Она продолжала ковырять палец, оттопырив нижнюю губу.
– Слюнтяйка, – сказал он.
Подняв голову, она сказала дрожащим голосом:
– Никак не могу ее достать.
Он взял ее за руку, и от его прикосновения она задрожала. Сидя рядом с ним на кровати, она вздохнула. Он почувствовал, как ее напряженное, жесткое тело расслабилось.
Ее рука оказалась теплой и слегка влажной от пота. Сейчас она вела себя как ребенок. Он подумал, что она плохо переносит боль. И, обняв ее, начал забывать, что она враг, что она опасна.
– Ты так долго меня не обнимал, – сказала она, – обними еще раз.
Он так и сделал. Через мгновение он поднял руку и накрыл ладонью правую чашечку лифчика. Под его пальцами ее грудь шевельнулась; он почувствовал, как напрягается сосок, и сунул руку под ткань, чтобы взяться за саму грудь.
– Ты хорошо подумал? – сказала она, не пытаясь отстранить его руку. – Сколько времени прошло с тех пор, как мы в последний раз занимались любовью?
– Много. – Он сжал ее сосок, который немедленно затвердел. Она вздохнула, прижимаясь к нему.
– Это неправильно? – спросила она. – Среди дня?
– Нет. – Он завел другую руку ей за спину и расстегнул застежку. Она сняла лифчик и отбросила в сторону, а он схватил обе ее груди, любуясь напряженными сосками. Она тоже смотрела на них; это зрелище, казалось, возбуждало ее.
– Задерни шторы, – велела она, прикрыв глаза.
– Потом. – Он сжал ее соски.
– Кто-нибудь может увидеть. Или зайти. Пожалуйста. – Но сама она не пошевелилась и не вывернулась из его рук. – Уолт, пожалуйста. Это меня нервирует.
Поднявшись с кровати, он дошел до окон. В комнате стало намного темнее.
– Так даже лучше, – сказал он, – мрачно.
Обернувшись к ней, он увидел, что она встала и расстегивает шорты. Стоя на одной ноге, она стянула шорты и кинула их в сторону.
– Это неправильно? То, что я хочу?
Она расслабилась и казалась возбужденной, пальцы ее летали, и она прерывисто дышала.
– Раздевайся, а я надену диафрагму.
На мгновение она прижалась к нему, теплая, голая и немного влажная. Он схватил ее и бросил обратно на кровать.
– Подожди, – она улыбнулась, дрожа, – не так быстро.
Левой рукой он раздвинул ей колени. Он уже был достаточно твердым. Он не стал ждать. Другой рукой он расстегнул штаны. Ее улыбка исчезла, она дернулась всем телом.
– Моя диафрагма, – выдохнула она, с силой пытаясь оттолкнуть его. – Уолтер, мне нельзя иметь ребенка, я не могу забеременеть…
Она закричала.
– Отпусти меня! Если я залечу, что будет с моей работой… отпусти. – Она плакала.
Он ударил ее ладонью по внутренней стороне бедра, заставив раскрыться, и наконец вошел полностью. И сразу же излился в нее.
Она кричала, извиваясь под ним.
– Ты кончил!
Высвободив правую руку, она пихнула его в плечо.
– Не смей! Вытащи! Похотливый урод! Насильник!
Крича от страха, она дергалась, щипала его и пыталась укусить.
– Я все время о тебе думаю, – сказал он, снова обнимая ее. И это была правда. – Я люблю тебя.
Ему удалось поцеловать ее в уголок губ, она мотала головой, пытаясь вырваться.
– Это внутри меня, – выдохнула она, и взгляд ее стал слепым. Она царапала ему руки. – Ты кончил в меня. Отпусти меня, я смогу это смыть. Может быть.
Но он держал ее, наслаждаясь этим, зная, что он зафиксировал ее здесь, в тисках своего тела. Он был намного крупнее ее. И вот он снова начал двигаться, начал второй раунд.
В сыром подвале Донки-холла, включив верхний свет, Уолт Домброзио работал, а Джек Э. Вепп и Эрл Тиммонс за ним наблюдали. В воздухе висели гипсовая пыль и резкие испарения быстросохнущей эмали, и Тиммонс то и дело кашлял. Оба они неуверенно ухмылялись.
Ему было трудно работать под насмешливыми взглядами, и на мгновение он отложил кисть.
– Еще не готово? – спросил Вепп.
– Нет, – сказал он.
Это была самая трудная часть; он всегда делал это очень тщательно и кропотливо, уделяя столько времени, сколько было необходимо. Он не любил, когда его торопили. Наконец он возобновил работу. За его кистью растекалась желтоватая краска.
– Да уж, это заставит Сэмми побежать, – заметил Вепп.
– Вы о чем? – спросил Домброзио.
– Он имеет в виду старого доброго Лео, – усмехнулся Тиммонс, – как в той книжке про евреев. Ну, ее еще по телевизору показывали.
– Заткнитесь, – сказал Вепп, – пусть работает спокойно.
Они с Тиммонсом завороженно смотрели на его руки.
Потом кто-то подергал ручку двери – дверь, конечно, была заперта.
– Выметайтесь, – велел Вепп, подойдя к двери, – валите отсюда. Мы заняты, вы знаете это. – Послышался приглушенный голос, но Вепп повторил свои слова, и голос сменился шагами.
– Надеюсь, это был не наш друг-учитель, – сказал Тиммонс.
– Нет, – сказал Вепп.
– Если он узнает, – сказал Тиммонс, – он будет возражать.
– Я думаю, он подал в отставку. Он больше не член правления.
