Договорились о сроках поставки и поспешили в лагерь.
Вовремя. Лагеря уже и не было, но охрана еще оставалась. И подходы были заминированы.
Эх, наша, да и любая беспечность. Чуть смерть к себе не подпустили. Уснули сразу и проснулись от взрыва. Рванула немецкая мина-лягушка. Она незаметна, маленькая, подпрыгивает на уровень живота и шпигует окружающих осколками. На такую мину и напоролся кто-то из незваных гостей.
Заняли мы окопчики и стали гадать, кто же подорвался. К утру раздался крик:
– Эй, вы, выйдите на переговоры. Мы русские военнопленные. Может у вас лекарь есть, наш один на вашей растяжке подорвался. А у нас и предложение есть – можем оружие продать. Шмайссера новые, патроны, гранаты.
Мы уже поняли, кто это – люди «офицера Кольки» вместе с ним, вероятно.
Я отвечать запретил. Мы просто молчали. До тех пор, пока не появились в кустах тени. Шли они осторожно и больше смотрели под ноги, чем вперед. И зря. Ибо впереди была смерть. Мы ударили разом из всех видов жалкого оружия. Из карабинов, шмайссеров, даже из двустволок охотничьих.
Затем наступила тишина. Только шорох показывал, что живой кто-то остался и уходил. Уходил.
Утром осмотрели поде «битвы». Три трупа, один раненый в живот у дерева. На раненого мы все набросились.
– Спасите, братцы. В живот здорово ударило. Спасите, у вас ведь всегда врач есть. Нам «офицер Колька» говорил, что вы ребята добрые, хоть и евреи. Спасите, спасите, – хрипло повторял раненый.
– Спасем обязательно. Ты, парень, не мандражируй. У нас доктор и покойника оживит. Профессор. – И мигнул. Уже Мейлах натягивает простынь с разрезом – вместо халата, и важно так подходит к нам.
– Но ты сначала расскажи, где вы квартируете. И какой из себя офицер Колька. И позывные, если есть. Сколько вас всего. Вот и наш профессор подошел. Давай, исповедуйся, пока тебе профессор микстуру приготовит.
Парень оживился. И оказалось, знал многое. Все рассказывал, успевай пиши. У нас по этому письменному делу Зямка-боец. Он и записывал все. Мы парню дали хлебнуть спирта с медом. Он то начинает засыпать, то снова сыплет информацией.
– Ой, только выручите. Только профессор пусть еще микстуры даст. А чё он живот не перевязывает. Вот, значит, нас всего ничего – 35 человек. Да теперь меньше, я – раненый, да троих вы положили. Что же вы так грубо, я не пойму. Мы ж даже подойти не успели, уже на мины попали.
– Кто вас вел?
– Да наш командир, он велит всем называть его «офицер Колька».
– А что он говорил, зачем вел отряд именно к нам.
– Ой, все скажу, пусть доктор даст еще микстуру, совсем плохо, живот жжет.
Значит, наш командир говорит: идем ночью в еврейский лагерь. Там одни старики да бабы, а охрана – два-три человека. Их побьем, а у стариков золота много, это у жидов у всех так – всегда золото рядом, где они. Так что не боись, на всю жизнь, еще нашим детям останется.
– Скажи-ка, боец, а вы кто? Партизаны или разведка Советов, или просто бандиты?
– He-а, пан командир, мы бывшие военнопленные, уж давно партизаны. – Здесь он тяжело начал дышать и прошептал: – А вообще-то, конечно, бандиты.
– Можешь показать, где вы обитаете?
– Показать не могу, а только знаю, что это в районе Налибокской пущи. Мы живем в избах села Мелаховичи. Оттудова на лошадях и идем в леса, когда разведка нам про расположение ваше доложит. Ох, плохо мне. Может священника уже надо, а?
– У нас только раввин. Он сейчас тебе молитву отходную и прочтет.
Я попросил всех уйти.
Стрелять его я не стал. Сидел, курил, читал про себя, что нас в хедере учили. Он вскоре и умер. А ребята догадались, уже могилу вырыли. И захоронили.
Но мне почему-то стало очень грустно. А информация была бесценна.
Кстати, получив продукты и рассчитавшись, я вернул семью войта. Даже дал девочке цепочку тоненькую.
А в следующую ночь мы обсудили информацию этого «партизана-бандита» и решили – надо идти. С «офицером Колькой» необходимо обязательно разобраться. Они лагерь в покое не оставят. Да и показать надо, что еврейские боевые отряды, то есть, партизаны, есть. Действуют. И главное – мстят.
Конечно, хорошо известно, если два еврея, то это значит – мнения по крайней мере – три.
Мейлах и Беня жарко доказывали, что оставлять без охраны лагеря с людьми, хоть и рассредоточенные, нельзя ни в коем случае. Любой бродячий отряд или местные, коли найдут, убьют, не моргнув глазом. Уж сколько таких примеров. Что до «офицера Кольки», то он от нас не уйдет. Прибавится людей и найдем мы этого «офицера».
Другие же, Лев, Залман и Тувий, были совершенно противоположного мнения. Надо показать всем, что евреи не спят в лесах, как испуганные зайцы. И не только готовы огрызаться, но и вести полноценные боевые действия. Тем более, с таким негодяем, как этот «офицер». Вот и решили – пойдем малым отрядом, основную часть оставим охранять лагеря.
И что вы думаете, добрались-таки до их мерзкого отряда. Но все-таки это были хоть и военнопленные, но военные. А мы теоретически знали многое, но когда пули срезают ветки и слышится мат-перемат, можно и растеряться. А на секунду растерялся – вот и нет тебя.
