. – Выхода нет. Я не могу говорить с ней, но я должен. Я должен остаться здесь и попытаться поговорить». И все же это было слишком. Жена держалась внешне спокойно, но явно кипела и готова была его наказать. Он повернулся к ней, пытаясь контролировать себя и свою речь, но слова тут же вырвались сами:
– Черт тебя побери! Ты с ума сошла, что ли? Я не понимаю, почему так вышло, – он помахал уведомлением, – откуда это?
– Как тебе, наверное, известно, – сказала Шерри холодно, – мы договорились, что сверка чековых книжек – моя ответственность. Ты отказался от этого, потому что перестал быть кормильцем семьи.
Это не обсуждение, подумал он. Этого не может быть. Это попытка выяснить, где мы с ней находимся.
– Нам нужно положить деньги на счет, – сказал он, тяжело дыша.
– Слушай. Я же тебя предупреждала.
– Ты безумна, – сказал он, – ты просто страдаешь, потому что ты корчишь из себя гордую женщину. Какое мне до этого дело?
«Какое это имеет значение?» – подумал он. Хотя теперь он даже думать не мог, не то что говорить; она лишила его возможности пользоваться словами.
– Я этого не потерплю, – сказала она, скрестив руки на груди, – я не хочу быть замужем за мужчиной, который не может себя контролировать. У тебя явно какой-то глубоко укоренившийся детский невроз. И я не могу быть твоим психоаналитиком. Но я могу позвонить и выяснить, есть ли хороший психоаналитик, который мог бы тебя принять.
Невыносимым усилием воли он заставил себя сказать:
– Ему придется платить.
– Да. Я заплачу.
– Ты не можешь просто… выслушать? Ты? Лично ты?
– То, как ты меня поносишь? Выстроенная тобой система каким-то образом заставляет меня нести ответственность за твое психологическое состояние. Только посмотри на себя.
Он понял, что, господи, плачет. Да, так и было. Слезы текли по его лицу. Сами текли. И она знала, что он не мог их контролировать.
– Нет смысла пытаться говорить с тобой разумно, – продолжила она, – ты нестабилен эмоционально. Когда ты становишься таким, ты ведешь себя как животное.
– Ты никогда меня не жалеешь? – спросил он.
– А должна?
– Как будто бы.
– Жалость. Я считаю жалость унизительной эмоцией. Она унижает нас обоих.
– А как насчет сострадания?
– Не вижу никакой разницы.
– А она велика.
– Ты хочешь, чтобы я держала тебя за руку? – спросила она. – Позволила тебе преклонить голову мне на грудь?
Ее тон был настолько ровным и деловым, что он не мог понять, было ли это серьезное предложение или жестокий сарказм. Глупо было разбираться, что он чувствовал, ведь он не мог даже понять ее вопрос.
– Честное слово, это уже слишком, – сказал он, – мне кажется, у меня скоро сосуд в мозгу лопнет. Сама посмотри. – Он сумел сесть лицом к ней и положить руки на колени. Ему стало спокойнее. Эта поза его успокоила.
– Чего ты добиваешься? – спросил он. – Почему ты так со мной обращаешься?
На лице у нее было написано: «И что ты за мужчина, если ведешь себя так?» Она почти улыбнулась – губы ее еле заметно дрогнули, явно давая понять, что она думает.
– Ты хочешь моей смерти? – сказал он.
Губы скривились, улыбка замерла. Ее глаза сверкнули ледяным блеском. Она ненавидела его за этот вопрос.
– Почему я даже не могу спросить? – сказал он, чувствуя, что умрет прямо сейчас, на месте. – Это что, преступление? Мне же нужно знать.
«Или это уже слишком много для меня», – подумал он.
– Никому твоя смерть не нужна.
– Нужна, – возразил он, – тебе.
Она медленно, с отвращением покачала головой.
– Ты правда болен. – Последнее слово она произнесла так, как будто в нем таилось главное зло, как будто отсюда исходили его грехи, слабости и пороки. И это ее не удивляло. Она ждала этого.
– Я ухожу, – сказал он, дыша ртом. Ему не хватало воздуха, как будто при астматическом приступе. Он захрипел.
– Я бы этого хотела, – сказала его жена.
Паника заставила его вскочить на ноги. Да, она действительно этого хотела; по крайней мере, в этом он был уверен. Играла ли она? Это не имело значения, потому что если бы играла, если бы это был способ манипуляции, способ получить желаемое, она продолжила бы это делать. Она могла бы играть сколь угодно долго, даже годами. И что бы изменилось, будь это всего лишь игрой? С его точки зрения, не было никакой разницы.