– Но он же может сюда зайти, – возразил Тиммонс, – и сразу все поймет.
– Ключ есть только у меня, – сказал Вепп, – и все это прекрасно знают.
– Я не могу работать под вашу болтовню, – сказал Домброзио.
– Заткнитесь, – велел Вепп Тиммонсу.
Они стали смотреть молча.
– Сегодня к нему кто-то приедет, – внезапно сказал Вепп.
Это напугало Домброзио, и он выругался. Вепп извинился.
– Кто? – спросил Домброзио после паузы.
– Профессор или что-то вроде того. Из Беркли.
– Из университета? – уточнил Домброзио.
– Ну, наверное. Ему написал Уортон. Он тут же бывал в прошлом. Ну, я так на ярмарке услышал. Мне Лила Джиамбосси сказала. Она все знает; она была телефонисткой, пока АТС не перевели в Сан-Рафаэль.
– Раньше у нее можно было узнать, где сейчас врач или шериф, – сказал Тиммонс.
– В любое время дня и ночи, – добавил Вепп, – надо было просто снять трубку и спросить.
– Вы когда-нибудь заткнетесь? – поинтересовался Домброзио.
– Конечно, – извиняющимся тоном сказал Вепп.
Оба, казалось, раскаивались. Но вскоре они снова заговорят, когда отвлекутся и подумают о чем-то другом.
– Вам не обязательно смотреть.
– Ну уж нет, я такое не пропущу, – возразил Вепп, – вот вы всегда говорите, что наш нью-йоркский друг постоянно лезет в драку. – Он подтолкнул Тиммонса.
– Ничего подобного. Я говорю, что он вечно во все влезает и ему во все нужно вставить свои два цента. Как тогда со школой.
– Так или иначе, когда мои парни сняли этот гребаный знак «живите счастливо», он ничего не сделал. Просто заткнулся. – Он похлопал Тиммонса по спине. – Так что и в этот раз, когда он узнает, что его обманули, он не посмеет открыть пасть. По-прежнему будет пресмыкаться и жать нам руки. А какие у него варианты? Ну, может, неделю или около того он не будет с нами здороваться. – Вепп рассмеялся. – Но я уж не заплачу.
– Я вот что думаю, – сказал Тиммонс, – думаю, он просто уедет отсюда. Он станет посмешищем для всего района, и вряд ли ему это понравится. Он очень чувствителен. Он не выносит, когда над ним смеются. Я вам говорю, он лучше потеряет сделку, потеряет деньги, чем почувствует себя дураком. Помните, как Джо Тамино продал свой участок напрямую, без агента?
Он принялся описывать всю сделку. Домброзио ждал, держа кисть. Интересно, как он на самом деле поступит, подумал он. Когда узнает. Это ему очень важно. Господи… этот человек потратил долларов двести только на междугородние звонки. Если сплетни были правдивы, то Рансибл обзвонил все газеты и учебные заведения Калифорнии. Незнакомые машины торчали у его дома каждый день, а сам он постоянно куда-то уезжал. С тем самым выражением лица. Таким деловым и живым.
– Ему будет очень больно, – сказал он вслух.
– Но он все равно не узнает, кто это сделал, – сказал Тиммонс.
– Он догадается, – возразил Домброзио.
Или нет. Окунув кисть в краску, он продолжил свою осторожную тщательную работу.
13
Осторожными шагами пересекая гостиную, словно балансируя на тонкой хрупкой проволоке, Джанет Рансибл сказала:
– Лео, можешь взять трубку? Это мистер Фрейтас. Он в городе, на станции Шеврон. Хочет знать, как сюда добраться.
Ее речь, преображенная алкоголем и отупением, стала настолько медленной, что он едва дождался конца. Он встал из-за стола, прежде чем она закончила предложение, прошел мимо нее и снял трубку.
– Привет, Тони, – сказал он со всем возможным добродушием и энергией – он выпустил их на свободу, и собственная радость поддерживала его, – как прошла прогулка по нашему маленькому холму?
– Спасибо, Рансибл, не так уж плохо, – сухо ответил Энтони Фрейтас, – пожалуй, даже хорошо.
Оценив формальность тона, Рансибл подобрался.
– Вы на станции Шеврон, – сказал он деловито, – хорошо, я сейчас же спущусь. Дай мне три минуты.
– Ладно. Я на «де сото». Черный. Примерно двухлетний.
– До встречи. – Рансибл повесил трубку.
Когда он надевал пальто, чтобы выйти на улицу, Джанет снова подошла к нему. На ней были сшитые на заказ серые шерстяные брюки, и, хотя она выглядела достаточно модно, брюки каким-то образом делали ее старше. А ведь она стареет, подумал он, стоя у двери. На лице уже появились морщины. Жаль, подумал он, открывая дверь.
– Давай потом, – попросил он, когда она снова заговорила, протяжно, путаясь в словах.
– Лео… я хочу, чтобы, – она уставилась в пол, пытаясь подобрать слова, – будь благодарен мистеру Фрейтасу. За то, что он приехал. – Она шумно сглотнула.
– Благодарен? Ты с ума сошла? Что ты пила сегодня, керосин?
– Мистер Фрейтас… – начала она.
– Доктор, – поправил он язвительно, – он фудник[1], у него есть степень.
Захлопнув за собой дверь, он сбежал по ступенькам к машине и через мгновение уже рванул вниз к станции Шеврон на максимальной скорости.
Дважды в своей жизни он видел доктора Фрейтаса, один раз на лекции, которую Фрейтас читал в колледже Марин, и один раз на вечеринке в Россе.