В общем, наших погибло трое. Мы их забрали с собой. Из села неслись вопросы – кто напал? Если аковцы, то мы, мол, с вами. Если «хлопске», то что нам с вами делить-то! А про наш отряд они и подумать не могли.
За время, что мы отсутствовали, в наши места наведывались местные крестьяне. Но увидев, что «жиды умеют стрелять», забрав убитого, уехали восвояси. Надолго ли?
Я решил «Кольку» отложить на потом – появилась срочная и важная работа. Прибежал к нам в лагерь пацан, поляк, кстати, рассказал, что почти все гетто в Келецком воеводстве ушло в лес. Они стали лагерем, а дорогу к ним знают местные. Вот они приходят в лагерь, хватают трех-четырех, в основном девушек. Уводят к себе и требуют денег и часов. Если не дают евреи выкупа, заложников убивают. А если девушки, то и продают банде какого-то «офицера Кольки».
Вот как! Снова Колька. Это просто знамение, подумалось мне.
Но знамение – знамением, а срочно нужно было бежать в Келецкие леса, выручать и организовывать семейные лагеря и охрану.
Беда была с оружием, пока мы не вышли на немца, очень уж охочего до денег. И оружие потекло. Но людей было катастрофически мало. Молодежь – погибла в гетто и лагерях смерти, а пожилые да женщины – не очень твердая военная единица. Что до денег, то чемодан мой спасал еврейское население в лесах, спасал.
В Келецких лесах все не заладилось с самого начала. Такое впечатление, что нас ждали. И ждали не с распростертыми объятиями.
Сразу, как только мы вышли к беженцам, из-за кустов открыли огонь. Это не немцы, точно. Плотность огня и разнобой показали – скорее всего это аковцы.
Конечно, мы ответили. Но на очень, как говорится, невыгодных условиях. Пыталсь отбиться гранатами. Все равно было плохо. Последнее, что я помню, вижу в прицеле здоровенного верзилу, ломится сквозь кусты прямо на меня. Я обрадовался. «Щас получишь, тварь этакая», – только и успел подумать, как кто-то хлобыстнул меня сзади. Не то прикладом, не то дубиной. Да так ахнул, что мой чемодан (это уж я потом увидел), отлетел сразу, а я сунулся телом в елку и повис на развилке. Как я потом понял, меня это и спасло. Просто вид у меня был совершенно убитого человека, да голова в крови и волосы содраны. Конечно, и сознания нет.
Только ночью я очнулся. Верно, для того, чтобы понять – я убит и замерзаю. Убит, потому что голова в крови, кожа с волосами лоб и глаза закрыла. Ноги – закоченели, руки – не чувствую. Хоть еще не зима, но видно заморозки уже по лесам и полям бродят.
Я все-таки нашел силы, из развилки елки сполз на землю. А уж иней. В этом инее я начал голову приводить в порядок. Ощупал. Ничего, кость цела. Но, видно, бил молотобоец, чтоб ему учли его деяния на том свете.
Спасла меня шапка, а под ней я повязал платок шерстяной. Все это и самортизировало страшный удар.
Чемодан мой валялся неподалеку. И все вещи мои «драгоценные» выброшены. Что там – кальсоны да свитер. Две гранаты, рожок и сам шмайссер – исчезли. А отвертка и два надфиля в насмешку валялись поодаль.
И еще лежало тело здоровилы, что шел на меня. Видно, все-таки вместе с ударом я успел нажать курок.
Вот что удивительно. Крестьяне хоть своих подбирают и везут прямиком в костел. Эти же, ну чистые банды, как убили – так и не нужен. В утиль его, да и все. Где же эти люди росли, что видели – я так и не понял. Но, да простит меня раввин нашего местечка, я убитого, вероятно – мною, человека обыскал. Нашел ауйсвайс, это нужная вещь. Главное же – теплое полупальто. С дыркой и залитое кровью. В кармане – кусок сала и сухарь.
Сейчас мне, право, все равно. Залез я в чащобы под елку и провалился. Верно, это на пользу – вот так тихо лежать, то проваливаясь в беспамятство, то беседуя с Куртом, то с Дринкером. Я доказываю им, что мы – народ, который добро не забывает, и зло – помнит.
Теплая одежда да прохладная ночь как-то помогли мне. А еще, вероятно, стрессовое состояние. Еще бы, как кувалдой ударили.
Утром я пошел. Не сторожась засад и патрулей. Просто шел и шел. Мне, кстати, пути было дня на три. А вот с такой головой сколько пройдешь, кто знает.
Но хотелось одного – прийти в свой лес, разыскать схорон, где жила семья Лии и лечь к буржуйке. А уж девочки мне и тряпку с раны снимут, и помажут чем-нито, да и горячего дадут пить.
Кстати, о Лии. Эта девочка пришла к нам на фабрику с ребенком. И такая она была трогательная, что я не мог удержаться – стал вроде бы ее опекуном. Мальчик звал ее мамой, но все знали – он был взят Лией во время одной из селекций.
Бог мой, неужели я остался один. Иногда судьба преподносит удивительные уроки.
Шел я, не хоронясь, хоть и лесами. По тропинкам. То ли партизанским, то ли крестьянским, то ли немецким.
Только ввечеру наткнулся на какого-то мужика. Верно, поставили его тропу сторожить. Но мужик испугался и просто отпрыгнул, когда я шагал на него. Еще бы! Лицо все покрыто коркой засохшей крови, полупальто – рваное и тоже в крови. Правда – не моей. Да вечереет. Поневоле перепугаешься