– Давай вот что сделаем. Пока располагайтесь в лагере, я введу тебя в курс местной нашей жизни. Не буду скрывать, проверим твой рассказ. Если все правда, то вперед, на борьбу с гадом. Если подтвердится информация о твоем участии в селекциях и других действиях в помощь немцам – пеняй на себя. – Он помолчал и сказал тихо: – Я лично склонен тебе верить. Все-таки привез почти 70 человек. Если ты не уверен в себе, своей совести, то бери чемодан и уходи из лагеря. Пока еще не развиднелось. Но предупреждаю по-дружески – ни к крестьянам местным, ни к польским партизанам просто лучше не подходи. Они убивают, даже не обсуждая твою жизнь. Жид – это значит смерть. Если останешься, я подробнее тебе всю ситуацию нарисую. А сейчас, извини, сосну хотя бы час – другой. Хм, думал ли ты, что мы утром уже давно не молимся. Все, спать.
И я, даже не спрашивая разрешения, сразу уснул. На нарах, где матрасом была хвоя.
Утром я знакомился с лагерем. Все вроде хорошо. Для обороны. Очевидно, был военный у Мойши, грамотно сделаны и сектора обстрела, и землянки в три наката. Но меня тревожило другое. Лагерь, конечно, не продержится и несколько дней. Да и куда деваться пожилым, больным. А если раненые. С боеприпасами, вероятно, тоже проблема. В общем, вечером встретился с Мойшей. Хотел, во-первых, послушать решение его и товарищей обо мне. А во-вторых, если решение будет в мою пользу, рассказать защитникам всю опасность такого большого лагеря гражданских лиц.
Мойша на этот раз был оживленнее.
– Ну, Фишман, мы все обсудили. Заслушали аж двадцать пять человек. Наш вердикт – ты молодец. Фабрику сделал и жил по совести. Поэтому с этой минуты ты член нашего отряда «с правом ношения оружия». – И он заразительно засмеялся.
– Вот, держи, – и передал мне «Шмайссер» с рожком, полным патронов. – Немецкую ефрейторшу, что все проверяла, отозвали. У нее родители большие шишки в Берлине.
На минуту Мойша стал похож на прежнего, только-только вернувшегося из загула в Варшаве. Но – только на секунду.
– Далее, паны хорошие. Я понимаю, что лагерь наш разросся и очень уязвим. Нас же, бойцов, очень мало. Поэтому я завтра утром с двумя бойцами уеду на встречу с русским офицером, Колькой. Обещает оружие, да и людей. Тогда будем принимать решение о расквартировании лагеря.
А сейчас я хочу попить чаю с Фишманом и посвятить его в наши лесные и партизанские дела. Все может случиться. Сегодня – я начальник. Завтра – может он, либо кто другой.
Эх, как в воду глядел. Но пока чай с ватрушками был очень кстати, а ситуация, которую нарисовал мне Мойша, просто повергла меня в шок.
Ей Богу, в гетто мне никогда не было так страшно, как после беседы с Лихтенбергом. На секунду мне показалось, что все было зря. Но – на секунду.
– Вот смотри, Фима. В Польше только в 1943 году стали появляться партизанские отряды. На нашу беду. Как? Да вот так. Сильна в лесах армия Крайова[22]. Организована, военных много. Но с немцами почти не воюет, ждет, когда Советы придут. Вот тогда она, как муха на воле, и заявит – и мы пахали. Но главное, Фима, эта Армия Крайова беспощадно бьет нас, евреев. Везде, даже иногда с германом сговариваются. Докатились! Бьют нас везде, где возможно и где невозможно. Смотри, не попадись к ним, «братьям по оружию». Убьют моментально.
Еще в лесах бродят батальоны Хлопске[23]. Им хорошо, лес – их родное место. Бродят, крестьян обирают. Но главное, ищут нас, евреев. Убивают сразу, даже в разговоры не вступают. Все золото ищут.
Даже не знаю, что опаснее. Еще крутятся Первые Народные Силы Збруйне[24]. Те же фашисты – охота реально на евреев. И выгодно, и безопасно.
Что я еще тебе не сказал? Да, польские отряды рабочей партии. Эти хоть воюют с немцем и нас не трогают. Более того, даже призывают объединяться.
Вот теперь смотри. В лесу за нами охотятся: немцы, польские полицаи, литваки, украинские полицаи. Затем, с другой стороны, АК, БХ, правые силы, наконец, просто местные крестьяне.
А нас всего-то ничего. Если бы они не были трусливы, задавили бы нас всех зараз. Но боятся, знают, как собака огрызается, коли в угол загонишь.
Вот нас все эти твари в угол и загоняют. Но – бояться.
Например, крестьяне наших нашли и побили. Стариков, детей, женщин. А через день-два горят их села-хутора. Никого живых не выпускаем.
Что, скажешь жестоко? А не трави и не уничтожай нас. Мы – люди. И люди с совестью, которой у них нет и никогда не было. Вот и получается. Нас окружают. Нас бьют. Но и бояться.
Ладно, спи опять у меня. Я завтра с русским офицером, Колькой, встречаюсь. Обещал мне оружие продать. Хоть и не верю никому, но рисковать нужно.
Давай спать.
