Очевидно было, что в нем, Пожарском, теперь серьезно заинтересованы, иначе не стали бы ни предложение выдвигать, ни под большим секретом намекать на то, что и в смысле жилья «все возможно».
Нет, Игорь Пантелеевич не бредил тем, как бы покинуть родную окраину, но все-таки отдельная квартира и ближе к центру — тут тебе и культура, и образование. На предприятии имеется медкорпус, санатории, или вот, рядом с заводскими помещениями — аж две больницы, так что при желании и Тонечке найдется место. Если так, то все сложится отлично: уже полгода как она старшей медсестрой трудится, как раз еще шесть месяцев, пока все утрясется, — и отношение к ней будет совершенно иное. На каком угодно месте примут.
На семейном совете, как только утихли восторги и ликования, размышления Игоря Пантелеевича поддержали: не время семейно переезжать. Антонина Михайловна резонно заметила, что не может подложить свинью Маргарите, она на нее рассчитывает. Колька упирал на то, что добираться неудобно в ремесленное. «И Ольга», — думал, но не сказал он, родители и так понимают. Наташка тоже приуныла: все-таки только первый класс, привыкла уже и к друзьям-подружкам, и к первой учительнице, ходила в любимицах. Да и Оля нет-нет да забежит проведать, как там «сестренка», принесет конфет или булку.
В общем, все обязательно будет хорошо, но не сразу.
Тут Колька, спохватившись, молниеносно навострил лыжи и умчался проветриться, а Наташка завалилась в кровать — как солидно заметила, «отсыпаться после смены». Супруги же все обговорили окончательно.
— Тонечка, ты же понимаешь.
— Ты все правильно решил, Игорек. Считаю так: ни в коем случае нельзя отказываться. Во-первых, второй раз могут не предложить, во-вторых, специалисты нужны стране, нехорошо манкировать.
Игорь Пантелеевич, вздохнув, согласился:
— Оно так. Да просто как представлю, что приходишь после работы, а вас и нету.
— Тебе не до тоски будет, — с улыбкой заметила Антонина Михайловна, поглаживая его по руке, — знаю я тебя: заработаешься до такого состояния, что приползать будешь — и спать. А там и выходные: или ты к нам, или мы к тебе.
— Колька вот.
— Да взрослый он, Игорь. Взрослый! Спит и видит, как бы отделиться от нас. Сам припомни, как иной раз себя ведет.
— Я потому и переживаю, — вздохнул Пожарский-старший, — все сам мечтает, своей головой. Почитает себя взрослым, ни мать, ни отец не указ, а сам-то… своя-то голова полна идеализмов и прочего белого дыма.
— Ничего. Не те времена сейчас, он уже ученый, разберется. И потом, на новом месте ты больше сможешь сделать, чем сейчас, для Коленьки.
Допив чай и окончательно успокоившись, супруги пошли укладываться. Кольку нечего ждать, не маленький.
Глава 2
Оля, невероятно хорошенькая в ярком свитере и в шапочке с помпоном, для порядка поворчала:
— Где ты пропал-то? Битый час жду.
Колька хотел традиционно огрызнуться, но вместо этого, отставив лыжи к стеночке и отобрав Олины, принялся целовать и тормошить, как куклу, чуть не подбрасывая к чернильным небесам.
— Я тебя люблю-люблю-люблю, — приговаривал он, а Оля, сменив гнев на милость, отбивалась с криками:
— Коля, не бей Олю, вспотеешь!
Отсмеявшись и пристегнув лыжи, поехали, разминаясь, не торопясь, рядом, и Колька, стараясь не прыгать от радости, поделился с Ольгой новостями.
— Это ж слов нет как хорошо! — просияла она, но тут же тревожно уточнила: — Погоди, вы что, переезжаете?
— Не-а. Пока некуда.
— Что значит «пока»?
Он объяснил. Но Оля продолжала допрос:
— То есть потом переедете? Позже?
Колька легонько наподдал ей палкой по пятой точке:
— Оль, тебе лет сколько? Куда я от тебя денусь-то? Вот закончу ремесленное, устроюсь на работу — и поженимся.
Она смутилась:
— Ты уж все решил.
— И давно уж. Не отделаешься от меня, понятно? — и, заложив крутой вираж, преградил ей путь.
— Отстань! — отталкивая его, протестовала девушка. — На морозе целоваться!
Колька, с трудом оторвавшись от приятного, пусть и нездорового на холоде занятия, попрыгал, попробовав крепления, свистнул по-разбойничьи и помчался вперед, к лесу. Беспокоиться не о чем: сзади быстро, бесшумно летела Оля. Эх, как было замечательно нестись на отличных лыжах среди заснеженных елок и берез, сзади тают огни домов, впереди — темень, синева!
И никого. Ни детишек, ни пенсионеров-дачников тут и в помине не бывало, эта лыжня не для тех, кто предпочитает степенно ковылять по дорожкам. Отличную трассу прокладывают вдоль железки и общего забора «Летчика-испытателя»! С обеих сторон плотная полоса деревьев и кустарника, дорога идет сначала прямо, как струна — как раз для разминки, а потом начинает резвиться, то устремляясь вниз под опасным углом, то петляя, точно горный серпантин.
Колька коротко глянул за плечо: вот так так, куда ж эта спортсменка делась? Прислушался, различил скрип снега под лыжным полотном, успокоился и решил пошалить. Как раз очередная горка, пологая, но длинная, так что конца ее не видно, да еще и с поворотом.
