чувствуя, что краснеет, взял свои банки и двинулся к лестнице. Расстроенный, он вернулся наверх.
Здесь, на втором этаже, где потолок терялся в стропилах, правили бал флуоресцентные лампы на длинных ножках. Солнце сюда не заглядывало, в отличие от мастерской. В углах было темновато и прохладно… целлотекс портил акустику и придавал помещению очень современный вид. Компания, которая придумывала новые упаковки для риса и пива, обязана была выглядеть достойно. Даже если речь шла о складе на набережной Сан-Франциско. Голые деревянные балки. Стойка администратора. Выставка образцов. Все вписывалось в интерьер.
Он сам устанавливал целлотекс и красил его. Как ни странно, целлотекс настолько сильно рассеивал стук электрической пишущей машинки администратора, что было совершенно непонятно, насколько велико помещение. Звук как будто бы сходил на нет. Но на самом деле «Лауш Компани» была невелика. Двери, которые выглядели так, как будто за ними скрывались лаборатории, на самом деле вели в складские помещения. Он понес эмаль в секретную зону, где проектировались новые упаковки. Но даже эта, самая главная здесь зона, была не больше дамского кафе. Комнату заполняли столы – тут работали три конструктора со своими кульманами.
За первым столом сидел конструктор, будто бы позабывший о своих обязанностях: на столе стояли банки светлого пива. Они выглядели полными, и блестящие металлические крышечки были невредимы.
– Привет, Уолт, – улыбнулся Боб Фокс, поднял банку и протянул Домброзио, – составишь компанию?
Банки, разумеется, были бетонными. Домброзио взял одну. Она оказалась тяжелой и шершавой, неубедительной на ощупь. Сходство было только визуальным, но этого хватало. На фотографии или на витрине демонстрационного «магазина» она сошла бы за настоящую, и агенты «Лаки лагер», глядя на нее, приняли бы или отклонили эту модель.
Домброзио сделал вид, что пьет. У них с Фоксом существовал ритуал – они употребляли несуществующее содержимое упаковок. Иногда это было пиво; в другие дни они ели невидимые хлопья, мороженое, замороженные овощи, курили фальшивые сигареты – однажды он даже подарил секретарше пару нейлоновых чулок, которые она не видела. Страна вымысла…
– Не слишком теплое? – спросил Фокс. – В холодильнике есть пара банок.
– Нет, отлично.
Взяв пивную банку, он прошел к своему столу.
– Моя работа, – похвалился Фокс, вставая, чтобы забрать банку.
Домброзио вернул ее, сел за стол и продолжил работу с того места, на котором остановился.
– А над чем ты работаешь? – спросил Фокс, взяв со стола гипсовую форму и со знанием дела ее разглядывая. – Не помню этого проекта. Это ведь не бампер для той маленькой французской машинки?
– Нет, – Домброзио забрал форму обратно, – я этим занимаюсь в свободное время. Это… шутка.
– А, – понимающе кивнул Фокс, – опять твои шутки.
Второй конструктор, Пит Куинн, на мгновение поднял голову от работы, и Фокс сказал ему:
– Помнишь его шутку о Генри Форде? – И принялся пересказывать байку Домброзио о студенческой выходке.
В те дни, еще в сороковых, Уолт Домброзио водил компанию с несколькими людьми чуть старше себя, которые устроились на работу в «Форд Мотор» в Дирборне. В то время у него была домашняя мастерская в гараже, и он смастерил себе костюм. Резиновую маску с зеленоватым лицом трупа, выступающими зубами, впалыми щеками, спадавшими на лоб волосами, похожими на мох. Выцветший сюртук, трость, гетры, черные оксфорды. Двигаясь на ощупь, он вломился в дома нескольких конструкторов «Форда». В первое ужасающее мгновение все поверили, будто сам Старик восстал из могилы.
Тогда это было хобби. Теперь стало бизнесом.
– Посмотрел бы я на лица этих парней, – закончил Фокс, – когда Уолт стучал в дверь и входил, пуская слюни, что-то бормоча и шаря вокруг себя.
Он рассмеялся, и Куинн за ним.
– А что ты еще вытворял? – спросил Куинн. Он был самым молодым из конструкторов и устроился сюда месяц назад или около того.
– Черт, – сказал Домброзио, – столько всего, что уже и не вспомню. Эта шуточка с Фордом – ерунда. Я лучше расскажу по-настоящему интересную.
Та шутка вышла жестокой, и он это знал. В пересказе он изменил ее, сделав намного оригинальнее и намного смешнее. А еще она стала веселой. Двое слушателей изобразили одобрительные улыбки, и он решил еще немного приукрасить рассказ. Он обнаружил, что жестикулирует, пытаясь сделать шутку трехмерной.
Когда он закончил, а Фокс и Куинн ушли, он остался за столом в одиночестве, чувствуя себя разочарованным.
Прежде всего, ему было стыдно за то, что он приукрасил историю. Во время монолога он мог поддаться волнению, но потом, оставшись наедине с собой, он уже не чувствовал никаких эмоций, которые могли бы его защитить. С одной стороны – с практической точки зрения – он рисковал прослыть хвастуном и вруном. Возможно, другие сотрудники «Лауш Компани» уже знали его таковым. Они ушли, смеясь над его историей, но потом подмигнули друг другу и сказали то, что он слышал от других: что ему нельзя доверять. А ему было важно, чтобы ему доверяли. И верили его словам.
