— Темно, ничего не видно, но формула выведена правильно, — послышалось неясное бормотание, — частота и глубина колебаний достаточны для группы нитратов бензойного кольца. Возможно, что окажет действие и на нитроклетчатку… Посмотрим, посмотрим… Но все-таки, неужели это будет возможно на сколько-нибудь большом расстоянии?.. Впрочем…
Наступило молчание. Голова писавшего склонилась на грудь. Карандаш выпал из разжавшихся пальцев. В лаборатории послышалось ровное дыхание заснувшего и мягкий звук падающих капель из плохо прикрученного крана в углу. Серый сумрак стал бархатно-синим, дымчатым покровом задернул все предметы, — оставил лишь два оконных пепельных прореза, резко перечеркнутых рамами. А за ними сизая вечерняя муть ползла уже по городу, кутая дома, трубы, деревья, и пугливо обегала лишь круги света под зажигавшимися фонарями и под окнами магазинов.
Мерный бой часов разбудил спящего.
— Ого! восемь часов, я, кажется, задремал! Немудрено, две ночи почти без сна, видно и кофе не действует. Но скоро конец, а теперь — за дело!
И быстро выпрямившись, спавший поднялся и повернул выключатель. Свет круглого матового шара залил комнату, почти сплошь заставленную столами и полками, на которых поблескивали ряды банок, пробирок, змеевиков, колб, реторт, тиглей, каких-то непонятных сложных аппаратов, химических печей, горелок, фильтров…
Целая сеть электрических проводов, паутина каучуковых трубок и настоящий хаос физических приборов, причудливой формы сосудов, гальванических элементов, гейслеровых и рентгеновских трубок, баллонов с кислородом, — ясно показывали постороннему, который решился бы зайти сюда, — с риском немедленно что-нибудь разбить, — что он попал в лабораторию физика или химика.
Еще более он укрепился бы в этом мнении, если бы хотя бегло оглядел заглавия на корешках бесчисленных фолиантов, книг и брошюр, синих, серых, белых, черных, переплетенных и растрепанных, неразрезанных и захватанных от чтения, кожаных, коленкоровых, бумажных, — разложенных, уставленных, рассыпанных и приткнутых на полках шкафов, на столах, подоконниках, на полу, — словом, всюду, где только оставалось маленькое место от бесчисленных склянок и приборов. Здесь было все крупное и значительное, что только появилось в Европе за последние два-три десятка лет по вопросам химии и электричества.
Был там еще один обширный отдел, занимавший целый ряд полок, с заглавиями, как будто, не стоящими близко к содержанию других книг. Платон, Гераклит, Сенека, Спиноза, Декарт, Локк, Кант, Гегель, Шопенгауэр, Маркс, Прудон и Соловьев — стояли в непосредственной близости от трудов Либиха, Менделеева, Гельмгольца, Герца, Томсона, Анналов Погендорфа и трудов Лондонского Королевского Общества…
Душа и мозг всего этого, — хаоса для посторонних, — гармонии для его хозяина, был среднего роста, слегка сутулый, крепко сколоченный человек лет под сорок пять, с крупными славянскими чертами лица и сильно облысевшей головой, сохранившей лишь на боках редкие завитки рыжеватых волос; с глазами, поблескивавшими из-под густых черных бровей тем особым непередаваемым внутренним огоньком, который свойственен только оригинально мыслящим личностям, глубоко захваченным процессом творческой работы. Словом, человек, уснувший в один из серых петербургских вечеров в своей лаборатории, был не кто иной, как известный всему ученому миру Петербурга и не только Петербурга, но и многим заграничным ученым обществам, популярный философ и химик, любимец учащейся молодежи профессор Ф.
— Итак, за дело, — снова повторил он, направляясь в соседнюю комнату, откуда через несколько минут появился обратно, с усилием катя перед собой какую-то металлическую станину со множеством рукояток и кнопок. Спереди этого странного сооружения было укреплено круглое, аршина два в диаметре, металлическое вогнутое зеркало с небольшим стеклянным цилиндром посредине, откуда шли витки электрических проводок к продолговатому серому ящику сзади, с какими-то указателями и рычагами…
Ящик этот профессор соединил проводами с рядами лейденских банок и большой индукционной спиралью и замкнул рубильник на стенной распределительной доске. Послышался характерный треск электрических искр и в воздухе почувствовался легкий запах озона. Еще поворот-другой рукоятки: от аппарата заструились фиолетовые огоньки тихих разрядов, громче защелкали искры и мягко засветился бархатным синим светом стеклянный цилиндр, заполнив своим сиянием все зеркало.
— По-видимому, аппарат в порядке, — проговорил профессор, бросая взгляд на показания электрических приборов, — надо думать, что частота и проницающая способность достаточно велики, чтобы вызвать детонацию бензойных групп… Попробуем! Так, напряжение держится постоянным… — и, остановив машину, он принялся за составление какого-то химического соединения.
— Гремучая ртуть, ну, это, пожалуй, будет немного сильно, — разве взять пикриновую кислоту? — бормотал профессор, привычно роясь в беспорядке реактивов и склянок.
