«Посягнувшему» на природу архитектору Дюрбену противопоставлен в романе ее «защитник поневоле» граф Лара, устремления их полярны. Один представляет рациональный Север, другой воплощает патриархальный Юг, цепляющийся за старый, дедовский уклад жизни. Граф Лара в его бархатном костюме и шляпе с полями (похожий не то на байронического героя, не то на молчаливого вождя заговорщиков) — образ, логически возникающий в этом романе, где действительная история смотрится сквозь дымку времени и где возможна своего рода аберрация зрения, его отклонение от однозначности восприятия. Дует с моря ветер. Песчинки слепят глаза. И нам представляется то, что угодно нам видеть в этом мире. Принимая нарочитую авторскую стилизацию и романтизацию образов, мы все же не можем не ощутить в фигуре графа Лара некоторого излишнего беллетризма.
Главный герой и рассказчик Марк Феррьер объединяет в себе как бы два полюса, две правды романа, связанные с Дюрбеном и графом Лара. С одной стороны, Марк — строитель-администратор, с другой — поэт. Не случайно мы видим его то в деревне, то на строительстве. Происхождение как будто роднит его с простыми людьми, но они не признают в нем своего, и он постоянно ощущает их некоторую настороженность, так же как ощущает холодок отчуждения со стороны власть имущих, аристократов, таких, как жена Дюрбена Элизабет. Марк, в сущности, одинок.
Мечтатель, подчеркнуто лишенный буржуазного практицизма, герой книги Жубера — лицо несколько неожиданное в современной французской литературе. Но в то же время он наделен некоторыми атрибутами популярных героев литературы последнего десятилетия: он администратор нового типа, технически образованный интеллигент со склонностью к литературе, работающий в сфере производства (в данном случае на строительстве), то есть человек, принимающий непосредственное участие в научно-технической революции наших дней. На чью сторону встанут эти люди в грядущих социальных преобразованиях? Пока что Марк остается наблюдателем. Одна из местных жительниц, решительная Изабель, говорит ему: «Нельзя одновременно находиться в двух лагерях. Наступает час, когда надо выбирать». Эта тема возникает в начале, в середине, и в конце романа, не получая окончательного разрешения.
Как поэт Жан Жубер не мог не предпослать печальной истории строительства города некоего образа-символа. Когда в самом начале строительства рабочие обнаруживают доисторическое захоронение — мумифицированную девушку, — Дюрбен не желает сообщать об этом археологам, он предлагает замуровать гробницу и построить над ней церковь, пусть «в самом сердце нашего города будет женщина». Ему это кажется добрым предзнаменованием. И пусть оно его обмануло, и Дюрбену не удалось построить солнечный город, но, может быть, его построит кто-нибудь другой, кто будет лучше чувствовать и понимать природу этого края, его гармонию, так, как ощущает их Мойра. Автор не случайно дает своей героине такое имя, оно тоже символично: в греческой мифологии мойры — «богини судьбы». В сущности, Мойра и есть для автора живое воплощение этого края, его немного таинственной, но богатой и щедрой природы, покоряющей, заставляющей прислушаться к своему голосу: «Этот зов даже теперь, много лет спустя, столь же властный, сливается для меня с шорохом ветра в тростниках, с шелковым шелестом сотен и тысяч метелок, с отдаленным щебетом птиц, долетавшим с лагуны. Да, именно так: перед наступлением темноты по этой низине словно бы пробегала волна зыби, расходилась кругами, и казалось, это медленно подымается, расправляя хребет, какой-то зверь. Но за этим зовом природы я различал другой, более тайный зов, который молча бросали мне две молодые женщины, и разумеется неведомо для себя». Образ «женщины-природы», как и образ «человека на земле» (Дюрбен — граф Лара), романтически дублируется. Рядом с Мойрой всегда ее двоюродная сестра Изабель, она еще более неукротимая, непокорная. Для Марка Мойра и весталка, и колдунья, и просто женщина, которую он любит. Она так же духовно богата, как девушка Пом из известного нашему читателю романа Паскаля Лэне «Кружевница», но не бессловесна, хотя речи ее просты.
Книга Лэне вспоминается не без оснований, ибо его героев, как и героев Жубера, мучает один и тот же вопрос — как выйти к народу, вопрос весьма актуальный для современной французской, и не только французской, интеллигенции. Самоопределение интеллигента, поиск живительного источника нравственности связывают они, каждый по-своему, с проблемой возможности духовной близости к народу.