Человек, который не говорит правды, возможно, не может и распознать правду, подумал он. Так коллеги могли думать о нем и его рассказах. А в его работе способность отличать факты от вымысла имела серьезное экономическое значение – ну, если брать шире.
Сидя за своим столом, он пытался – как он это часто делал – поставить себя на их место; пытался представить, как выглядит для них.
Высокий, с выпуклым лбом, с начинавшими редеть волосами. Очки слишком темные и тяжелые, придающие ему «заумный» вид, как выразилась его жена. Академические манеры, напряженное и обеспокоенное выражение лица.
Отодвинув стул от стола, он оглянулся, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает. Никто не наблюдал. Поэтому он осторожно опустил руку и полез в штаны. За последние месяцы он делал это множество раз. В какой-то момент он почувствовал резкую боль. Пока он тащил банки с эмалью, боль вернулась, и ему нужно было посмотреть. Он не мог сопротивляться этому желанию.
В паху не было никакой грыжи. Никакой рыхлой, похожей на тесто опухоли. Он погладил знакомую область, ненавидя свою собственную плоть. Это совершенно ему не нравилось, но все же было необходимо. Предположим, однажды, после приступа боли, он снова обнаружит опухоль, как много лет назад? Что тогда? Все-таки операция?
Грыжа, вероятно, исчезла. Но не полностью. И даже если она зажила, она может вернуться. От перенапряжения. Если он поднимет слишком тяжелую коробку или потянется, чтобы вкрутить лампочку… и снова случится жуткий разрыв, за которым последуют годы ношения корсета или давно отложенная операция. И риск, ужасный риск операции, которая могла сделать его бесплодным. У него пока еще не было детей. И он мог навсегда стать стерильным.
Пока он сидел в нерешительности, потирая пах, какое-то движение привлекло его внимание. Кто-то подходил к его столу. Он выдернул руку из штанов, но посетитель уже стоял перед столом в то мгновение, когда рука оказалась снаружи. Зная, что его видели, он ощутил детский стыд и ужасное чувство вины. И этот человек – женщина – тоже. Он вспыхнул и отвел взгляд, едва успев заметить элегантное пальто, сумочку, короткую стрижку – и тут он понял, что это была его жена. Шерри пришла в контору; вот она. Он поднял взгляд и увидел, что она смотрит на него. Стыд стал сильнее. Он знал, что это отразилось на его лице.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Ничего.
– Так вот чем мужчины занимаются на работе?
Опустив голову, он сидел, сжимая и разжимая руки.
– Вообще, я зашла обналичить чек, – весело сказала Шерри, – собираюсь подстричься и пообедать.
– Как ты добралась до города?
Конечно, он уехал на работу на машине. И сейчас она стояла в мастерской, с ней что-то делали. Она даже не была на ходу.
– Долли Фергессон подвезла.
Сев, она открыла сумочку, достала ручку и чековую книжку и начала выписывать чек.
– Ты приехала просто подстричься?
– Да. – Она протянула ему чек и убрала ручку в сумочку.
– Не мне. Отнеси к бухгалтерам. Я занят.
– Ты не работал, когда я вошла. Слушай, я очень тороплюсь.
Она смотрела на него спокойно и ровно. Наконец он протянул руку и взял чек.
– Спасибо.
Несколько минут спустя он стоял в кабинете, ожидая, когда бухгалтер принесет деньги. Отсюда он прекрасно видел Шерри, которая болтала с конструкторами.
Все ее, конечно, знали и улыбались ей. Прямо сейчас она разглядывала, над чем они работают.
Если бы они знали, какая она на самом деле, подумал он, они бы держали свою работу при себе. Она украдет ваши идеи. Случится как раз то, чего вы все так боитесь. В компании шпион. Она будет торговать вашими секретами на улице.
Какими радостными были его жена и конструкторы. Как легко они сошлись. Шерри сидела на краю стола и выглядела очень стильной в своих босоножках и серьгах ручной работы. И очень профессиональной в коричневом шерстяном костюме.
Как можно быстрее он вернулся к жене и Куинну. Они оба рассматривали рисунок Куинна, и никто не обратил на него внимания. Кажется, Шерри на что-то ему указала, и Куинн нахмурился. Она скажет тебе, что не так, подумал он.
Вслух он сказал:
– Она знает, как надо. – Он говорил шутливым тоном, и оба улыбнулись. Но Куинн продолжал смотреть на рисунок.
– Шерри год изучала искусство в колледже, – сказал Домброзио.
– Три года, – спокойно поправила Шерри.
– Ох, извини, – энергично сказал он.
– И ты забываешь о моей работе.
– Твоей – что?
– Мои подвесные скульптуры.
– Коряги, – пояснил он для Куинна.
– И мои кожаные изделия. И ювелирные украшения. И все это я умудряюсь продолжать, несмотря ни на что.
– Несмотря на то что ты целыми днями сидишь дома и ничего не делаешь? В твоем распоряжении вечность.
– Погодите, пока дети не пойдут, – пробормотал Куинн, – тогда и поговорим.