Депортация.
Ребенок ищет еду.
Если надо было пересечь улицу, двигались по специальным мостам.
Массовая депортация в 1944 году
Больной мужчина на земле.
Выступление любительского театра на одной из фабрик гетто.
Дети, депортируемые в один из лагерей смерти Хелмно в 70 км от Лодзи.
Прибытие в конечную точку: новоприбывшие заключенные должны выстроиться на платформе Освенцима – слева женщины и дети, справа – мужчины.
Дата и автор этой фотографии неизвестны.
На платформе: после построения на платформе заключенные двигаются в сторону крематория в концлагере Освенцим. Дата снимка неизвестна.
Глава XIРабота для Рейха на одном разрушенном радиозаводе
Начался 1942 год. Работа шла, мы осваивались. Знакомились. В соседней секции, трудился человек, что шел со мной рядом на соборную площадь. Звали его не знаю уж как по-настоящему, а здесь он назвался – Шисел. И специальности его не знаю. Он мне, хоть я и пытался выяснить, ничего не сказал. Так, уклончиво, мол, металлист я.
Почему меня его специальность заинтересовала, спросите вы. Отвечу. Потому что не было ни одного прибора, устройства, оборудования и прочая, от часов до радиоприемников, в том числе аэронавигационных, которые он не смог бы вернуть к жизни. Приезжали важные господа в штатском. Из Германии. Привозили что-то в сумках. Шисел говорил коротко – монтаг[16].
Однажды я подслушал их разговор при выходе.
– Вот, герр Липке, этот еврей сделал ремонт за три дня. И работает навигатор, как швейцарские часы. А наши баварские свиньи – да, мол, мы сделаем. Через месяц, здесь очень сложная схема. А этот еврей – в понедельник! И точка. Вот тут хоть стой, хоть пой.
– Ну, мне кажется, мы, инженеры, забираемся в расовую теорию, что под силу только нашему фюреру, а?
Все чему-то захохотали и пошли к блестящим мерседесам.
А Шисел зашел ко мне в сектор и молча положил большой шмат копченого сала и три луковицы.
Да, да, не удивляйтесь, мы едим сало. В гетто едят все, если хочешь прожить еще немного. Много – все равно не дадут. Вот вам и нация Гёте.
И я снова углубился в работу в своем секторе. Сектор назывался «сектор тары» и был занят в основном изготовлением снарядных и оружейных ящиков.
Я и еще два мальчишки, пока не попавшие «под раздачу», то есть, под раздачу смерти, что так щедро раздавала самая культурная нация в Европе, мастерили из поставляемых нам досок ящики. По исходным чертежам. Ящики каждую неделю забирали два немца. Иногда неожиданно для меня они выдавали две-три сигареты, сопровождая подарок короткой фразой:
– Ящики – очень хорошие. В общем, арбайтен гут.
И между собой соглашались, что эти бы ящики да к ним на ферму. Вот бы уже засыпали и зерна, и брюквы, и картошки. Да мало ли что засыпается под хорошую, солнечную осень в закрома.
На самом деле ящики отполированы и никакие занозы воинам вермахта не были страшны. Только побеждай. Вот с этим где-то немного тормозится. Под Москвой, например.
А в свободное время, которое было только ночью, я строил сундучок. Сундучок-матрешку. Просто туда, в сундучок, я поместил еще девять мал-мала изделий. Даже мне эта затея понравилась.
Из пустяшной затеи жизнь может вообще круто измениться. Как это и произошло.
Однажды в наш сектор пришел самый главный, что проводит селекции. Уж главнее некуда. Не даст рабочего места – значит даст выезд на грузовиках. Куда – всем известно.
Постоял, закурил, шевельнул чуть ладонью. Это значит, чтобы вышли все лишние. Сел на стул и стал внимательно, можно сказать, пристально меня рассматривать. А что рассматривать. Стоит перед ним здоровый, молодой, еще не очень изможденный парень с тяжелыми от работы руками. Как это принято, картуз я держал в руке. И смотрел в пол. А куда еще. Не в глаза же судьбе, которая решается ежеминутно в нашем цехе, на Соборной площади, в скотоперегонных переулках. В общем, на всей территории гетто.
– Где же все-таки я тебя видел, – задумчиво произнес офицер. Извините, ей Богу, столько произошло событий, что убей, не могу вспомнить звания. Не то полковник. Не то еще почище. Только помню – перед ним все гетто, включая юденрат, еврейскую полицию, армейские охранные части, может даже и гестапо – все тянулись. Одни при этом «ели начальство глазами», другие смотрели только в пол. Не иначе.
– Так где же я тебя видел, – опять задумчиво протянул офицер. – Ты, вообще, кроме этих ящиков способен на что-либо? Скоро мы закончим на востоке, и они даже для гробов не понадобятся. Так что ты можешь, а?
– Господин офицер, я могу изготовлять практически любые чемоданы, сумки. Сундуки, ранцы для армии. Вот, например, я сделал сундучок с сюрпризом, – с этими словами я поставил перед офицером – судьбой небольшой сундучок-матрешку. То есть, девять в одном.
Офицер открыл изделие, скептически скривив рот. Затем, по мере извлечения на свет Божий все новых и новых сундучков, лицо его принимало довольный вид. На самом деле ему сундучки понравились. Вернее, сама идея – девять в одном.
– Ну, в этом что-то есть. Так ведь можно и чемоданы, и сумки, да мало ли. А чемоданы с секретом можешь?
– Безусловно, герр офицер. Вот посмотрите.
С этими словами я достал свой многострадальный, уже ободранный донельзя чемодан и продемонстрировал секретное отделение. А под ним – второе, о котором поди, догадайся. Конечно, второе я не показал.
– Вот, вспомнил! – закричал офицер. – Ты – Фишман, а? Йозеф!
– Так точно, герр офицер. Только я – его сын. Фима.
– Ну вот, теперь все вспомнил. Похож, похож на отца. Но до него тебе еще расти и расти. Так, слушай меня внимательно. Твой отец приезжал в Берлин, вел переговоры со мной. С моей фирмой «Отто Дринкер с супругой». Это он мне морочил мозги секретами, да замками, да еще черт-те чем. Вспомнил! Вспомнил! – И он облегченно рассмеялся. – Вот же было время. Евреи ко мне на переговоры в Берлин ездили. Теперь дальше. Фирма моя сейчас, в условиях войны, развивается слабо. Да и контингент здорово подводит. Молодые уходят на фронт. Старики – на пенсию. Евреи все давно уволены. Мыслят все шаблонно. Уж вот такие сундучки никто изготовлять и не додумался.
Я даю тебе рабочей силы, сколько потребуется. Из твоих же евреев. Открываешь фабрику. Уверен, ты справишься. Ха, Фишман-сын на меня будет работать.
Но! Бухгалтер будет мой, приемщик товара – мой. Материалы, питание я обеспечу и ни один рабочий в «катальные рвы» не поедет. Я обещаю.
Но работать не за страх. За совесть и, – тут он понизил голос до шепота – за спасение хоть небольшой части твоего народа. Думаешь, мне селекция по душе?
С этими словами он достал фляжку и велел протереть стаканы. Это был спирт с медом.
– Да, да, не пучь глаза. Здесь же, в гетто этот напиток делают. Итак, я через неделю уезжаю. Под Харьков, во как! Программу работ и все остальное тебе доставит мой адъютант. На разворот фабрики 15 дней. У моего заместителя проси, нет, требуй необходимого. Лозунг у тебя должен быть теперь один – все для победы рейха!
Тут он опять перешел на шепот.
– А на самом деле – для победы фабрики «Отто Дринкер с супругой». Смотри, я буду приезжать. Производственные помещения затребуй в любом количестве – все для победы Рейха!
С этими словами он ушел. Я видел, весьма пьян и доволен.
Начиналась новая жизнь, дающая не только шанс, но и перспективу. Какую?
А у меня в голове одна мысль – бежать. И постепенно все стало проясняться. Вернее, наоборот. Все стало сгущаться.
Потому что теперь я не один, на мне висит более 100 душ евреев, которые день и ночь строят, строят эту «тару». Она дает им день жизни. Еще один день. И, может, еще.
На селекционном плаце стали редкими прощальные крики. Были, конечно, были, как без уничтожения. Но – реже.
Мне становилось страшно, потому что все рабочие смотрели на меня, как на Бога.
Ну как здесь побежишь. Тем более, фабрика набирала обороты. Появились отделы по изготовлению чемоданов, сектора снарядных ящиков, баулов, ранцев, мелких и крупных сундуков.
Стал требоваться металл. Достали станок для тиснения. И вылетали чемоданы со свастикой, с «мессерами» и танками, крейсерами и просто, иногда, с мужественными лицами вермахтовцев. Все шло на ура. Германия стонала от зависти: все хотели чемодан со свастикой или сумку с Максом Шмелингом[17] и баул с портретом Марики Рёкк[18].
Но раз производство успешное, то нужна и защита. И контроль, как говаривал известный Ленин, чтоб не встретиться с ним ТАМ.
Так вот, защита. Она появилась неожиданно в виде спокойного офицера гестапо. Мы встали.
– Да сидите и работайте. Отто сказал мне, что тебе, Фишман, понадобится помощь. Она у тебя всегда будет в моем лице. Вот записка от Отто. В ней четко и коротко было написано: офицеру гестапо, Курту, ежемесячно – 300 марок.
А понадобилось это гестапо почти сразу, ибо на хорошо идущее дело слетаются поганые людишки, как мухи на говно.
То спекулянты, то юденрат, то полиция польская, то – литовская, или украинская. Все с одним вопросом. Или даже не вопросом, а требованием – дай! Дай и все.
Но немцы, как мы знаем, люди деловые. Договоренности выполняют безусловно, и в одночасье исчезли с моего горизонта проходимцы всех мастей. Вот, защита заработала.
Но появился контроль. В виде подтянутой, стройной, совершенной блондинки типа Брунгильды. Хотя зовут ее Грета. Иначе – Гретхен в чине, вроде ефрейтора, и, естественно, в форме. Даже револьвер, «Вальтер», всегда был на боку.
Она приезжала раз в неделю, уж откуда – не знаю. Дама была, сразу видно, въедливая, опытная и четкая.
Проверяла, не гоню ли левый товар. Оказалось – не гоню. Проверила кассу. Оказалось – до пфеннига все сходится.