Потом она сидела за столиком в закусочной «Горячие гамбургеры Чарли» и неторопливо просматривала меню. Из музыкального автомата в углу доносилось что-то фольклорное — треньканье гитары и надрывные стоны. В воздухе стоял запах горелого жира.
Все же у Чарли было тепло и уютно, и у Джулианы полегчало на душе. Водители у стойки и хозяин-ирландец в белой поварской куртке, позвякивающий мелочью за кассой, казались ей старыми знакомыми. Заметив ее, Чарли сам подошел принять заказ.
— Мисс жела-ает ча-аю? — протянул он, добродушно ухмыляясь.
— Кофе, — ответила Джулиана, не реагируя на шутливый тон.
— Вона как? — Чарли подбоченился.
— И сандвич с горячим бифштексом.
— А как насчет супчика из крысиных гнезд? Или козлиных мозгов на оливковом масле?
Водители повернулись и с откровенным любопытством разглядывали Джулиану.
«Все дело в плечевых мышцах, — подумала она, встретившись взглядом с водителями. — У танцовщиц они тоже развиты. На бюсте это не отражается, а вот осанка… Заставьте своих жен ходить в спортзал, и тогда увидите…»
— Держитесь от нее подальше, — подмигнул хозяин водителям. — Она запросто может зашвырнуть вас в ваши жестянки.
— Откуда вы? — обратилась она к шоферу помоложе.
— Из Миссури, — ответили оба.
— Из Соединенных Штатов? — спросила она.
— Я — да, — ответил старший. — Из Филадельфии. У меня там трое пацанов, старшему одиннадцать.
— Послушай, а… у вас можно найти приличную работу?
— Запросто, — ответил молодой водитель. — Если у тебя подходящая кожа. — У него было смуглое угрюмое лицо и вьющиеся черные волосы.
— Он — макаронник, — пояснил старший.
— Да? — удивилась Джулиана. — А разве Италия не страна-победитель? — Она улыбнулась молодому шоферу, но его лицо стало еще мрачнее, он отвернулся.
«Извини, — подумала она, но вслух ничего не сказала. — Если бы я умела отбелить кожу… — Ей вспомнился Фрэнк. — Интересно, жив ли он? Может, ляпнул что-нибудь невпопад, кому-то наступил на мозоль? Нет, к япошкам он относится терпимо. Даже с приязнью. Наверное, потому, что они такие же уроды. — Джулиана все время внушала Фрэнку, что он некрасив: крупные поры, большой нос… Ее кожа была идеальной. — Неужто он умер один, без меня? Фринк — зяблик, птичка-невеличка. Говорят, певчие птахи долго не живут».
— Вы останетесь до утра? — спросила Джулиана у молодого водителя.
— Да, переночуем здесь.
— Если вам не нравится в Соединенных Штатах, почему вы оттуда не уедете? Я довольно долго живу в Скалистых горах, здесь неплохо. Я раньше жила во Фриско. Там цвет кожи тоже много значит.
Сгорбившись у стойки, итальянец метнул на нее хмурый взгляд:
— Леди, в вашем городе не то что жить — на одну ночь остаться противно. Господи, чего бы я ни отдал за нормальную работу, лишь бы не мотаться месяцами по дорогам и не жрать в таких… — он умолк, заметив, как побагровели щеки хозяина, и отхлебнул кофе.
— Эге, Джо, да ты сноб? — ухмыльнулся его спутник.
— Не перебраться ли вам в Денвер? — предложила Джулиана. — Там гораздо лучше.
«Знаю я вас, восточных американцев, — подумала она. — Любите жить с размахом, вынашиваете великие замыслы. Скалистые горы для вас дыра, да и только. Здесь ничего не изменилось с довоенной поры. Безработные старики, тупые фермеры, ленивые бродяги. Молодежь посмышленей подалась за восточную границу, в Нью-Йорк. Там деньги. Большие деньги, большой бизнес. Германские капиталисты творят чудеса, с их помощью в считанные годы удалось возродить Соединенные Штаты».
— Вот что, приятель, — хрипло и зло проговорил хозяин. — Я тебе скажу: если у вас сейчас полно шальных денег, так это все награблено у евреев, которых вышвырнули из Нью-Йорка, когда нацисты приняли этот чертов Нюрнбергский Закон. Мальчишкой я жил в Бостоне и с евреями особо не якшался. Но если бы мне кто сказал, что в США будут действовать нацистские законы — пусть мы и проиграем войну, — я бы тому придурку плюнул в морду. Удивляюсь, почему ты здесь, а не завербовался в армию своих Соединенных Штатов? А? Завоевывать какую-нибудь банановую республику, чтобы потеснить япошек и порадовать немчуру?
Шоферы вскочили с перекошенными от злости лицами. Старший схватил со стойки бутылку кетчупа. Повар попятился. Нашарив огромную двузубую вилку, он остановился и приготовился к защите.
— Скоро в Денвере достроят огнестойкую посадочную площадку, и там смогут садиться ракеты Люфтганзы, — спокойно заметила Джулиана.
Никто из троих мужчин не пошевелился и не подал голоса. Посетители тоже помалкивали.
Наконец повар произнес:
— Одну я видел на закате.
— Эта ракета летела не в Денвер, — сказала Джулиана. — Она села на Западном побережье.
Водители понемногу успокоились. Старший проворчал:
— Вечно забываю, что народ здесь малость желтоват.
— Япошки не губили евреев, ни в войну, ни после. И не строили здесь печей.
— То-то и беда, что не строили, — буркнул старший водитель и принялся за еду.
«Мы желтоваты, — подумала Джулиана. — Он прав. Мы хорошо относимся к японцам. Наверное, потому, что их здесь нет».
— Где вы остановитесь на ночь? — спросила она у молодого водителя.
— Не знаю, — ответил тот. — Я только что вылез из кабины. Мне у вас не нравится. Может, завалюсь спать в кузове.
— В мотеле «Медовая пчелка» вполне сносно, — проворчал хозяин.
— Ну что ж, — сказал молодой водитель, — может, там и заночую. Если мне не будут глаза колоть, что я итальянец. — Он говорил с явным акцентом, хотя и старался его скрывать.
«Тут виноват его максимализм, — думала Джулиана. — Поэтому он такой озлобленный. Слишком многого хочет от жизни. Всегда ему чего-то не хватает, вечно что-то не так. И я ему под стать. Не могла усидеть на Западном побережье, наверное, и здесь не усижу. А разве прежде, во времена покорения Дикого Запада, люди были иными?
Но сейчас граница проходит не здесь, — мелькнула мысль, — а через другие планеты. И он, и я могли бы попроситься на корабль, который отвозит колонистов. Нет — нам бы отказали. Ему — из-за смуглой кожи, мне — из-за черных волос. Уж эти мне белокожие нордические феи из эсэсовских училищ в замках Баварии! Этот бедолага Джо, или как его там — так и глядит букой. Нет бы принять холодный и многозначительный вид, будто он нас всех и в грош не ставит, и абсолютно уверен в себе. Да, у наци именно такие лица. Они не идеалисты, как я или Джо, они циники и фанатики. Это дефект мозга, похоже, немецкие психиатры не только душевнобольным, а всему своему народу сделали лоботомию.
Их беды — из-за секса, — решила Джулиана. — Еще в тридцатые у них началось… Гитлер забавляется со своей…сестрой, кажется? Или теткой? Или племянницей? Да и его собственные родители были двоюродными братом и сестрой. Они не считают кровосмешение грехом, многие живут со своими матерями. Вот почему у этих отборных эсэсовских шлюх такие ангельские, жеманные улыбки. Они берегут себя для Папочки. Или друг для дружки.
А кого они считают Папочкой? Бормана, который, говорят, на ладан дышит? Или Доходягу? Ходят слухи, старина Адольф, разбитый параличом, доживает свой век в одном из санаториев Рейха. Сифилис мозга — память о нищей жизни венского люмпена… Черное долгополое пальто, грязное исподнее, ночлежки…
Наверное, это месть злорадного Боженьки. Совсем как в немом кино. Злодея искупали в дерьме. Историческая кара за грехи.
И что самое жуткое — вся нынешняя Германия порождена этим сухоточным. Сначала он создал партию, потом — нацию, потом — государство на полпланеты. И не кто-нибудь, а сами нацисты выявили болезнь, поставили диагноз. Шарлатан-травник Морель, пользующий Гитлера патентованными «пилюлями доктора Кестера», раньше лечил венериков. Об этом знает весь мир, и тем не менее любой бред рехнувшегося вождя считается откровением мудреца, страницей Священного Писания. Мало того, что идеи этого придурка заразили весь мир, — их, как споры зла, разносят по планетам белокурые арийские королевы.
Вот плоды кровосмешения: безумие, слепота, смерть. Брр!» — Джулиана вздрогнула.
— Чарли! — окликнула она хозяина. — Как там мой заказ?
Джулиане было очень одиноко. Она встала, подошла к стойке и уселась около кассы. Никто, кроме молодого итальянца, не обращал на нее внимания. А он прямо-таки глаз с нее не сводил. «Его зовут Джо, — вспомнила она. — А фамилия?»
Вблизи она увидела, что он не так молод, как показалось вначале. Трудно было угадать его возраст — мешала настороженность, с которой он держался, то и дело зачесывая волосы назад жесткими скрюченными пальцами. «В нем есть нечто зловещее, — решила она. — Дыхание смерти». Джулиану это одновременно тревожило и привлекало. Старший водитель шепнул что-то на ухо итальянцу, и оба уставились на нее.
— Мисс, — произнес старший водитель, и оба напряглись. — Вам известно, что это такое? — Он показал небольшую, плоскую коробочку.
— Да, — ответила Джулиана. — Нейлоновые чулки. Их выпускает только картель «ИГ Фарбен», в Нью-Йорке есть филиал. Очень дорогая вещь.
— Монополия — дело хорошее. Надо отдать немцам должное. — Старший водитель положил коробочку перед своим спутником, и тот локтем придвинул ее к Джулиане.
— У вас есть машина? — спросил Джо, прихлебывая кофе.
Из кухни послышался голос Чарли — он нес заказ.
— Вы меня не подвезете, а? — Джулиану сверлили темные глаза, и ей стало не по себе. — В мотель или еще куда. Лишь бы переночевать. Подбросите?
— Да, — ответила она. — У меня есть машина. Старый «студебеккер».
Окинув взглядом Джулиану и молодого водителя, повар молча поставил перед ней тарелку.
— Achtung, meine Damen und Herren,[15] — произнес динамик в конце прохода. Мистер Бэйнс вздрогнул и открыл глаза. Справа в иллюминаторе плыли зелено-коричневая земля и морская синь. Тихий океан. Он понял, что ракетоплан заходит на посадку.
Сначала по-немецки, потом по-японски и, наконец, по-английски громкоговоритель попросил пассажиров не курить и не покидать кресел. «Мы приземлимся через восемь минут», — пообещал металлический голос.