Легко, что и говорить, избавились от него. Он еще пытался добиться приема у генерала — не принял. Обычно милая мордашка секретарши скукожилась и стала походить на полувыжатый лимон: «На совещании. Потом в «Белый дом». Сказал, что сегодня не будет…»
По привычке зашел в отдел, хотя не знал, о чем будет говорить с ребятами. Они старались избегать не только разговоров, но даже взглядов — все время отводили глаза. Родной кабинет со старомодным столом, любимым изрядно вытертым креслом и ворохом бумаг на подоконнике показался чужим и неуютным.
Неожиданного во всем этом было мало. Вечером домой заглянул один Женька. Его, Вашко, находка, его отдушина — сам нашел, перевел в отдел, выпестовал. Майорский китель сидел на нем безобразно. Сразу видно: уголовный розыск ходит в штатском. И вообще, для чего он напялил его именно в этот вечер? Что хотел сказать? Водка, которую он припер в кармане, показалась теплой и горчила сверх меры. Разговор не клеился — рассуждать о погоде не хотелось, а любая другая тема неминуемо приводила к службе, к которой Иосиф Вашко с самого утра не имел никакого отношения.
— Сорок восемь, сорок девять… — Коробок, поднятый с пола, снова начал кувыркаться по зелени сукна.
«И это тот самый Женька? — задался вопросом Вашко. — Мой Лапочкин, который говорил «дожить» вместо «класть» с жутким рязанским прононсом… Тот, который через каких-нибудь два месяца после начала службы бесцеремонно оттолкнул шефа в сторону и, гнусно раскачиваясь из стороны в сторону, виляя задом, медленно пошел на беглого зека, вооруженного неизвестно чем, — в сводках об этом не было ни слова — и взял его… Взял, вывернув за спину руку с пистолетом… И Женька тоже! — К горлу подкатил горький ком, веки предательски часто заморгали, но остались, как прежде, сухими. Хоть бы вякнули чего на прощание напутственное: «Сто лет жить и двести ползать! С пенсией, старик, обращайся поэкономней — лучше в десятый раз жениться, чем все спускать в аптеках…»
Часы отбили еще четверь часа. Вашко даже не посмотрел на них — какой смысл, в этих сумерках даже не видно циферблата.
Пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три…
«Куда они дели мой пистолет? Видавший виды «ма-кар»… С немного стершимся воронением на стволе, белесой мушкой, крохотным сколом пластика на рукояти… Молодые, конечно, от него откажутся. Нет бы проверить бой — девять выстрелов в «десятку» и еще один… тоже в «десятку». Человека на свалку, оружие в переплавку!
Из глубины коридора глухо донесся шум поднимавшегося лифта. Он остановился на другом этаже. Вашко заглянул в дверной глазок. И снова наступила тишина.
«Где же он? — снова задался Иосиф прежним вопросом. — Чего тянет? Нет, я не ошибся — сегодня именно шестой день…»
Он подошел к холодильнику и достал из него пакет с хлебом и луковицу. Порезав и то и другое, он присыпал столь своеобразный бутерброд крупной солью.
«Ну пробился бы к генералу… А дальше что? Что бы услышал в ответ? Сакраментальное: «Я тебе говорил, Иосиф, что надо останавливаться вовремя. Нужно владеть политесом, а не только уголовным кодексом. Чего дали твои победы? Доказал, что дипломат — преступник! Урвал признание? Упек на неделю в следственный изолятор. А дальше что? Что, спрашивается, дальше? Доказал убийство? А адвокат все свел к случайно сложившимся обстоятельствам. Расклад просто такой, и никакого умысла… И опять фрак, крахмальная рубашка, и подальше от глаз — то ли Буркина Фасо, то ли Шри Ланка. Это же — номенклатура, дурья твоя башка! У них свой мир, не чета вашему: политика — политикам, бандитов — сыщикам… И ничего ты не изменишь…»
Вашко словно очнулся от забытья. Зачем-то протянул руку и взял со стола листок желтоватой бумаги, лежавший под пепельницей. Несколько строчек текста он выучил почти наизусть.
«Привет, лягавый! — почерк был неровным, а острие карандаша то и дело надрывало бумагу — видимо, писавшему было неудобно, и он спешил, используя в качестве подкладки какой-то случайный предмет, может, книгу, может, кусок фанеры. — Ты меня скорее всего не помнишь, да и не к чему тебе это. Мало ль у тебя «крестников» по всему свету! Кому изломал жизнь, кого подвел под «вышак», а кого, как меня, одарил приличным сроком. Все еще не могу понять, за что тебя величали «порядочным». Не заставлял хлебать крошево из собственных зубов? Не бил в промежность копытом? Это действительно так. Я бы назвал тебя рыжим — не за усы, не за шевелюру. Ты же хитрый, как бабушкин воротник в молодости, когда он жил в норе. Именно поэтому я не скажу тебе, лягаш, на чем ты меня брал и когда. Почерк мой тебе тоже ничего не расскажет — я не был таким дураком, чтобы собственноручно подписывать протоколы. Зачем я тебе пишу? Не знаю… В общем так — тебя вышибли из ментовки. Ты без пушки и ксивы. Но принципы твои известны. Значит, не сдашься. А дело такое… Эти фраеры, что из-за бугра волокут сюда жратву. Тушенку там всякую, прочую гуманитарную чепуху. Но, как ты сам понимаешь, до стариков она не доходит, да и не дойдет никогда. Воровство на Руси раньше бизнеса начиналось. Заключаем договор: я тебе покажу одну ниточку хищения, а ты уничтожишь моего конкурента… Это когда-то я был не в ладах с законом, а теперь с законом все в порядке, так бывшие подельники ходу не дают. Если не сдрейфил и принимаешь условия — прикрепи лист газеты к оконному стеклу. Я увижу это и найду тебя. Сам меня не ищи — бесполезно.
Закономерен твой вопрос: «А нет ли у тебя потаенной мысли?» Отвечаю: «Есть! Хочу честно «сбацать» свои миллионы. И чтобы ни одна падла не мешала».
Гонорар за мной. Не обижу… Так-то, мент! До встречи».
Вашко сидел, перекидывая пальцем спичечный коробок по столу, и мысленно перебирал тех людей, которые за долгую жизнь проходили через его судьбу, с кем приходилось сталкиваться случайно или по долгу службы, и не мог подобрать одного-единственного, кто мог бы направить ему это послание.
«И ведь главное — все знает про меня. Даже то, что с понедельника я без оружия…» — подумал Вашко и снова подошел к окну.
ГЛАВА 4. МИНИСТЕРСТВО БЕЗОПАСНОСТИ (БЫВШИЙ КГБ). ЛУБЯНКА
Министр департамента, который совсем недавно назывался КГБ, гордился не только огромным кабинетом, но и новенькой генерал-лейтенантской формой. И хотя никто из его предшественников на этом посту не любил и не носил формы, Баранников не мог преодолеть восхищения перед блеском и шитьем погон. Ему, каких-то пятнадцать лет назад простому участковому милиционеру, обслуживавшему десяток домов с дебоширами и пьяницами, наконец-то достался пост, на котором дают такую красивую форму.
И все же ему повезло — не довелись в те мятежные августовские дни оказаться рядом с Ельциным, не совершил бы он тогда головокружительной карьеры: за полгода — три звания, причем два из них генеральские.
Правда, на Лубянке далеко не все с восторгом восприняли его появление здесь. Подумать только, какой-то ничтожный прапорщик-вахтер, пока решался вопрос на уровне президента России, решил не пускать его через проходную. Ну ничего, прапорщика того уж там нет, а сопротивление внутри самого КГБ… черт, совсем забыл — МБ… он как-нибудь да сломит. Кто не захочет подчиниться — пойдет на пенсию, а кто не дотянул — пусть открывают частные сыскные бюро или идут в кооперативы. Скатертью дорожка!
Стрелки часов над дверью сошлись на десяти. В дверь постучали, и в кабинет осторожненько вдвинулся моложавый майор, как и Баранников надевший форму с голубыми погонами и петлицами лишь несколько дней назад. Конечно же, он пришел следом за шефом из милиции. Иголка всегда тянет ниточку…
— Десять ноль-ноль, товарищ генерал-лейтенант. Разрешите запускать?
Министр посмотрел на наручные часы. Время совпадало.
— Давайте, Федоров.
Майор исчез, а в кабинет постепенно один за другим вошло человек восемь или десять. Все в штатском, примерно одного покроя темные пиджаки, и только галстуки и рубашки, похоже, выбирались по вкусу.
— Рассаживайтесь… — коротко бросил министр и, подойдя к окну, задернул штору. — Руководство контрразведки все в сборе? Я еще многих не знаю в лицо… Заодно и познакомимся. — Он сел в кресло. — Итак, нас не так уж и много… Думал, больше. Хочу передать вам слова Бориса Николаевича. Президент Ельцин возлагает на контрразведку большие надежды. Теперь она должна работать по-новому. Так требует демократия…
Речь министра вскоре приобрела монотонный окрас, будто звук жужжащей за стеклом мухи. Сидевшему в самом конце стола, сорокапятилетнему контрразведчику — интересному шатену с серыми глазами и ироничным взглядом, — стало не то чтобы скучновато, а привычно-знакомо. Добрый десяток руководителей разного ранга и в разных учреждениях изъяснялись точно таким же образом. И даже по телевизору рассуждения политиков и экономистов наталкивали на воспоминания о мухах.
Он незаметно толкнул локтем соседа.
— Алексей, что нового по посольству?
Тот, кого звали Алексеем, был примерно такого же возраста, но более склонен к полноте. Услышав вопрос, он взял карандаш и написал на краешке страницы блокнота: «Ничего нового».
— У тебя кто-нибудь работает по пропавшему? — снова зашептал шатен.
«Нет», — ответил с помощью карандаша Алексей.
— А выяснили, кто он? — снова зашептал сероглазый…
— Липнявичус! — голос министра приобрел металлический окрас.
— Я, товарищ генерал-лейтенант! — встал со своего места контрразведчик.
— Вам что, неинтересно, о чем я говорю?
— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, интересно… — Все сидевшие рядом, кто с испугом, кто с улыбкой, смотрели на вытянувшего руки по швам Липня-вичуса.
— Вы эти свои литовские штучки бросьте. Доигрались в своей Балтии — теперь… теперь…
Что «теперь», он так и не сказал, видимо, и сам не знал.
— Садитесь!
Липнявичус послушно сел и тотчас написал в своем блокноте несколько слов и подвинул коллеге. Тот прочитал и кивнул, ответив на послание посланием: «Заходи ко мне, поговорим!»
Любое совещание, даже такое тягучее, как резина, когда-нибудь кончается. Липнявичус молча вышел в коридор, как и все остальные в этом здании узкий и мрачноватый. Дойдя до двери с номером 6045, он без стука вошел в крохотную комнатушку со стандартным набором мебели: стол, стулья, сейфы… Его былой собеседник — Алексей Карелин молча курил, поглядывая в окно и не оборачиваясь к вошедшему.