Быстрым движением зажег горелку, что-то отвесил, что-то отмерил, перемешал, поставил на огонь. С часами в руках заходил от одной банки к другой, забормотал, насупился и сразу стал похож на средневекового алхимика, варящего зелья с наговорами. Вчера эта же самая химическая реакция едва не стоила профессору зрения, — вечная рассеянность виновата, — что-то было перегрето или плохо размешано, и в результате — генеральный ремонт стеклянного вытяжного шкафа и профессорских очков также…
На этот раз, однако, реакция была доведена вполне благополучно до конца и красноватый мелкокристаллический осадок на дне колбы вызвал легкую улыбку удовлетворения на лице профессора.
— Теперь испробуем это разложить частотой и комбинацией волн В4…
И с этими словами получившийся порошок был положен на ближайший подоконник, с которого пришлось для этого снять охапку книг, и накрыт массивной металлической банкой. Затем профессор снова включил ток, повернул зеркало по направлению к окну и стал вращать рукоять регулятора, пока стеклянный цилиндр посредине круглого зеркала не засветился голубоватым блеском. Резким движением повернул рукоять вправо — в аппарате мелькнуло яркое пламя, в стеклянном цилиндре под металлической банкой раздался легкий треск, банка подскочила, перевернулась и с осколками оконного стекла вылетела на улицу…
— Вот это так, — значит, все верно и правильно. Аппаратец действует, можно сказать, преисправнейшим образом, — радостно потирал руки профессор, торопливо принимаясь записывать показания контрольных приборов и совершенно не заботясь ни о сквозном ветре через разбитое окно, ни о возможных последствиях неожиданного полета металлической банки с высоты четвертого этажа…
В кухне резко задребезжал звонок. Через минуту в дверях кабинета появилась Марьевна — пожилая, полуглухая профессорская домоправительница, и всплеснула руками при виде разбитого окна.
— Ну, так и есть, опять у нас! Да, что это, батюшка, за наказание такое? — зачастила она, обращаясь к недоумевающему профессору, — у нас опять стекло разбимши, опять зови стекольщика! Вас там младшой спрашивает, говорит, что за этаки дела мы и в ответе будем…
За ее спиной появилась бородатая физиономия младшего дворника.
— Так, Михал Михалыч, никак невозможно, — забубнил он, — давеча жильцов из шашнадцатого обеспокоили, думали, у вас тут пол проваливается! Теперича чугуном мне мало-мало кунпол не проломали! Стою я это у ворот, с Феклушей из пятого номера разговариваю… Как это — дзень, сверху от вас стеклышки посыпались и враз — чугун мне под ноги — бух! И напополам… Вот, нате, как было три куска, так и принес… Без вершка в темя! Феклуша с перепугу, как была, так и села, и посейчас на лавке у ворот сидит, бонба! кричит… Известно — дура, каки-таки бонбы, рази мы не понимаем, — жилец вы, как есть, аккуратный и такими делами не занимаетесь, а вот только, чтоб чугуном по голове, энтого, барин, никак не полагается…
— Что, что такое вы несете, Василий? Какой чугун, какие бомбы? — досадливо перебил профессор разошедшегося дворника, — только сейчас начиная понимать происшедшее, — что за вздор вы несете? Просто упала у меня с подоконника железная банка… очень, очень сожалею, что так вышло, — и, вынув из жилетного кармана скомканную трехрублевку, протянул ее дворнику. — Вот вам за беспокойство, Василий, а сейчас я очень занят, — и, не слушая благодарностей и уверений дворника, что «мы ничего, а с нас спрашивают», — захлопнул дверь за досадным посетителем.
— Да, — думал профессор, поглядывая на дыру в окне, — следующий опыт придется произвести где-нибудь на вольном воздухе; здесь, того и гляди, при несколько большем масштабе эксперимента, дело может закончиться крупными неприятностями, хотя бы с тою же полицией, что мне сейчас особенно не улыбается. Благодаря моей излишней откровенности в разговорах, кое о чем они, кажется, начинают догадываться. Особенно важно для меня произвести опыт с группами волн СЗ и № 8 со значительно большей глубиной и большей детонирующей силой… можно будет испробовать взрывание черного и бездымного пороха…
И профессор снова погрузился в свои вычисления и схемы, забыв о времени и пространстве.
Часы пробили одиннадцать, двенадцать, час, наконец, только когда стрелка часов остановилась на цифре шесть, профессор в изнеможении откинулся на спинку кресла и усталым голосом проговорил:
— Да, по-видимому, ошибки нет. Задача решена полностью.
Утреннее солнце ярко заливало лабораторию, играло на металлических частях приборов, отражалось в банках, искорками сверкало на иглах кристаллов и скользило по ворохам книг и рукописей на письменном столе, когда из соседней комнаты-спальни появился профессор в накинутом на плечи халате, испещренном разнообразными и многоцветными пятнами от щелочей и кислот, красочно дополнявшими первоначальный рисунок материи.
Наскоро хлебнув чаю и съев несколько бутербродов, заблаговременно принесенных Марьевной в лабораторию («не дашь, дык и не попросит, так не емши и просидит весь день над банками»), — профессор снова с жаром принялся за работу.