Эта ее ужасная способность, подумал он. Она может заставить себя почувствовать то, что хочет чувствовать. У нее нет естественных реакций, только полезные. Когда она была ребенком, они научили ее правильно чувствовать. Им удалось научить ее не испытывать чувства, которые возникают сами по себе. Когда она это узнала, у нее появилось – что? Способность отрицать. Отмахиваться от эмоций, как питчер отмахивается от знака кэтчера. Выбирать нужное чувство, как делает тот худой высокий парень на горке.
Он играет мастерски, стильно… Как его… Джонни Антонелли. Лучший питчер «Джайантс», за игрой которого он так любил смотреть. Бросай в меня, сказал он себе. Я не попаду, я промахнусь. Но моя жена бросает исподтишка. Так говорит. Такой нервный питчер, питчер-обманка может заставить разлететься всю твою жизнь.
«Ах, – подумал он. – О чем я только думаю!» Он вздохнул, сел, сжав руки, вдохнул восхитительный запах полуденного летнего воздуха. Деревенского воздуха. Шерри смотрела на него все так же пристально. Выражение ее лица не смягчилось. «Как и мое, – подумал он. – Она меня победит. У меня закончилась энергия, а у нее осталась». И тут он вдруг получил немного или решил, что получил.
«Я знаю, почему она набросилась на меня, – подумал он. – Когда я предъявил банковское уведомление. Я знаю, почему она напала. Она ждала этого. Она знала, черт возьми, не то, что нам заблокируют счет, а то, что когда-нибудь я решусь и накричу на нее». Боже мой, подумал он, она была готова – она все спланировала. Вот почему то, что она говорит, не имеет отношения к делу. Она рассчитывала на другую ситуацию, она отвечает на то, что придумала, а не на реальную проблему.
«Она отвечает на вопросы, которые ожидала услышать, на вопросы, которые я не задавал. Мне нужно выслушать ее ответы», – с волнением понял он. И вычислить, как дело обстоит в реальности. Поняв, что начинает смеяться, он сказал:
– Ты меня достала. Ты можешь мертвого из себя вывести.
– Нам снова придется через это проходить? – устало спросила она. – Каждый день? Одни и те же препирательства? Ты, очевидно, не хочешь жить со мной в одном доме. Я прослежу, чтобы тебя не обременили огромными алиментами. Ты можешь оставить себе дом. Даже машину, если хочешь. Я сделаю так, чтобы для тебя все прошло легко.
– Хорошо, – понимающе кивнул он.
– Дай мне знать, что ты решишь, – сказала она. Она снова села в свое плетеное кресло, скрестила голые ноги, закурила и взяла книгу. Потом положила открытую книгу на живот, посмотрела на мужа и добавила: – Я правда думаю, что тебе не помешал бы психоаналитик.
– Хорошо, – он встал, – наверное, я к нему схожу.
– Если мы расстанемся, тебе придется за это платить. За приемы. Я не могу содержать тебя бесконечно, но поначалу помогу.
Кивнув, он пошел от нее к подъездной дорожке.
– Ты не купил мне носовые платки, когда выходил в город? – уточнила она, глядя в книгу.
– Нет. Увидел уведомление из банка и забыл.
Она ничего не ответила – она читала.
– Может быть, позже куплю. Я собираюсь зайти в Донки-холл.
– Хорошо, – тут же отозвалась она.
Он двинулся к дороге. Сунул руки в карманы и пошел вниз по холму к Донки-холлу. На ходу он внезапно понял, что так и не посмотрел чеки и так и не знает, чего они на самом деле стоят.
Значит, она все-таки взяла верх.
И тогда его отчаяние вернулось. Она снова меня уговорила, сказал он себе, в каком-то оцепенении; он обнаружил, что бормочет себе под нос и ухмыляется, как будто ему нужно было сказать это вслух, чтобы поверить самому себе.
– Черт возьми, – сказал он с неопределенным восхищением. – Мне вернуться?
Да, решил он. Донки-холл может подождать.
Вернувшись, он обнаружил, что она больше не читает на террасе, а ушла в дом. Он стал искать ее в доме.
Увидев его, она удивилась. Она сидела на кровати и иголкой выковыривала из пальца занозу.
– Я вынужден отдать тебе должное, – сказал он.
– Ты о чем? – спросила она. – Посмотри на мою руку. Это когда я дрова для камина носила. Такая длинная мягкая щепка, которая ломается. – Она вскрикнула от боли и отдернула иглу. – Больно, – пожаловалась она.
– Тебе помочь? – спросил он.
– Нет, – тут же сказала она, – ты сделаешь мне только больнее, и тебе это понравится.