Глава XIIIАльбом № 4 Еврейские партизаны. Отряд Мойше Лихтенберга
Глава XIVРазгром
Мойше Лихтенберг уехал на встречу с офицером Колькой, советским военнопленным, рано утром. С ним поехали двое бойцов. Было это осенью 1943 года. Но еще тепло. Правда, утром да вечером холода приходили. Туман.
Вот из этого тумана и появился оборванный боец, что уехал несколько дней назад с Мойшей. Он весь дрожал и рассказал как было дело.
– Так было, что мы ничего и не поняли. Нас встретил на поляне офицер Колька с людьми. Даже не подошли. Колька спросил – деньги с собой? Мой командир, – тут парень заплакал, дали ему глоток спирта, – мой командир говорит – покажи оружие.
– Сейчас покажу, – говорит Колька, – и как даст очередь. Мойшу и рядом с ним Шаю – наповал, а я дал очередь, но мимо, и ускакал. Стреляли, вроде даже пытались догнать. Вот, деньги там остались и оружия нет, и командира нет. – И он снова заплакал.
Ночью выбрали нового командира – меня. Я сразу поставил перед отрядом две задачи: передислокация и рассортировка семейного лагеря. И вторая – поиск и уничтожение группы «офицера Кольки».
Были и возражения. Мол, наша задача – охрана семейного лагеря. Спасение еврейского населения. А мы будем бегать по лесам в поисках этого мамзера[25], и даже если его найдем, но оставим без прикрытия лагерь. Здесь я и произнес свою тронную речь:
– Все это так, но мы все время несем потери. То от аковцев[26], то от националистов, то просто от крестьян местных. Нас убивают даже хуже, чем бешеных собак. Перед смертью над нами издеваются и хорошо, если мы примем смерть от пули. А не от мучительного издевательства. Что, так и будем молчать, терпеть, втридорога покупать у крестьян продукты? Тут же гибнуть, а они эту еду продадут нам еще раз.
Нет, я считаю – хватит. За каждую подлость они должны платить полной мерой. И главное – чтобы знали, за что они получают кару. Кару возмездия.
Поэтому было решено рассредоточить народ, а уж затем искать «офицера Кольку». К сожалению, он нас опередил. Но все по порядку.
Маленькие группы с сопровождающими мы отправили в глухие леса. Шли женщины, старики, девушки. Несли детей. Я вновь увидел всю вековую нищету наших местечек.
Одежды не было. Все шли, в чем успели бежать из гетто. У многих и обуви нормальной уже не было. Меня опять поразили маленькие детишки. Они не плакали. А уж капризов и в помине не было. Только огромные глаза смотрели на этот страшный для них мир.
Осень. Осень. Все вокруг покрыто золотом опавших листьев. На солнце – последняя паутина, хотя мухи и прочая мелкота уже отправились на зимовку под листья, корни и кору.
Красные гроздья калины и рябины я просил собрать. Благо ее было много в совершенно диких, нехоженых лесах Люблинского воеводства.
Наконец, рассредоточили народ. С каждой группой осталось по два бойца. Для охраны, но главное – для помощи и обустройства немощной группы стариков, женщин и детей. Особенно, когда наступали холода.
Теперь, до поисков «офицера Кольки», нужно было решить продовольственную «программу». Иначе говоря, есть нужно всем и каждый день и по несколько раз.
Тут точно без крестьян не обойтись. Собрали цепочки, кольца, да денег малость и пошли мы в дальнюю, специально в дальнюю деревню.
Встретили меня радушно, был я вроде один, а всех ребят рассредоточил у домов.
Крестьянин – народ ушлый и прежде подумает, как, когда ему этим жидам устроить каюк.
А пока предложили самогон да бульбы горячей. Но ни пить, ни есть я не стал. Мол, времени нет, давайте с продуктами решим.
Так решили. Овощи, особо картошку, да буряки, да лук, сало, муку и прочее, что для жизни более сотни человек необходимо, крестьяне на телегах доставят в оговоренное место. Разгружают, получают деньги и немного «золота» и уезжают. Далее – наша забота.
Ежели приведут с собой хвост в виде любой группы, будь то герман, чи аковцы, чи полицаи, либо кто другой – мы этого не простим.
Разъяснил старосте, что времена прощения прошли. Село сожжём – обязательно.
Если по нашим следам кто пойдет, то ясно, это селяне наводку дали и тоже село спалим, а жителей уничтожим.
Войт[27] хмыкал, головой крутил, но согласие дал. Особенно когда я на стол положил золотые кольца, цепочки, серьги и просто золотые десятки. Да кто же устоит то? Фактически, продуктов оказалось почти на зиму.
Договорились и о связи. А затем меня осенило, позвал двух бойцов. И мягко так войту говорю:
– Чтобы, пан войт, у нас совсем сладилось, мы возьмем твою хозяйку да дочь, да малого до себя. Пройдет сделка без последствий – Богом клянусь – вся семья будет возвращена. И ни один волос не упадет. И обиды женщинам ни в коем случае не будет. Коли пойдет что не так – никого больше не увидишь.
Войт, было, взорвался, но стерпел. Только на меня с этой минуты не смотрел. Я понял – нажил себе врага. Но мы уже становились другие. В том смысле, что в лесу жить – нужно уметь по-волчьи выть. А ежели не выть – то уж кусаться точно нужно.