Его надежды?! У Чилдэна внезапно закружилась голова. Что за безумие, что за самоубийственное желание его объяло?! Но все же, все же… известны ведь случаи связи между японцами и янки… хотя, конечно, обыкновенно между японцем и женщиной-янки. А тут… Он вздрогнул, осознав, на что позарился. И вдобавок она замужем. Выбросив из головы эти сумасшедшие мысли, он принялся за разборку почты.
Пальцы, однако, все еще дрожали. И тут Чилдэн вспомнил о назначенном на два часа свидании с мистером Тагоми. Руки перестали дрожать, волнение сменилось решимостью. Делать нечего, прийти надо с чем-то несомненным. С чем? И где взять? Позвонить. Использовать связи. Профессиональный опыт. По щепочке собрать фабричный «форд» выпуска 1929 года, черный, с черным же матерчатым верхом. Это что «Большой шлем» выиграть — имя навеки останется в истории. Восстановить так, чтобы выглядел лучше новехонького, трехмоторный почтовый самолет, который он отыщет в каком-нибудь сарае в Алабаме… И так далее. Раздобыть мумифицированную голову мистера Буффало Билла с развевающимися на ветру светлыми волосенками… Новые шедевры американского искусства. Это поднимет мою репутацию на такую высоту, что видно ее будет не только по всему Побережью, но, поди, и с Островов Родины.
Чилдэн потряс головой и, чтобы взбодриться, закурил сигарету с легкой травкой, чудесное творение фирмы «Страна улыбок».
Фрэнк Фринк лежал на постели в своей комнате на Хэйес-стрит и размышлял о том, как бы встать. Солнечный свет пробивался в щель между портьерами и падал на груду сваленной возле кровати одежды. Там же поблескивали и стекла очков. По дороге в ванную на них надо бы не наступить. Обязательно постараться не наступить. Выбрать кружной путь. На карачках, ползком, но добраться до ванной. Голова разламывалась, но это его в особое уныние не приводило. Что было — то было, что уж теперь самобичеванием заниматься. А что со временем? Часы на комоде показывают половину двенадцатого. Мамочка! А он лежит?!
«Погорел», — посетила ум нехитрая мысль.
Вчера, ко всему прочему, он еще и дров на заводе наломал. Зачем-то сцепился с начальником, наговорил ему кучу глупостей. С самим Уиндемом-Матсеном собственной персоной, — лицо у него плоское, что тарелка, а к ней в самой середке прилеплен сократовский нос. Еще у него имеются бриллиантовое кольцо и золотые запонки. Власть, иными словами. Трон, мантия, всякое такое.
«Ну вот, — подумал Фрэнк, — вот меня и выставили. И, поди, еще и в черный список занесут. Прости-прощай любая работа. Пятнадцать лет стажа. И все коту под хвост».
А еще придется явиться в Комиссию по подтверждению квалификации, которая примется пересматривать его категорию. Однако поскольку он никак не мог разобраться в отношениях Уиндема-Матсена с буратинами — представителями марионеточного белого правительства, что в Сакраменто, то не мог и оценить влияния своего бывшего шефа на правителей реальных — японцев. Но комиссия все равно в руках буратин… так что он должен будет предстать перед четырьмя или пятью белыми опухшими физиономиями средних лет, и все они на подсосе у Матсена. А не получишь подтверждения квалификации — изволь, отправляйся на одну из Импорт-Экспортных бирж труда, управляемых из Токио и имеющих конторы по всей Калифорнии, Орегону, Вашингтону и Неваде, объединенных в Тихоокеанские Штаты Америки. Ну, а если и там шиш, то…
То что? Он лежал и тупо пялился на ветхий плафон под потолком. Можно, конечно, смыться в штаты Скалистых Гор. Но те слишком связаны с ТША и могут в два счета выдворить его обратно… На Юг? Фринк вздрогнул. Вот уж куда соваться не следует… Понятно, он белый и место там найти ему будет куда проще, чем здесь, но… на кой черт ему такие радости…
Ведь Юг опутан паутиной связей с Рейхом: связей экономических, идеологических, еще бог весть каких. А Фрэнк Фринк — еврей.
Вообще-то звали его Фрэнк Финк. Родился он на Восточном Побережье, в Нью-Йорке, и в 1941 году, сразу же после разгрома России, был призван на Западный берег. Там он и застрял после окончания войны: в японской оккупационной зоне. И живет здесь вот уже пятнадцать лет.
В 1947 году, в День Капитуляции, он сделался чем-то вроде камикадзе. Ненавидел япошек всеми потрохами и жаждал отмщения любой ценой. Закопал в погребе собственное оружие, отлично промасленное и упакованное, — пусть дожидается дня, когда он с приятелями поднимет бучу. Вот только одного он не учел — того, что время — лучший лекарь. Стоило ему теперь вспомнить свои мысли тех лет— о кровавой бане, о мщении буратинам и их хозяевам, как он ощущал, будто открыл какой-нибудь пожелтевший дневник школьной поры. Мальчишеские грезы. Фрэнк «Золотая рыбка», Финк сделается палеонтологом и непременно женится на Норме Парут, первой красавице класса. Нет, жениться на ней он и в самом деле хотел изо всех сил. Но… что было, то было. Сто лет назад, словно слушать Фреда Аллена или смотреть фильмы мистера Филдса… После 1947-го он переговорил уже, наверное, с шестьюстами тысячами японцев, и желание угробить кого-нибудь из них превращаться в действие совершенно не собиралось. Да и просто пропало после первых месяцев. Оказалось совершенно нелепым.
