Лапиков МихаилЧепай
…Воевали как могли — с косяками, тупняком, огоньком и задором. Внезапно оказалось, что с обеих сторон никто и ничего толком не знает о противнике, да ещё и вооружены говном различной степени говённости.
Занавес.
Часть первая: Минск
Глава первая…в которой Женя Че узнаёт про участь попаданцев куда больше, чем хочет
Из всех наших мы, Че, самые вредные, других таких нет. Бурашка и Гевара мне свидетелями, в тот момент Ваша Покорная ощущала себя разве что самой полудохлой.
С пробуждением вообще как-то сразу не заладилось. Голова трещала как с хорошего похмелья, в глаза острыми ножами впивались косые лучи света, тело нещадно ломило. Попытка встать закончилась ничем — только захрустели под руками вдребезги разбитые приборы, а предплечье резануло болью.
Правый глаз решил не открываться вообще. Левый полузаплыл. Да и увидел он такое, что Ваша Покорная всерьёз призадумалась, не стоит ли быстренько потерять сознание обратно.
Из руки торчал длинный, с ладонь, узкий обломок дорогой фарфоровой тарелки. Неглубоко воткнулся, но кривая борозда шла через всё предплечье. Рана вполне убедительно кровила.
Чуть дальше застыла на измятой скатерти огромная багровая лужа. Судя по капусте и картошке — борщ. Кое-где из багрового месива торчали комки пасты и мясные тефтели — второе. Мирная идиллическая картина — Ваша Покорная напилась и обрушилась под стол вместе со всем его содержимым. С пятнадцати лет ничего такого не случалось. Впрочем… ну, дорого, ну, грязно, зато вряд ли фатально.
Ага. Щазз. Следующим предметом в поле зрения попала смуглая волосатая кисть руки с уже иссиня-белыми обломанными ногтями. Тонкая стрелка дорогих механических часов какой-то швейцарской фирмы безразлично отмеряла секунду за секундой. Рука заканчивалась прямо за ними — рваными лохмотьями кожи с обломком кости.
Кажется, меня вырвало.
В любом случае, когда у Вашей Покорной вернулось хоть какое-то подобие сознания, осколок тарелки оказался уже в другой руке, а борозду на предплечье кое-как пережимала относительно чистая льняная салфетка.
Несколько шагов на подламывающихся ногах — и перекошенный набок вагон-ресторан закончился месивом изогнутых металлических балок, расщепленных досок и выбитых заклёпок. Остро пахло горелым металлоломом, отбивными, свежими огурцами и… порохом?
Неторопливая попытка обернуться послала мир вокруг под откос. С головой точно случилось что-то нехорошее. Блэк-ауты определённо превращались в дурную привычку. Очередное неприятное пробуждение выплюнуло меня посреди неглубокой грязной лужи. Жутко болели разбитые коленки. Левый носочек вместо радужного в полоску стал неопознаваемого буро-серого оттенка со щедрой россыпью мелких дыр. Конечно же, без малейших намёков о том, куда подевался кроссовок. Обувь на правой ноге, для разнообразия, отыскалась на своём законном месте — правда, с почерневшими шнурками и обгорелыми пузырями на оранжевом пластике декоративных вставок.
На загорелой коже тут и там багровели свежие царапины.
— Эй, — глотка пересохла, и вместо слов получалось какое-то неразборчивое карканье. — Ау! Кто-нибудь!
За спиной трещал и плевался искрами разбитый вагон-ресторан. Несколько таких же разбитых и перекошенных вагонов протянулись вдоль насыпи и дальше. К бездонно-голубому летнему небу поднимались несколько столбов чёрного дыма.
Мучительная попытка обойти разбитые вагоны изрядно затянулась. Отвечать на крики так никто и не торопился. Земля под ногами оказалась перепахана так, будто здесь всласть покаталась танковая рота.
— Эй! — под ноги чуть не угодило изломанное человеческое тело, и пришлось торопливо шарахнуться в сторону, чтобы не пройтись босой ногой по луже подсохшей крови.
Сознание Вашей Покорной незамедлительно решило, что с него хватит, и отправилось в одном ему известном направлении.
Вернулось оно так же внезапно, как и уходило — возле одинокой деревянной сараюшки, маленькой и чудовищно разящей элитным сортом чая "Лапсанг Сучонг". Ваша Покорная опиралась на стену здоровой рукой, и, судя по всему, раздумывала, тошнить на босую ногу или всё-таки отвернуться немного в сторону.
Отвернуться.
Заодно решилась и загадка с запахом — по соседству ненавязчиво громоздился приличный штабель уже пропитанных дёгтем железнодорожных шпал. Он чаем и пах.
Ну, по совести, это сам чай обладает неповторимым и устойчивым запахом жидкости для пропитки железнодорожных шпал. Сначала Вашу Покорную это и привлекло, а потом оказалось, что и без эпатажа чай вполне себе ничего.
Брат поначалу тоже кривился, что я пью "эту гадость", а сам через месяц только его и хлестал. Даже на День Святого Валентина как-то целую коробку мне подарил, фунта на четыре, первый раз на Таиланд мы тогда слетали, что ли…
Брат.
Вот после этого на меня и накатило по-настоящему.