Колька, пятясь, отошел за толстую ель. Ежась от снега, ссыпавшегося за шарф и за шиворот, он переминался с лыжи на лыжу, чтобы не замерзнуть. Пьексы, может, и хорошие, и носки теплые, только не для того, кто стоит неподвижно. Скрип был слышен совсем рядом, и вот уже близко, из сумерек вылетела Оля — уже порозовевшая, со сдвинутыми бровями, наверняка уже злющая. Колька, мысленно хихикая и потирая ручки, прикидывал, как она будет верещать и ругаться, если, к примеру, прямо сейчас тихонько поддеть лыжной палкой…
Он не успел напакостить: Ольга, оттолкнувшись, полетела вниз с горки, как угорелая. Колька, сплюнув, выскочил из засады и устремился вдогонку. Воздух сгустился, еле заметные снежинки вдруг распухли до невозможности так, что застили глаза и секли лицо. Сквозь опущенные ресницы он еле видел, куда ехать, а Ольги не наблюдал вообще.
Р-р-раз! — откуда-то вылезла невидимая до того горка, Колька подлетел, как с трамплина, чуть не потерял равновесие. А впереди послышался сдавленный крик и шум падения.
Николай, припустившись под последнюю, самую крутую горку, еле успел сперва перепрыгнуть лыжи, отстегнутые и валяющиеся опасным крестом, а потом и затормозить. Оля стояла на коленках и ворошила какую-то кучу яркого тряпья.
Глава 3
— Т-твою ж…! — выругался Колька, освобождаясь от своих лыж.
Прямо на снегу валялась дамочка лет двадцати — двадцати пяти, одетая ярко и не по сезону: переливчатое платье с бессовестно низким вырезом, цигейковая шубейка — и почему-то чулки и туфли-лодочки. На голове, за исключением рыжих кудрей, уложенных в сеточку с «мушками», никакого покрова не было. Длинная голая шея, посиневшие, растопыренные, должно быть, закоченевшие уже пальцы с длинными гладкими ногтями, обильно унизанные кольцами, серьги, шарики на нитках, зеленым стеклом усыпанные, неуместно ярко сверкали в побелевших ушах. Обвешана разным, точь-в-точь елка.
— Что делать-то? — растерянно пролепетала Оля.
— Дышит? — спросил он грубо и ткнул пальцем в белую шею. Ага, что-то там прощупывалось. — Поднять ее.
Схватив дамочку под мышки, Колька потянул ее вверх, отметив невольно: «Ничего так кралечка, хорошенькая».
Более чем милым было это бледное личико со вздернутым носиком, родинкой над пухлыми губками, но как же плотно несло от нее! Дымом, табаком, духами, но более всего перегаром.
Оля хлопотала:
— Осторожно, не дергай. Вдруг перелом какой?
Колька огрызнулся:
— Сама тащи, цацкаться со всякими. Лыжи не забудь!
Вроде бы не особо тяжелая, но тащить-то ее придется, пожалуй, до самой больницы. Сейчас в поселке мало кто остался, а те, что зимуют, вряд ли откроют среди ночи. Колька все еще соображал, куда податься со своей ношей, как решение пришло само, скользя с горки в сияющих сапогах. Человек в шинели нараспашку, подскочив на последней кочке, съехал и упал ребятам под ноги.
И хотя ударился сильно, только и выдохнул:
— Ох, граждане, — поднялся, отряхнулся и тотчас освободил Кольку от его бремени.
Держа дамочку без особого почтения, как портфель, под мышкой, проговорил быстро:
— Здешние? И на лыжах, хорошо. Дача по Нестерова, пять.
И велел:
— Сбегайте за участковым.
Из-под шинели блеснула красная звезда, Колька невольно подобрался.
— На седьмой даче телефон, — робко заметила Оля.
— Нет, не стоит людей беспокоить, — возразил военный, — а отделение недалеко. Номер пять на Нестерова, запомните?
— Есть, — кратко отозвался Колька. Прицепив лыжи, проверив крепления, они поспешили вверх по горке.
Глава 4
Колька с места взял в карьер, мчался так, что в ушах свистело. И потому не сразу услышал, как взывала за спиной Оля:
— Стой ты! Остановись!
— Что? — чуть притормозив, отрывисто бросил он.
Оля нагнала его, перевела дух:
— Куда несешься?
— Как куда — к вам, — не подумав, ответил парень.
— У нас его нет, — сухо, сдержанно сообщила она.
Пожарский прикусил язык. Сменив направление, они помчались уже к отделению. Колька давно уже не решался обзывать любимую девушку ментовской падчерицей, ибо дело с Верой Вячеславовной у Палыча, по всему судя, разладилось.
После происшествия на голубятне у Акимова начала отказывать рука — всего-то одна, а расквасился он так, как будто ослеп и ног лишился. Вбил себе в голову, что не вправе навязывать себя, инвалида, в мужья, и о второй попытке похода в загс он более не заикался. Вера Вячеславовна сначала отнеслась к этому с иронией, но Палыч продолжал вести себя, как идиот, и в конце концов просто перестал появляться. Маргарита Вильгельмовна похлопотала, ему выдали путевку на Кавказ для восстановления, и он воспрял было духом, но тут свалился с сердцем Сорокин. И сержант Остапчук взвыл:
— Вы что, сговорились? Работать-то кто будет?!
— Сергеевну попроси, — сострил Акимов. Обреченно, ибо уже понял, что санаториум ему не светит.