— Я по дороге к иноземцам на Кауштином лугу завернул, — доложился новик. — Тамошний боярин латников взял и к Тосне пошел. Сказывал, несколько плотов срубят и вниз по реке спустятся.
— Правильно, — с облегчением вздохнул опричник. Привыкший мыслить конными переходами, такой путь он из виду. упустил. — Входи, боярин, откушай, чем Бог послал. Я прикажу баню истопить, после обеда согреешься.
Пропустив новика вперед, Семен мысленно похвалил себя за то, что несколько месяцев назад все-таки решился, и принял под руку полсотни странных иноземцев, пришедших неведомо откуда и придерживающихся непонятных обычаев, хотя и называющих себя православными христианами. Вот уже второй раз они выручают его в трудную минуту. Сперва грудью своей закрыли свенам тропу с Невы к его поместью, а второй раз теперь — найдя неожиданный способ прийти на подмогу местным чухонцам. Надо будет съездить к ним на Суйду, посмотреть как устроились, как живут.
— Алевтина, — тихо попросил он жену. — Опричное блюдо на стол поставь, хочу мальчишке честь оказать. Идите, я сейчас догоню.
— Твердислав! — повернувшись во двор, окликнул Зализа заведовавшего хозяйством ярыгу. — Пошли на лодке человека в Куземкино, к купцу Баженову. Пусть передаст, что мастер у меня появился, стекло изготовить похваляется. Пусть спросит, нужно ли оно торговым людям. Может, и зачинать сего дела не стоит?
Зализа отлично понимал, что от Замежья до устья Луги — путь не близкий, никак не меньше полутора сотен верст будет. Если положить неделю пути туда, неделю обратно — раньше, чем через полмесяца ответа не придет. А если еще окажется, что купец не дома отдыхает, а в путь отправился — так и месяц отклика ждать можно. Но уж никак не ожидал опричник, что спустя две с половиной недели по дороге, ведущей в усадьбу, неспешно подойдет самолично Илья Анисимович в сопровождении четырех служек и щеголяющего новым зипуном подворника, отправленного всего лишь с простым вопросом.
Куземкинский купец благодаря холодному дню нарядился в высокую бобровую шапку, длинную, до середины сапог, валяную епанчу, отделанную серебряным кружевом и украшенную коричневыми яхонтовыми пуговицами. Плечистые служки его, даром, что простая матросня, щеголяли суконными манто с яркими желтыми, синими и красными галунами, атласными рубахами и широкими парчовыми шароварами, под которыми так удобно прятать цепы или короткие абордажные клинки. Впрочем, сейчас эти воины с вполне мирным выражением лиц несли за откидные ручки пару деревянных сундуков с окованными железом углами.
— Здравствуй государев человек Семен Прокофьевич, — отвесил низкий, до земли поклон торговый человек. — Здравствуй и ты, хозяюшка.
— Здравствуй, Илья Анисимович, — поклон служивого человека был, естественно, куда более скромным. — Рад гостю дорогому. В горницу проходи, садись, отведай ушицы вишневой с дороги.
Загорелые лица купеческих служек не могли не вызвать у опричника живого интереса — но давнему знакомцу Илье Баженову он все-таки доверял, и оскорблять его, изымая у матросов явно припрятанное оружие, Зализа не хотел. Хотя, поставить на ночь неподалеку от их комнат оружных подворников все-таки не помешает…
Однако купец сам разрешил беспокойство опричника, отпустив своих людей сразу, как только те поставили в горницу сундуки.
— Ступайте к ладье, — разрешил он, расстегивая епанчу. — Коли боярин разрешит, становище возле деревни разбить можете. Только не балуйте там!
— Разрешаю, — с усмешкой кивнул Семен, хорошо представляя, сколько появится в Замежье смуглых горластых малышей вскоре после некоторого пребывания здесь этаких красавцев.
Под епанчой у купца оказался узкий бархатный кафтан с нашитыми на бедрах и отделанными тонким кружевом большими матерчатыми прямоугольниками. Баженов опустил руку в этот прямоугольник через не пришитый верхний край и извлек оттуда большой медный ключ.
— Дошло да меня известие, Семен Прокофьевич, — отпер купец один из сундуков, — что решил ты остепениться, жену-красавицу себе взял. А потому, как на Руси заведено, должен я с собой подарки молодым привезть.
Купец поднял крышку — содержимое сундука блеснуло золотым шитьем.
— Это тебе, хозяюшка, — достал Баженов невысокие полусапожки с алой суконной оторочкой. Извини, коли не по ноге окажутся, не видел я тебя прежде. И это тоже тебе, — он достал темную горностаевую каптуру с длинными наушниками, — чтобы зимой холод не добрался. И, само собой, такой красавице без понизи никак нельзя.
Гость протянул Алевтине жемчужную сетку. Женщина зарделась, с опаской покосившись на мужа: вдруг откажется от дорогого подарка? Разумеется, на ее кокошнике понизь — пришитая по обычаю к нижнему краю бахрома — была. Но не жемчужная, бисерная.
— А это тебе, Семен Прокофьевич, — гость достал длинную узорчатую ферязь с узкими рукавами, подбитую мехом нутрии. — Зима ведь теперь у вас одна на двоих.
Тут уж Зализа и впрямь закачал головой: ферязь под кафтаны надевали только князья да родовитые бояре. А он…
— Прими дар, Семен Прокофьевич, — попросил купец. — Ты человек государев, ты его честь на наших землях бережешь.