Семён звал меня Сучкой, Ваша Покорная отвечала ему Хомяком. Русские азиаты вообще прискорбно часто этим и заканчивают. Я не про демаркационную линию с идеологическими разногласиями, хотя в этом нам тоже равных давно уже нет — с тех самых пор, как немцы решили, что с них достаточно и прикрыли свою лавочку с поездками в метро по загранпаспорту. Я про внешность. Низенький, пухленький, щёки в два раза шире ушей. Хомяк и есть. В маму дома только я и Вероника, остальные, похоже, от самок бульдога подброшены во младенчестве. И ведут себя тоже…. соответственно.
Вот как засядет чучело это на кожаном диване ценой в две моих зарплаты в одних семейниках и дырявом тельнике, стропорезом на босой ноге подравнивает ногти, а потом чуть ли не в зубах тем же стропорезом ковыряет, и в сотый уже раз гонит про то, как их в Чечне свои же миномётчики в поле накрыли, и кто сколько от этого в штаны кирпичей отложил, и какой занятной формы те кирпичи получились…
Послал же бог родственничка.
Он про службу кроме этих баек ничего почти не рассказывал. И так любой желающий в сауне посмотреть может — где стреляли, где резали, а куда так, шрапнелью отлетело.
Увы, корень не задет, по каковой скорбной причине регулярные перебои с кровоснабжением мозга на характере братца сказываются далеко не лучшим образом. Но даже когда он думает низом, его шутки дальше безопасных, пусть и обидных, подколок не заходят. Не заходили, то есть. Ни разу.
Затащить меня в декорацию с танкового полигона, дать по голове, и оставить внутри мишени даже по его понятиям выглядело перебором.
И потом, какой ещё полигон? Кругом берёзы и лопухи, откуда им взяться среди прохладного, не жарче тридцати двух в тени, сухого таиландского февраля? Мы же на курорте отдыхать должны… были?
— Диду Панас, Диду Панас, ты дывы, тут хтось ще дыхлае! — пронзительный детский голос раскалённым буром ввинтился под крышку черепа. В ушах ощутимо зазвенело.
Ваша Покорная совершила подвиг. Малолетний крикун остался жив даже после того, как на полном бегу вбежал прямо в меня, и решительно ухватил грязной ручонкой за футболку. Ну да чего там. Будь несчастная тряпка чистая…
Пришлось вымученно улыбаться и походкой беременного паралитика двигаться вслед за малолетним…. бомжонком? Дешёвая серая рубаха и замурзанные треники на босу ногу по мне заметно лучше смотрелись бы на помойке. Затем юный засранец не сбавляя хода прошлёпал босыми ногами по неглубокой мутной луже, и позиция его родителей стала доступна без лишних пояснений.
Действительно, такого всерьёз одевать — только портить. Одежду. Этому-то разве что эвтаназия и поможет.
Дед Панас малолетнему правнуку соответствовал полностью. Брюки с пиджаком, это по летней-то жаре, лоснились многолетними пятнами. Не удивлюсь, если десятка с два лет назад он решил в них и помереть. И тоже на босу ногу.
Сидел дед в настоящей, запряжённой лошадью, телеге. Лошадь оглушительно воняла. Над её задним концом вполне убедительно роились мухи. Дед созерцал его взглядом Будды и явно размышлял о Вечности. На коленях у деда, финальным штрихом к бреду в летний полдень, лежал Винчестер 1895 года.
Не ТОЗовка сраная, и не Сайга даже!
Винчестер!
Повстречай Ваша Покорная на московских зимних улочках таджика-строителя верхом на убитом в хлам Скотт-Гэмблере десятой модели ценой в три её месячных зарплаты — и то меньше бы удивилась.
В моём представлении с такими игрушками ездили на природу исключительно уважаемые взрослые люди, которые могут позволить себе подобное недешёвое увлечение. В крайнем случае, их дети-бездельники — вроде непутёвого Хомяка. Или не очень бездельники — Ваша Покорная, например. Думаю, треск моего шаблона вполне получилось расслышать невооружённым ухом.
Дед же невозмутимо улыбнулся беззубым ртом и протянул глиняную крынку с обколотым краем.
Молоко. Тёплое. Козье. Из грязной крынки. На летней жаре. С мозговым сотрясом хренадцатой степени.
Конечно, буду!
— Почекай, доню, зараз дойидэмо, — в сотый, наверное, раз повторил дед. Словарный запас у него явно уступал современной хорошей стиральной машинке, да и понимал он меня не сильно лучше, чем я его.
Выжать из него удалось лишь то, что находимся мы "опрежь миста", куда "зараз и дойидэмо". Пресловутый "зараз" относился, наверное, к этому году, но вот насчёт месяца уже возникли ощутимые сомнения. Лошадь не торопилась, да и ехали мы ни разу не по дороге.
Железка с разгромленным поездом осталась далеко в стороне, как и пара достаточно широких просёлков. Корявые ветки над головой то и дело сплетались в тёмный полог. Узкую просеку даже асфальтировать поленились.
О комфортной поездке оставалось только мечтать: рессор у телеги деда Панаса не предполагалось даже в проекте, а возил он в ней явно всё подряд — от хвороста до навоза. Убойный запах, не менее убойный пронзительный скрип несмазанных колёс и тощая прослойка слегка подгнившего сена вместо любых сидений прилагались.