В ночь на 2 мая части 8-й гвардейской армии донесли, что большие группы противника — до 200 человек, до 8 танков — начали прорываться к северо-западу, стремясь выйти на Унтерден-Линден и далее к Шпрее. В свою очередь, части 5-й ударной армии, стоявшие за Шпрее, обнаружили большое скопление войск противника у моста Вейдендаммербрюкке, где завязался упорный бой. Значительные немецкие группы прорвались через фронт армии (который был здесь не сплошным) и начали выходить в северо-западном направлении. Они двигались фактически по тылам наших войск и даже проникли в расположение штаба 47-й армии, действовавшей в северо-западной части Берлина.
Я попытался разыскать участников этого боя, чтобы уточнить обстоятельства прорыва немецкой группы в ночь с 1 на 2 мая. Один из офицеров штаба 5-й ударной армии — полковник Анатолий Дмитриевич Синяев сразу вспомнил об этом:
Да, это был практически последний бой на участке армии. Разумеется, немцы использовали свое знание местности, всевозможные проходные дворы, чтобы прорваться через боевые порядки наших войск. Группа немцев была довольно значительной, у них были танки и самоходки…
Член Военного Совета фронта генерал-лейтенант Константин Федорович Телегин рассказывал мне:
— В ночь на 2 мая нам доложили, что на фронте 5-й ударной армии большая группа противника, располагавшая примерно 12 танками и самоходками, предприняла попытку прорыва; состояла она преимущественно из эсэсовцев. Значительная часть ее была рассеяна огнем наших войск, многие попали в плен.
— А стало ли тогда известно, что в группе находился Мартин Борман?
— Да, это стало известным. Об этом показали на допросе многие пленные. В частности, помню показания повара, который шел за танком вместе с Борманом. Танк, показывал он, попал под огонь наших тяжелых батарей. Группу разметало буквально в куски. Повар был тяжело ранен. Бормана он больше не видел.
— Что же было предпринято?
— Немедленно послали разведчиков, внимательно осмотрели место боя. Там лежало лишь несколько трупов в штатском. Бормана не обнаружили. Зато вскоре мне принесли его записную книжку.
— Вы ее видели?
— Разумеется, — сказал К.Ф. Телегин, — я видел записную книжку Бормана. Ее привезли сразу после окончания боев разведчики. Насколько помню, ее нашли на улице при очистке района боев…
Но кто нашел эту книжку? Разведка 3-й ударной, 5-й ударной или 8-й гвардейской армий? Бывший член Военного Совета 3-й ударной генерал А.И. Литвинов ответил, что на участке его армии такого документа не находили. Ветераны 8-й гвардейской также ничего не знали о дневнике Бормана, хотя они при определенных обстоятельствах могли бы оказаться теми, в чьи руки попал документ. Ведь армия вела бои в районе имперской канцелярии, а боевые порядки частей перемешались.
Оставалась 5-я ударная. А.Д. Синяев сразу ответил:
— Да, именно разведка 5-й ударной армии нашла дневник Бормана. Судя по всему, это было на участке прорыва немецкой группы в ночь на 2 мая…
Но тут же я услыхал от A.M. Смыслова:
— Почему на улице? Насколько я знаю, этот блокнот был обнаружен в бункере имперской канцелярии. Вид у блокнота был абсолютно нормальный, неповрежденный. А последняя запись гласила: «Попытка прорыва»…
В бункере? Более точные сведения сообщил мне генерал-лейтенант Федор Ефимович Боков, бывший во время боев за Берлин членом Военного совета 5-й ударной армии. После окончания боев командующий армией генерал Берзарин возглавил берлинский гарнизон. По рекомендации К.Ф. Телегина я разыскал адрес Ф.Е. Бокова, написал ему письмо и получил такой ответ:
«В первой половине мая 1945 года в Военный совет армии (берлинского гарнизона) в Карлсхорст приехал офицер из штаба одной нашей дивизии, которая вела бой на правом крыле армии, и сдал мне карманную записную книжкудневник. Офицер, сдавший дневник, доложил, что 2 мая после боя на участке одного из полков обнаружили подбитый немецкий танк. Возле танка лежал убитый в кожаном пальто. При осмотре трупа никаких документов не обнаружили, а в кармане пальто нашли записную книжку. На титульном листке книжки были написаны фамилия, адрес и телефоны владельца книжки — Мартина Бормана. Записи в дневнике велись ежедневно и охватывали период с 1 января по 1 мая 1945 года. В конце дневника на чистых листках были занесены номера телефонов, некоторые адреса и другие заметки. Характер записей в дневнике позволял сделать вывод, что найденная записная книжка принадлежала Борману. После просмотра и перевода я отправил дневник и быстро сделанный перевод с кратким донесением в Военный совет фронта. При каких обстоятельствах был подбит немецкий танк и кто его сопровождал, кто был убитый, у которого изъяли книжку, — представитель дивизии не знал и не мог мне сообщить».
Таким образом, факт находки дневника можно было считать установленным. Но еще нельзя было считать установленным, где, у кого его нашли. Я поделился результатами своих розысков с известным советским специалистом по разгадке тайн Второй мировой войны — ныне уже покойным писателем Сергеем Сергеевичем Смирновым. С.С.Смирнов выслушал меня и сказал:
— Все это очень интересно! Но вы знаете рассказ о блокноте Бормана, найденном в танке?
— В танке?
— Именно в танке. Вам об этом может рассказать Федор Николаевич Шемякин…
Разумеется, я знал Шемякина — бывшего инструктора политуправления 1-го Белорусского фронта. Я немедля его разыскал, и он рассказал мне следующее:
В один из первых дней после окончания военных действий в Берлине в политуправление фронта прибыл офицер одной из дивизий — штаб ее находился в Шпандау, на западной окраине города. Он привез нам трофей — маленькую записную книжку. Обстоятельства ее находки, насколько помню, были таковы. Из города пробивалась на запад группа немецких танков. После боя был найден блокнот. Я сам его читал. Это был блокнот Мартина Бормана, в чем я быстро убедился…
Совсем новый вариант! Но был ли сам Борман учасником боя на западной окраине Берлина? Этого, по словам Шемякина, тогда установить не удалось.
Впрочем, — заметил Шемякин на прощание, — я сам слыхал из уст одного из ветеранов рассказ о записной книжке Бормана, найденной в имперской канцелярии. Вполне вероятно, что книжек было несколько… Пожалуй, более подробно вам может рассказать мой тогдашний начальник — полковник Мельников.
Полковник Мельников? Я знал и его и через некоторое время разыскал — он жил тогда в Киеве. И.П. Мельников написал мне:
«Дневник Бормана я видел. Как мне припоминается, он был найден в здании имперской канцелярии. Происходило это вскоре после Дня победы, где-то в первой половине мая 1945 года. После перевода мы отправили дневник Бормана в Москву».
Снова в имперской канцелярии? Но нет ничего опаснее, чем свидетельства очевидцев. Лишь одно свидетельство стало для меня вполне достоверным. Его — неожиданно для меня — доставил мой добрый приятель, известный российский переводчик Владимир Иванович Стеженский. Войну он провел военным переводчиком и в апреле 1945 года был помощником начальника штаба 383 стрелковой дивизии (ее по месту формирования называли «шахтерской», а в конце войны дивизии присвоили почетное наименование «Бранденбургской»). Стеженский рассказал:
В начале мая меня направили в распоряжение формировавшейся тогда комендатуры Берлина. Начальником был генерал Берзарин, в личном распоряжении которого находилась группа переводчиков. Одной из наших задач была разборка и идентификация захваченных немецких документов. Выполняя именно эту задачу, я в кипе привезенных в комендатуру документов обнаружил небольшую записную книжку, на первой странице которой стояло: «Мартин Борман».
Когда, это было?
Я начал работу у Берзарина 16 мая. Книжку я обнаружил где-то 18 или 19-го. Конечно, сразу доложил Берзарину. Он приказал сделать перевод[1] и направить документ «наверх», то есть в штаб фронта, ставший уже штабом Главноначальствущего советской военной администрации. Штаб находился в пригороде Берлина — Карлсхорст.
Как книжка попала в вашу комендатуру?
Я не видел человека, который привез ее. Слышал лишь, что принес книжку какой-то немец, нашедший ее в кармане убитого…
Этот рассказ получил подтверждение… с немецкой стороны. Журналисты из журнала «Штерн» в 1965 году разыскали следы человека, который нашел книжку. Его имя — Эрнст Отт. Механик по профессии, в конце войны он жил в Берлине и в майские дни 1945 года работал вблизи того места, где 8 мая были найдены два трупа, которые — в отличие от других — не имели никаких ран и повреждений. Судя по тогдашним берлинским обычаям, кто-то был не прочь поживиться добром. С одного из трупов было снято кожаное пальто, а из его кармана вынули кожаную записную книжку. Эрнст Отт решил отнести ее в советскую комендатуру, надеясь получить за «трофей» советский «продовольственный пакет». Расчет был правилен: пакет дали, а книжечка попала в комендатуру. Этот вариант вполне правдоподобен (более правдоподобен, чем тот, что я слышал от Телегина).
Итак, блокнот попал из берлинской комендатуры в штаб в Карлсхорсте (к Бокову). Я обратил внимание на одну из подписей под переводом, сделанным у Бокова. Она гласила — Вайнерт. Полковник А. Синяев с удовольствием разъяснил мне, что в его штабе переводчиком работала дочь выдающегося немецкого поэтаантифашиста Эриха Вайнерта Марианна. Где она сейчас? Наверно, в Берлине. Звонок в Берлин — и у меня состоялся следующий разговор с Марианной Вайнерт:
— Вы держали дневник в руках?
— Конечно. Это была небольшая книжечка.
— Его принадлежность была ясна?
— В свое время, я помню, не все были уверены в принадлежности дневника Борману. Сомневался в этом и генерал-лейтенант Боков. Но все-таки общее мнение склонялось к тому, что записи делал сам Борман.
Кстати, как истолковать тот факт, что в записях все время речь о Бормане идет в третьем лице и он обозначается «М.Б.»? В частности, в вашем переводе вслед за буквами М.Б. в скобках написано «Мартин Борман». Это ваше дополнение?