— Уж не знаю, чем отдариваться придется, — вздохнул Семен. — Но гостя сперва накормить надобно, напоить, баньку ему истопить. Алевтина, вели на стол накрывать.
О делах в первый день не говорили, предоставив гостю возможность отдохнуть с дороги, попариться в поставленной у частокола бане, выпить сладкого английского вина. Правда, Илья Анисимович мимоходом упомянул, что вернулся из Ганзы с товаром и, повстречав в доме зализовского посланца, решил лично вверх по Луге подняться, на торговлю посмотреть, на товары, цены узнать. Получалось, что к опричнику он заехал «заодно».
Однако Зализа отлично понимал, что это не так: в открытом сундуке, из которого Баженов доставал подарки, Семен углядел небольшую шкатулку. Опытный порубежник сразу вспомнил, где видел ее раньше: несколько месяцев назад именно из нее купец доставал драгоценные бокалы из кроваво-пурпурного стекла. Кубки эти были слишком дороги, чтобы хоть один обитатель прилужских земель смог купить их даже продав свои поместья и детей в придачу. Брать ее с собой для торговли смысла не имело. А значит, услышав про умеющего варить стекло мастера, Илья Анисимович тут же понадеялся заказать то, за что дикие европейские монархи готовы платить золотом вдесятеро против веса.
— Как торговля, Илья Анисимович? — разомлевший в квасном пару, спросил с верхней полки Зализа. — Ты ведь, говоришь, из Ганзы вернулся?
— Что мне плохо, то тебе хорошо, Семен Прокофьевич, — безмятежно рассмеялся Баженов. — Пенька, лен, железо, сало, хлеб и прочие русские товары дешевеют. Стало быть, войны с Орденом в Ливонии более не ждут. Пайдский торговец так прямо и сказал, что их латники домой вернулись и на Русь ноне не пойдут. Не секрет это более.
— А свены?
— Свены сказывают, на Неве сеча кровавая была. Русичей они порубили несколько сотен, своих около сотни потеряли. Вернулись со славою, но без добычи.
— Откуда на Неве сотни воинов? — от изумления Зализа перевернулся на живот. — Там же кроме двух десятков чухонцев и не живет никто. Ну, и я с засечниками наведываюсь.
— А, так это ты там, Семен Прокофьевич, дыру в шее получил? — кивнул Баженов. — Так я и думал. Ты ведь тогда от меня аккурат в эту сторону подался. Да только кто мне поверит? Я для них язычник, а свены — храбрые воины.
— Что еще рассказывают в городах немецких?
— Много чего рассказывают. Встретил я там в Эрфурте купца из Твери. Сказывал он, царь Иван Васильевич города и крепости на Руси все новые строит. На севере Каргополь поставил, Турчасов, Тотьму, Шестаков; на юге Курск, Воронеж, Елец, Царицын. Самару, Уфу, Саратов на восточных рубежах. Десятками государь города строит, сотнями крепости новые. Для обновления смоленской крепости казна царская одного железа триста пятьдесят тысяч пудов купила, триста тысяч свай, миллион гвоздей. Вольных работников шестнадцать тыщ Разрядный приказ нанял, крестьян от земли царь особым указом отвлекать запретил. Вот где золото кулями уходит, Семен Прокофьевич! Купец сказывал, один из торговых людей тверских, Афанасий Юдин, англичанам шесть с половиной тысяч рублей в рост дал! Да литовским купцам еще полторы тысячи. Таких деньжищ во всей Ливонии не сыскать. Келарь Псково-Печерский с Ордена недоимки уже три года стрясти не может. А недоимок тех: по марке с человека в год. Тьфу! Купцу Афанасию одного роста с его мошны втрое больше получается. А ростовщиков в Твери не один десяток наберется.
— Это да, — кивнул Зализа, вспоминая мельницы и мануфактуры, мимо которых ходили опричные отряды учить уму-разуму беспокойных уездных бояр. — Там про тишину, что над Северной пустошью стоит, давно позабыли.
— В Москве торговать надобно, — выдал наконец свою заветную мечту куземкинский купец. — В нищей Европе хорошего капитала не наживешь, хоть все их серебро да золото собери. Земли дикие, товару толкового мало, руки у них у всех кривые. Что от них хорошего привесть можно? Сукно да бумагу англицкую, вино французское. Мебель в Италии да Германии изящную строгают. А в Ливонии кроме гонору и вовсе ничего нет. Вот и все. А в Москве торговлю вести настоящий товар нужен. Редкостный. Обычного там и так полно.
— Так вот чего ты от чужеземцев хочешь, — понял Зализа. — Да, они люди странные. Могут и впрямь чего хитрого удумать. Ладно, утром отправимся.
Утром траву уже в который раз покрыла изморозь — но на этот раз первые солнечные лучи не растопили ее, а лишь разукрасили множеством искорок. Обеспокоенный купец, взяв коня, умчался к реке и вскоре вернулся, потемнев лицом.
— Никак случилось что, Илья Анисимович? — поинтересовался Зализа.
— Холодно, Семен Прокофьевич, — купец нервно погладил окладистую бородку. — Река вот-вот встанет. Кабы ладья не вмерзла.
— Так у нас каженный год зима, Илья Анисимович, — удивился опричник. — Никак не знал?
— Успеть хотел, Семен Прокофьевич. Тебя навестить, товар последний распродать. Для весенней навигации пеньку и сало запасти.