А вот Сафин, несмотря на молодость, повел себя иначе. Пока Куропаткин распинался про доблесть и врожденное бесстрашие русского солдата, он внимательно изучал на скорую руку составленную посланными в разведку матросами схему. Даже, скорее, эскиз картины – Александр хорошо знал своих людей и, соответственно, понимал, кого лучше послать. Вот и выбрал человека с задатками художника. Естественно, не развитыми, все же живя в глуши, да будучи родом из крестьянской семьи, трудно получить соответствующее образование[59], но уж накалякать так, чтобы было понятно, что и где, он сумел, за что получил заслуженный соверен[60] из числа трофеев, доставшихся лично капитану, и теперь отсыпался.
Сейчас же, когда Мустафе предоставили слово, он несколько секунд просто сидел, медленно сжимая и разжимая кулак. Привычка, которая успела намертво прилипнуть, когда он разрабатывал раненую руку, никого не раздражала – все понимали источник проблемы и относились к происходящему спокойно. Затем он ткнул пальцем в эскиз:
– Брандеры. Здесь и здесь. Можно еще и вот здесь. Ветер несильный, однако раздуть огонь хватит. Мы становимся вот здесь, – неровно постриженный, изрядно разъеденный морской солью ноготь прочертил на бумаге полукруг. – Тех, кто попытается вырваться, расстреляем, как рябчиков.
– Вариант, – Гребешков тут же поддержал старого товарища. – Они не ждут нападения…
– Так они нам и дали взять их на абордаж. Просто не успеем, – влез Матвеев.
– Успеем. Они нас и впрямь не ждут.
– Мне нравится, – Диего почесал заросший подбородок. – Это лучше, чем бежать. Тем более что нас они пока не обнаружили.
– А из чего брандеры? – спросил, немного охлаждая энтузиазм товарищей, Верховцев. – У нас просто нет времени на их подготовку.
– Зато у нас два корабля с хлопком, – усмехнулся Матвеев. – Он горит не хуже пороха. Обольем груз маслом, заложим несколько бочек пороха – и вперед!
Следующие несколько минут были потрачены на предметное обсуждение деталей. Как известно, русские не изобрели порох исключительно потому, что не было приказа. Так вот, сейчас они сами себе этот приказ сделали, и не оставалось сомнений – в жизнь его воплотят. Или хотя бы попытаются, но со всем рвением. Конечно, это огромный риск – но весь их поход не очень располагал к долголетию. Тем не менее все они еще живы!
Командиром первого брандера вызвался быть Сафин, благо он имел уже подобный опыт, но его кандидатуру собственным произволом забраковал Верховцев. Там придется все делать максимально быстро, а потом спасаться. И не факт, что удастся воспользоваться шлюпкой, а значит, рассчитывать придется исключительно на собственные силы. Рука у Мустафы все еще не восстановилась до конца, и доктор не обещал, что она вообще хоть когда-нибудь сможет полноценно работать.
Откровенно говоря, Александр и сам хотел идти с брандером. Русскому офицеру куда проще рисковать самому, чем послать на смерть других, уж на осознание этого факта его опыта хватало с лихвой. Но Матвеев в непристойной форме пообещал запереть лихого командира в каюте, и остальные это поддержали. Пиратская (ну, почти) вольница имеет кое-какие преимущества, но и издержки у нее тоже есть. Как, например, в этот раз.
А вот Гребешкова никто останавливать не стал. Недавний унтер был в своем праве. Тем более что экипаж одного из брандеров состоял целиком из его людей. Поэтому никто и рта не раскрыл, когда он заявил, что поведет корабль лично, доверив вывод «Архангельска» на позицию своему штурману.
Второй брандер повел Куропаткин. Что же, человек он храбрый и младшим быть не хотел. Пусть его. А опыт… Никто из них брандеров не водил, поэтому сейчас все были в равном положении.
И лишь перед самым отходом он подошел к Верховцеву, тронул его за плечо:
– Александр Александрович, мне бы поговорить с тобой хотелось.
– Давай, я слушаю.
– Наедине.
Верховцев кивнул и жестом показал в направлении своей каюты. Зашел туда следом за Куропаткиным, аккуратно прикрыл за собой дверь.
– Слушаю тебя, Виктор Григорьевич.
– Я ненадолго… У меня будет просьба. Если что-то со мной случится, позаботься об Алене. У нас будет ребенок, и одной ей…
Он как-то обреченно махнул рукой. Александр кивнул понимающе. Одной женщине, пускай она и жена дворянина, будет очень сложно. Имея на руках ребенка – сложно вдвойне. Примет ли ее семья мужа – неизвестно. А с другой стороны, и запретить Куропаткину идти в бой нельзя. Если он хочет быть настоящим командиром и авторитетом для своих людей, то должен вести их в бой, а не отсиживаться за чужими спинами. Александр вздохнул:
– Все сделаю, не переживай.
– Благодарю, – Куропаткин резко кивнул, повернулся и почти строевым шагом вышел.
Похоже, будут еще с ним проблемы. Если вернется, конечно, подумал Верховцев и выкинул происшедшее из головы. У него и без чужих обид хватало работы.