В романе Жубер а женщинам из народа Мойре и Изабель писатель противопоставляет жену Дюрбена Элизабет, принадлежащую к высшему слою современного общества. Она «точно принцесса из кинофильма», у нее «уверенная походка наших аристократов, выработанная долгими годами игры в теннис и танцами». Эта красавица постепенно отталкивает от себя. В ней есть изысканность, воспитанность, трезвость ума, но при этом какая-то отстраненность от того, что происходит вокруг, маскируемая надменной недоступностью. Невозмутимость там, где должно быть беспокойство, холодность там, где ожидаешь горения. И разве бесстрастность свойство красивого человека? Элизабет для автора — тоже воплощение рационального Севера. На время, правда, ей удается выйти из своей «столичной» оболочки под животворным воздействием Юга. Любовь к графу Лара преображает ее, но ненадолго. Возвратившись на Север, она как будто, теперь уже навсегда, надевает на себя непроницаемый панцирь вежливого равнодушия. Еще заметнее метаморфоза, происходящая с ее дочерью Софи. Из живой и трепетной девочки, которая была очарована болотным краем и бегала по окрестностям Калляжа за бабочками, жуками и скорпионами, она превратилась в копию своей матери, существо холодное и равнодушное. Неприглаженная красота живой природы, как бы дающей импульс жизни, второе дыхание, притягивает Жубера, несомненно, больше, чем рациональная, продуманная гармония.
Жан Жубер не отказывается совсем от мечты о солнечном городе, о будущем по-настоящему гармоничном взаимодействии между человеком и природой, но моделирует ее по известному ему прошлому. На песке город построить не удалось, поэтому радость наслаждения солнцем в этом романе, радость естества омрачаются порою тревогой. Марк, шагающий в сторону развалин Калляжа, не похож на того молодого человека, полного сил и энергии, который когда-то приехал на строительство. Горечь, грусть, разочарование человека, чьи мечты потерпели крах, чьи иллюзии развеяны, человека, сломленного поражением, сопутствуют его мыслям, но Марк — мечтатель, а мечтатель не теряет надежды.
В романе Жана Жубера в поэтически зашифрованной форме нашли отражение некоторые «болевые точки» современного капиталистического мира; цивилизация и пути научно-технического прогресса, проблемы сохранения окружающей среды в современное общество, возможность политических и экономических преобразований отсталых районов. Рассказывая историю Калляжа, автор поведал нам также о сегодняшнем дне Франции, о проблемах, стоящих перед современной французской интеллигенцией.
В богатой традиции французского интеллектуального романа книга Жана Жубера «Человек среди песков» заняла особое место, как взволнованный поэтический рассказ, роман-притча, роман-метафора. Необычный синтез поэзии и прозы отличает эту книгу от известных философских произведений Мерля, Буля и других авторов утопий и антиутопий, но одновременно роднит его с ними особой ненавязчивой манерой обращения к читателю, заставляя последнего проникнуться не только духом нашего времени, сегодняшних, минутных, с точки зрения вечности, устремлений, но и духом самой Истории, рано или поздно заставляющей каждого распознать свое место в ней, потерять и вновь обрести надежду.
~~~
Низкий песчаный берег, сплошь заросший колючим сухим тамариском, — узкая полоска земли между морем и болотами, на вид такая ненадежная, что кажется, не выдержит она яростного напора морских бурь. Я видел в дни зимнего солнцестоянии, как волны врывались в проходы между дюнами, перехлестывали через шоссе, разливались по лугам, добрасывая до самых лагун хлопья пены и всякий мусор. Но, как ни странно, эта полоска земли выдерживает все. Более того, нанесенный волнами песок, водоросли и тростник укрепляют ее. С каждым годом она даже отвоевывает у моря еще клочок, и старики теперь сплевывают на землю там, где некогда ребятишками ловили угрей и лобанов.
Мне нравится жить здесь, на берегу, из месяца в месяц наблюдая эту глухую битву двух титанов, и я знаю, что никто из людей не увидит исхода этой битвы, ибо земля и вода будут все так же сражаться друг с другом в некоем тайном сговоре между собой, даже и тогда, когда отродье человеческое давным-давно обратится в прах. По этим рассуждениям сразу видно, что жизнь в столь пустынных местах развивает склонность к глубокомыслию и что я вступаю в тот возраст, когда обретаешь мудрость.
Мой дом притаился за полосой дюн, надежно охраняющих его от моря. С севера сосновая рощица и кустарник защищают его от северного ветра, который дует с гор, проносясь над лагунами. Одна огромная крыша покрывает все: и амбар, и хлев, и конюшни, ныне заброшенные, и жилые помещения. Пристанище мое состоит из кухни, спальни и примыкающей к ней большой комнаты, которая служит мне кабинетом; здесь я наконец-то собрал все свои книги, так долго валявшиеся где попало.
Хозяйство мое ведет одна старуха. Каждое утро бредет она по песчаной дороге с фермы, стоящей на берегу лагуны. У нее черное платье, черные глаза и желтоватое лицо малярика. Она глуховата, поэтому мне приходится кричать, и мы перекликаемся друг с другом через кухню, как моряки с разных судов. Своим скрипучим голосом она рассказывает мне о погоде, о ветре, о плохом урожае, о мелких происшествиях в деревне. Однажды даже она заговорила со мной о Калляже: об этих гигантских развалинах, о наполовину засыпанном порте, о проржавевших машинах, увязших в песке.