Впрочем… один из них… мистер Омуро, взявший под свой контроль львиную долю сдаваемой внаем недвижимости в равнинной части Сан-Франциско… Одно время Фрэнк жил в его доме. Этот оказался с гнильцой. Акула собачья, ремонта ни разу не делал, разгораживал комнаты на совершенно уже куриные клетушки и знай себе поднимал плату. Омуро нашел, на ком греть руки — на бывших военнослужащих, отставных и безработных, которых во времена депрессии начала пятидесятых хватало с избытком. Но при всем при том разве не сами японцы, не их Промышленные Миссии отрубили за спекуляции Омуре голову? И что в результате? Теперь на нарушения жесткого, но вполне добропорядочного японского Гражданского кодекса не осмелится пойти уже никто. И это, несомненно, свидетельствует о неподкупности официальных лиц японской администрации, в особенности — пришедших на смену Военному Кабинету.
Вспомнив о стоической честности Промышленных Миссий, Фринк приободрился. Глядишь, и от Уиндема-Матсена они отмахнутся как от назойливой мухи. Каким бы владельцем-развладельцем корпорации тот ни был. Ну, по крайней мере, Фринк на это рассчитывал. «Кажется, я начинаю верить в крепость этого Взаимовыгодного Тихоокеанского Союза, — сказал он сам себе. — Странно, глядя в прошлое… казалось, все это обыкновенная болтовня. А вишь ты…»
Он поднялся-таки с кровати и нетвердыми шагами отправился в ванную. Пока мылся-брился, слушал дневные новости по радио.
— Не станем же иронически относиться к этим попыткам… — сказало радио и осеклось, заглушенное звуком падающей из душа воды.
«Какая уж тут ирония», — пожал плечами Фринк. Он знал, о чем там речь. Хотя, если рассудить, представить себе, как бесстрастные и мрачные немцы строем маршируют по Марсу, по красным пескам которого еще не ступала нога человека… Принявшись скрести по скулам безопаской, Фринк бормотал себе под нос немецкую прибаутку: Gott, Herr Kreisleiter. Ist dies vielleicht der Ort, wo man das Kourentzatianslager bilden kann? Das Wetter ist so schon. Heiss, aber doch schon.[1]
— Цивилизации, объединенные взаимным сотрудничеством, должны сделать паузу и со всем вниманием рассмотреть вопрос о том, каким образом обеспечить всестороннее балансирование в отношении взаимных обязанностей, взаимной ответственности и сопряженных с моментом сотрудничества выгод… — «Типичное словесное недержание больших начальников», — подумал Фринк, а радио продолжило: — Мы не рискуем ошибиться, утверждая, что арена будущего, которую обживет своими трудами человечество в лице представителей европеоидных, японоидных, а также негроидных…
И так далее.
Фринк принялся натягивать на мокрое тело одежду, все еще бормоча себе под нос:
— Погода шён, очень шён, вот только дышать нечем…
Однако же от фактов никуда не денешься: тихоокеанцы к колонизации планет и не приступали. Завязли в Южной Америке. Немцы знай себе возились с гигантскими автоматическими системами, запускали их в космос, а японцы так и продолжали выжигать джунгли во внутренней Бразилии и строить восьмиэтажные дома для бывших охотников за черепами. К тому времени, когда японцы соберутся запустить хоть что-нибудь в космос, немцы приберут к рукам уже всю Солнечную систему. Однажды — как Фринк вычитал в какой-то древней книжке по истории — немцы уже оплошали, и весь остальной мир поделил у них под носом все колонии. А вот теперь-то уж они своего не упустят. Наука впрок пошла.
И тут он вспомнил об Африке, о том, что проделали наци там… Сердце его дернулось, словно захотело оторваться от тела, потом все же успокоилось. Словно передумало. На время. Но эти руины, гигантская пустыня, плоская смерть?!
— Мы должны, — знай себе тараторило радио, — с гордостью осознавать факт повсеместного удовлетворения основных физических потребностей, однако следует принять во внимание и то, что и высшие духовные ожидания населения должны быть…
Фрэнк выключил радио. Отдышался и включил снова.
На крест Христа, еще разик. Африка. Тени живших там племен. Племен, сметенных оттуда ради того, чтобы… Ради чего? Кому это известно? Какая-то куча механизмов пыхтит и что-то там воздвигает. Воздвигает? Скорее перемалывает. Все эти строители родом из палеолита, которым не дает спокойно жить страсть дикарей изготовлять чаши из вражеских черепов. Гопкомпания ублюдков, обожающих закусывать сырыми мозгами. Чужими, вычерпывая ложечкой из вскрытых черепов. Что же, это разумно — не просто сожрать кого-то, кто тебе не по душе, но слопать его тепленьким, так ведь оно и вкуснее. Лучшие инженеры планеты! Доисторическое двуногое в стерильном белом халате экспериментирует в лаборатории Берлинского университета с частями тех людей: с кожей, ушами, жиром. На что бы это могло сгодиться? О, герр Доктор! Как вы додумались до этого блестящего использования сустава большого пальца ноги?! Как чудесно он приспосабливается для механизма зажигалки, какая легкость, какая плавность и какой бесшумный ход! Если только герр Крупп в состоянии начать их массовый выпуск…