До рассвета оставалось всего ничего. Заканчивается собачья вахта[61], и те, кому положено бдеть, все силы бросают на борьбу со сном. Некоторые не справляются… Ветер слабый, его не хватает даже для того, чтобы полностью разогнать туман. Только слегка проредить, но все равно видимость отвратительная. Но в этих водах некого бояться – русские слишком слабы и не суются лишний раз в море. Сидят в своих норах… Остается только прихлопнуть их, как крыс, после чего сжечь то убожество, которое они называют городами.
Корабли входили в бухту практически бесшумно. Громадину «Красотки Лиззи», идущую второй, было практически не рассмотреть и не услышать. Это хорошо, вахтенные у британцев тем более не заметят. Главное, самим не налететь на камни, все же воды здесь незнакомые…
Гребешков размял пальцами задеревеневшее от напряжения лицо. Помогало откровенно плохо, но все же это лучше, чем ничего. Сегодня он сам встал к штурвалу – когда руки заняты делом, это лучше, чем ожидание. Чего ожидание? Да чего угодно! Хруста камней под днищем, залпа в упор с вражеского корабля, окрика не в меру бдительного вахтенного… И потому он вел неуклюжую по сравнению с боевым кораблем посудину в ее последний поход с каким-то даже удовольствием.
Эх, жаль, «Принцесса» не пароход – тот даже в такую погоду выдал бы свои положенные узлы. А так – еле идем, и вообще чудо, что успели до рассвета. И без того все необходимые к их миссии работы пришлось выполнять на ходу. И даже в голос выругаться не смей, прищемив случайно палец – над морем звук разносится далеко!
А с другой стороны, пароход бы пыхтел двигателем и пугал всех искрами из трубы. Парусники хотя бы идут практически бесшумно. Все так, но ожидание все равно хуже смерти!
Куропаткина по-прежнему не видно, и остается лишь надеяться, что он не проворонил точку разворота. Впрочем, там хороший рулевой. Наверное, один из лучших на эскадре. Самому бы не промахнуться. Конечно, даже один брандер может натворить дел, но все же два – это минимум, который необходим, чтобы запалить всю эту богадельню. Лучше бы три – но увы!
Низкий борт вражеского корабля появился из тумана внезапно. А рядом с ним, всего-то локтей двадцать – второй. Чуть в стороне угадывались мачты третьего. Гребешков перевел дух. Всё, прибыли. В полном тумане он вывел свой корабль на группу французских кораблей, стоящих чуть в стороне от британцев и скучковавшихся в полнейшем беспорядке. Точнее, в их расстановке наверняка имелся какой-то смысл, но то, что было изображено на схеме, иначе как хаос назвать сложно. Прапорщик ощутил приступ законной гордости – все же далеко не каждый рулевой сумеет отработать настолько ювелирно, однако расслабляться было рано. Сделана еще даже не половина дела – так, маленький кусочек, хоть и занимающий большую часть времени.
Тихо-тихо, словно крадущаяся к неосторожно заснувшим мышам кошка, «Принцесса» втиснулась между двумя французскими кораблями. Манёвр воистину ювелирный, любая неточность, внезапный порыв ветра – и корабль навалится бортом на француза. И тогда – все, конец секретности… Впрочем, ей и так пришел конец!
С борта одного из вражеских кораблей послышался оклик, скорее удивленный, чем обеспокоенный. Очень характерный, истинно французский прононс, как успел отметить про себя Гребешков. Но это понимание скользнуло мимо сознания, как хорошо смазанная маслом океанская медуза из пальцев. В следующий момент он круто, изо всех сил положил руль влево, и корабль, описав изящную дугу, ткнулся носом в корму французского брига. Заскрипело дерево, и собственную корму «Принцессы» начало разворачивать с тем, чтобы буквально через несколько секунд она уперлась в борт второго французского парусника. Ну все, понеслось!
Пока вражеские моряки соображали, что за сотрясение выкинуло их среди ночи из гамаков, русские уже начали действовать. Многочисленные кошки на цепях, чтобы кто-нибудь ушлый не отсек их и не расцепил корабли, полетели на чужие палубы. Они цеплялись за фальшборты, надстройки, ванты… Все это уже не раз было отработано за время похода, и никому из русских моряков не требовалось объяснять его манёвр. Чай, не первый раз идут на абордаж. Такие же кошки летели с мачт, намертво перепутывая и связывая такелаж. Всё, быстро освободиться теперь не удастся.
А по обильно политой смолой и маслом палубе уже бежали люди с факелами, запаливая фитили у бочек с порохом. И, выполнив каждый свой, четко оговоренный приказ, бросались в воду, чтобы вплавь добраться до шлюпок. Те, до поры до времени идущие на буксире, сейчас были для русских практически единственным шансом на спасение – для того, чтобы уйти вплавь, здесь была чересчур холодная вода.
По вражеским кораблям уже вовсю гремела тревога. Кто-то орал, кто-то бегал, не понимая толком, куда спешит. Где-то уже стреляли… В общем, нормальная ситуация в лагере застигнутого врасплох противника. Гребешков чуть заметно усмехнулся – привычка «держать лицо» в последние месяцы стала второй натурой – и, швырнув факел в ближайший открытый люк, прыгнул за борт. В два могучих гребка добрался до шлюпки, где сразу несколько пар крепких рук легко, будто рыбку удочкой, выдернули его из воды. Огляделся и спросил: