– Сережа, вот где дыра, – сказал я, – а ты Симбирск называл дырой.
Сергей весело рассмеялся и, шутя, ответил мне:
– Не сердись, Ванюша, ты еще привыкнешь к этому приморскому «городу». А что, разве тебе промыслы не нравятся? Видел, сколько работает там девушек.
Брат вмешался в наш разговор:
– Будет вам чепуху говорить. Вон, кажется, тетка Екатерина Андреевна Елкина идет.
И действительно, пересекая нам дорогу с ведрами воды в руках, шла пожилая женщина. Она поставила ведра на землю, приложила руку козырьком ко лбу и стала всматриваться в нашу сторону. Когда мы подошли к ней, она и брат узнали друг друга. Меня и Сергея тетка Екатерина не знала. Она спросила, кто мы, и повела нас к себе в хату.
На ходу она нам рассказала, что ребят ее дома нет, они выехали в ночь на лов и еще не возвратились.
– Скоро приедут, – уверенно добавила она.
Семья Елкиных, проживавшая в поселке Мумры с 1900 года, состояла из родителей, четырех сыновей и одной невестки. У них была своя лодочка и небольшое количество рыболовецкой снасти. Старший сын Иван работал с Александром, младший Иван с Леонтием Тюленевым. 12-летний Митька ставил верши со стариком Феногеновым. Невестка работала на промысле. Так что дома, куда нас привела Екатерина Андреевна, она была одна и готовила из накануне пойманной рыбы уху сыновьям. За разговорами и всевозможными расспросами незаметно прошло около двух часов. Уха была уже готова. Вскипел и самовар, который ради нас, гостей, поставила тетка. Рыболовов Елкиных все еще не было. Наконец с веслами на плечах, с бурдюком, в котором рыбаки берут с собой во время лова воду, и подвешенной в мешке небольшой поклажей пришли все разом братья Елкины. Неожиданная встреча с нами сильно обрадовала всю семью. Рыбная осенняя путина сулила хороший заработок.
– Вот, братва, хорошо как вы приехали. Мы с Леонтием Тюленевым подготовили лодчонку, так что будем теперь на трех лодках сообща ловить. Ну-ка, Митя! Сбегай за Леонтием и скажи, чтоб он скорей приходил к нам, да забеги к старику, купи бутылку водки и полдюжины пива. Ну, живо, – сказал Иван. И повел меня, как младшего из гостей, смотреть рыбу, которую они не сдали на промысел, а принесли с собой «на котел».
В мешке оказались три леща килограмма по три с половиной, сазан килограммов на шесть и пять штук судаков.
– Почему так много вы принесли рыбы? – спросил я.
– Да это не только для нашей семьи. Нужно дать немного соседям, такой обычай у нас, рыбаков. Особенно когда улов хороший: себе возьми рыбы «на котел» и принеси соседу. Кстати, наш сосед занимается по бондарной части, где ему самому достать свежей рыбы, – ответил Иван.
В то время, когда мы рассматривали в мешке рыбу, к нам подошла Екатерина Андреевна.
– Вы чего здесь смотрите, разве никогда не видели рыбу? Вы лучше возьмите нож, очистите ее. Как закончите, будем садиться кушать и чай пить, – сказала тетка.
Иван взял нож и очень быстро обработал рыбу. Пришел Леонтий. Митька также принес все то, что приказал ему старший брат. Сели обедать. Нам, гостям, положили рыбьи головы.
– Ну как, братва? – Это было любимое слово старшего Ивана. – Съешьте вот эти рыбьи головы, и вы никогда не уедете из поселка Мумры, – сказал он.
Долго еще и после обеда мы сидели за столом и беседовали на разные темы. Решили также сообща вопросы дальнейшей нашей работы и то, где будем жить. Мы с братом остались жить у Елкиных, Сергей переходил к Леонтию.
Брат договорился работать с младшим Иваном, Сергей с Леонтием, а меня брал к себе старший Иван Елкин. Мы должны были работать на одной лодке втроем.
Я лег спать вместе с моим сверстником Александром. Мы долго не могли заснуть, продолжая разные разговоры, а тут еще весь вечер на промыслах раздавались саратовские гармошки, к которым мы невольно прислушивались. Одна большая партия ребят и девчат проходила недалеко от нашей хаты. Саратовская гармошка наигрывала частушки, а довольно приятный голос припевал. Один припев, содержание которого я в первый раз слышал, особенно запомнился мне: «А я мальчик-демократ, я своей жизни не рад». Александр еще не спал, и я спросил его, кто это поет. Он мне ответил, что это Ковязин Дмитрий. Приехал он в Мумры из Саратова в прошлом году. Говорили, что брат его сидит в тюрьме. Работает он у здешнего богача корщиком, ходит в море, недавно пришел, а через два дня опять уйдет в море.
– Что это за должность «корщик», точно я тебе перевести не могу, не знаю, как по-морскому называется. Вроде боцмана. Он старший на судне, знает хорошо море. Вот этот Ковязин и управляет судном. В весеннюю путину он ходил на лов подбелуги в Леонозовы воды. Далеко, очень далеко, говорят, что дальше Баку, – пробормотал Александр и крепко заснул.
Я долго еще ворочался, что-то спрашивал его, но он продолжал спать.
Всю осень 1907 года мы проработали на Мумрах. Лов был неплохой, но из-за кабально низкой цены на рыбу каждый из нас заработал еле-еле себе на пропитание и на одежду. Лов продолжался до ноября. В декабре начались заморозки. Мы все вышли на косьбу камыша, которого заготовили для топлива на целый год. Одновременно готовились к зимнему лову.
Лов зимой не менее интересный, чем весной и осенью. Зимой в большие холода частиковая рыба собирается в косяки. Через прозрачный лед ее видно. Особенно на взморье, где замерзает не толстый, но достаточно прочный лед. А он замерзает в более суровые зимы в полосе километров десять-пятьдесят от берега. В эти места выезжали рыбаки с неводами. Они находили рыбу, запускали невод через проруби и, окружив ее, заводили в невод. Обычно на такие предприятия рыбаки выезжали большой артелью, на лошадях, запряженных в сани. На этих санях перевозился невод и улов рыбы. Если не было лошадей, а у большинства рыбаков никогда их не бывало, то приноравливались и использовались «чунки». Они имели стальные подрезы и, если сесть на них и, имея в руках дротики, упереться в лед и оттолкнуться, то чунки по хорошему льду покатятся очень далеко. Вот эти чунки мы готовили себе для зимней ловли на взморье. Готовили и сети, чтобы ставить их подо льдом в протоках.
Зима 1907/1908 года была для лова на взморье неблагоприятна. В начале января, в то самое время, когда начал замерзать лед, пошел снег, поверхность льда замело и сделало его малоудобным для разведки рыбы и для езды на чунках. Так что в тот год мы из поселка Мумры выезжали в море на лов всего один раз. Правда, наша поездка была более-менее удачной. Мы заработали за один день по три рубля двадцать копеек.
Остальное зимнее время мы занимались рыбной ловлей на протоке Бакланьей и работали по набивке льда в промысловые ледники. В то же время готовились к весенней путине, которая в низовьях Волги, вернее, у берегов Каспия начинается с марта-апреля.
На протяжении осени и зимы я познал многое из работы рыбака. Трудная рыболовецкая жизнь постепенно осваивалась. Но почему-то все это меня мало удовлетворяло. Меня тянуло в море. И вот ранней весной я решил этот вопрос. На «живодные» суда Новикова, которые собирались в весеннюю путину пойти на лов белуги к Апшеронскому полуострову, началась вербовка рабочей силы. Я, посоветовавшись с братом и Иваном Елкиным, нанялся на всю весеннюю путину к Новикову. Правда, мне хотелось идти в море на той «живодной», которую водил Ковязин, но этого не удалось осуществить. Я попал на вторую «живодную», корщиком которой был сорокалетний Егор Бакулин.
Егор Бакулин, как я узнал впоследствии, родом был с Волги. Сильный могучий моряк, он хорошо знал места рыбной ловли и в то же время был активным водителем. Дядя Егор, как я его назвал с первого дня своего прихода на работу, очень мне понравился. Добрый человек, единственной его слабостью была страсть к выпивке. Но это не мешало ему оставаться хорошим товарищем всей команде из восьми человек, которая ему вверялась вместе с судном, уходившим в море. Дядя Егор, как я понял с первой встречи с ним, полюбил меня и относился ко мне с исключительным вниманием.
Весь март наша команда, состоявшая из дяди Егора, его помощника, кока Алексея и еще со мной вместе пятерых рабочих, занималась подготовкой судна к отплытию. Несмотря на довольно изношенное, ветхое состояние, судно после тщательного ремонта выглядело нарядно. Хотя я не один раз слышал от мумринских рыбаков, что это судно в далекое плавание пускать опасно – может развалиться при первом же сильном шторме. Знали об этом и остальные товарищи команды. Обычно они на такие разговоры отвечали: двум смертям не бывать, а одной не миновать! Да собственно говоря, если бы они отказались пойти в море на этом судне, нашлись бы другие… Безработных было много.
15 марта судно спустили на воду и начали оснащать необходимой снастью. 20-го наше судно под названием «Чайка» окончательно было готово к отплытию. Трехмачтовое парусное, емкостью около 150 тонн, красовалось оно возле пристани, ожидая приказа поднять паруса. Но срок отплытия был назначен на 26-е число. Накануне этого дня хозяин собрал всю команду, угостил водкой, сделал ряд указаний относительно того, если обнаружат на борту запретную английскую снасть. В этом случае нам было велено говорить, что это найдено в море и что судно занимается не рыболовным промыслом, а скупкой рыбы. Патент на судно «Чайка» был выправлен не промысловый, а торговый, что являлось более дешевым и выгодным для хозяина.
Запретную снасть на нашем судне найти было бы трудно. В нем было устроено несколько секретных трюмов с двумя, даже тремя палубами. Когда мы грузили снасть, я это хорошо приметил. Мне даже хотелось, чтобы пароход «Ревизор», где находилась стража и который стоял недалеко около специальной казенной пристани, обыскал нас. Но этого не случилось. И не потому, что там не знали, что мы берем на борт запретную снасть, а потому, что капитан «Ревизора» был подкуплен нашим хозяином.
26 марта, как было намечено, мы подняли паруса и отплыли от Мумр. К вечеру мы вышли на главный банк и бросили якорь недалеко от селения Вышки. Якорь бросили потому, что большинство из команды были пьяны. Боясь посадить судно на мель, дядя Егор, который тоже был пьян, приказал мне бросить якорь. Попутный ветер затих, и нам выгоднее было заночевать несколько в стороне от главного банка, чтобы было спокойнее и мы не мешали движению пароходов и других судов.