В ожидании распоряжений Холод стоял, опершись рукой на угол письменного стола. Грузноватый, немолодой, с седыми висками, виднеющимися из-под зеленой фуражки, с нездоровой краснотой на полном лице, старшина хмуровато наблюдал за Суровым. Ему казалось, что капитан слишком медленно принимает решение, долго думает, уставившись в схему участка.
— Вернулся Колосков?
— Завтракает.
— Шерстнев на тринадцатом?
— Так точно. Як раз аппарат сработал, показал прорыв в наш тыл. Я вызвал Шерстнева, поставил ему задачу. Подготовлена поисковая группа: Колосков, Азимов, Мурашко. За старшего я с ними пойду.
«На тринадцатом, — соображал Суров. — Худо, что на тринадцатом болото, осока, кустарник. А тут еще туман как молоко, попрыгай в тумане через осушительные каналы».
— Азимова отставить. Только из санчасти пришел. Лиходеева вместо него.
— Можно идти?
— Ляха с Матросовым к переезду. Каримова с Ефимовым к шоссейке у старой фермы. Цыбина с Моисеевым — на леспромхозовскую дорогу. Этих подбросьте на полуторке.
— Ясно, товарищ капитан.
— Все пограничные наряды оповестите. На соседние заставы позвоните.
— Позвонил уже.
— Дайте знать участковому уполномоченному.
— Есть. Будет исполнено.
— Кто дежурит на переезде?
— Товарищ Вишнев. Задача ему поставлена. Можно идти?
— Выполняйте.
Суров отослал старшину, еще раз бросил взгляд на схему участка, потом вышел к дежурному, чтобы доложить обстановку в отряд. Из ворот выехала автомашина, пробежал Колосков с собакой, на кого-то накричал старшина:
— Сказано — нельзя, значит, нельзя. Вам понятно?
— Таварищ старшина, мы сапсем здаров. Сматри.
— Марш в отделение!
«Азимов просился», — усмехнулся Суров.
В тумане выжелтилось окно на кухне у Холода, конечно же, проснулась Ганна Сергеевна — тревога ее всегда поднимала.
Вошел Холод. Одетый в брезентовый плащ, он казался чрезмерно грузным, неповоротливым, резиновые сапоги были ему тесны в икрах. Неуклюже вскинул руку к фуражке:
— Товарищ капитан, поисковая группа у составе…
Суров отнял у старшины следовой фонарь.
— Останетесь ва меня, — сказал жестковато. — Следите за обстановкой. Об изменениях докладывайте в отряд.
Холод побагровел:
— Еще ж я не на пенсии.
— А я тем более. Группа готова?
— На выходе. Ждуть.
— Все, старшина, времени мало. — Суров надел на себя короткую куртку, через плечо следовой фонарь. — Подполковник Голов позвонит, доложите мое решение.
— Есть.
— Скажете, что свяжусь с ним прямо со следа, с границы.
— Есть.
Во дворе Сурова поджидала поисковая группа — Колосков с розыскной собакой, Мурашко, Лиходеев. Розыскная собака Альфа сидела у ног Колоскова, насторожив уши, словно и она ожидала команды, которую Суров намеревался подать.
— Таварищ капитан, разреши обратись? — Азимов, одетый, как и все, в брезентовый плащ и резиновые сапоги, при оружии, щелкнул каблуками. Таварищ капитан, сматри, Азимов балной нэт. Нага — маладэц нага. — Притопнул несколько раз. — Харашо ходи. Нарушитель даганяй нада.
— Так и быть, Лиходеев, останетесь на заставе.
За воротами хозяйственного двора группа взяла быстрый темп. Скошенный луг с чернеющими в беспорядке копнушками сена миновали за несколько минут. За лугом, где начиналась прошлогодняя вырубка, туман висел низко и неподвижно, широкими слоистыми полосами. Он по пояс укутывал бегущих. Низкорослого Азимова туман упрятал по самую шею, и над молочной рекой торчала одна голова.
По вырубке первым шел Колосков с Альфой на коротком поводке. Суров двигался несколько правее Мурашко, вглядывался в темноту, светил себе под ноги следовым фонарем. На Шерстнева особенно не надеялся — разжалованный за аварию автомашины и лишенный водительских прав, бывший командир отделения автороты скверно зарекомендовал себя и на пограничной заставе. За ним числилось немало проступков.
На вырубке рос густой и высокий папоротник, холодная роса брызгала в лица бегущим. До места обнаружения следа было недалеко, кратчайший путь к тринадцатому сектору лежал через молодую лесопосадку с хрупкими, еще беззащитными сосенками, похожими при дневном свете на зеленых ежей. Лесопосадку заложили в позапрошлом году на месте давнишней вырубки, где до войны шумел листвой уникальный березник — каждое дерево толщиной в обхват. Немцы от них даже пней не оставили.
Бежать в темноте через лесопосадку было чрезвычайно трудно, мешали борозды пахоты, о них то и дело кто-нибудь спотыкался. Стояла августовская ночь, с черным небом над головой, мерцающими, дрожащими в недоступном бездонье зелеными звездами. Суров прикинул, что группа достигнет следа минут через десять — пятнадцать, не раньше, и если к тому времени Шерстнев не задержит чужого, тогда придется развернуть поиск на большом пространстве, покрытом лесом, кустарником, изрезанном осушительными канавами и обвалившимися окопами минувшей войны. А это очень сложно. Все сейчас зависело от Шерстнева.
Впереди, за осушенным торфянищем, где раскинулся Мокрый луг, начинался тринадцатый сектор. До слуха Сурова оттуда долетел шум, словно кто-то продирался через кустарник. А может, почудилось? Ведь там еще в прошлом году дотла выкорчевали заросли тальника и ольховника, росла только осока. Эта местность получила название Кабаньи тропы — через нее дикие свиньи ходили на водопой.
В тумане смутно виднелась широкая спина Колоскова, за ним легко и неслышно бежал Мурашко, последним — Азимов.
Посадку пересекли в молчании. От границы, гася звезды, полукругом наползала черная туча. Одним концом она заходила в лес, другим охватывала не видный отсюда станционный поселок, погруженный сейчас в темноту.
Тринадцатый сектор был уже близко.
По ту сторону границы взревел паровоз. Эхо катилось над лесом, долго не умолкая. Сурову паровозный гудок напомнил о Вере: в то утро, когда она уезжала, тоже вот так протяжно и немного тоскливо по лесу катилось эхо, и Мишка, не понимая случившегося, восторженно махал на прощанье ручонкой.
Последние недели Суров решительно гнал от себя мысли о Вере, а они, непослушные, назойливо возвращались, приходили незванно-нежданно. Он обрадовался, когда его вдруг окликнули в тишине:
— Товарищ капитан, след!
Колосков, светя фонарем, склонился над отпечатком. Над следом крест-накрест торчали два прутика, воткнутые Шерстневым. И еще два отпечатка Шерстнев накрыл плащом. Эти видны были совершенно отчетливо: крупные, «в елочку», размером сорок четыре.
— Маладэц Шерстынов! — воскликнул Азимов. — Головам думит.
— А то чем же он должен думать? — рассмеялся Мурашко.
— Вай, маладэц! Слэд пылащ адэвал.
— Ну, ты даешь! — рассмеялся и Колосков.
— Канешна, ево маладэц, Шерстынов.
Наивный восторг первогодка на минуту развеселил всех.
Суров сдержал улыбку:
— Ставьте, Колосков, собаку на след. Мурашко, вы прикрываете инструктора. Действуйте.
Колосков размотал поводок, собака с места устремилась вперед, пригнув к земле морду. Мурашко снял с плеча автомат, побежал за старшим сержантом.
Начался поиск по следу.
След уходил в тыл участка, сначала вдоль осушительного канала, затем под прямым углом — налево, в направлении насыпи разобранной узкоколейки старого леспромхоза, что упиралась в шоссейку, не пересекая ее.
Суров задержался, замерил след, записал в блокнот необходимые данные. Азимов стоял рядом, дрожа от нетерпения.
— Бегим, таварищ капитан. Ево догоняй надо, да.
— Как нога?
— Сматри, таварищ капитан!.. Туда сматри, да.
Он всегда вызывает озноб, неживой свет ракеты, с шипением разрывающий темень. Каким бы ты ни был опытным пограничником, в скольких бы ни участвовал схватках, каждый нерв в тебе натянется как струна, и ты бросишься туда, на этот свет, не разбирая дороги, навстречу опасности, на помощь своим…
На другом конце сухого торфянища, за насыпью разобранной узкоколейки, вонзаясь в туман и стремительно его раздвигая, взметнулись в черное небо две зеленые ракеты. И еще одна — красная. Свет опадал и таял в тумане. Темень стала еще плотнее и гуще. У Сурова в глазах прыгали красные искры, зеленая пелена застилала торфянище.
Он бросился в темноту, туда, где недавно погас мертвенный свет, и думал, что случилось неладное: беспорядочные сигналы — о чем они?
4
Если бы тогда не произошло аварии, то знай крути баранку: рейс — туда, рейс — обратно, и кимарь себе потом минуток пятьсот за милую душу. Учеба давалась без особых трудов. За спиной десятилетка, два курса технологического. Как-нибудь политику на «петуха» можно сдать, на четверку определенно. Остальное — что? Немного строевой, немного огневой. Даже иногда интересно. А ребята в автороте — гвозди, штыки ребята, один в одного. Год пролетел как день. И надо же случиться! Нельзя было обгонять лесовоз. Топай теперь своими двоими, ночь в ночь меряй эти самые километры, начиненные романтикой: туда — обратно, туда — обратно, в два конца получается солидненько. Семь часиков отоспал — начинай сначала: строевая, тактическая, противохимическая, противо… Привиделось, что ли? Следы привиделись?..
Шерстнев подсветил фонарем — «елочка». Отчим с самой осени до весны носит теплые, на меху, ботинки с подошвой «в елочку». Драгоценное здоровье бережет товарищ член-корреспондент. Представил себе отчима — грузного животик вперед, голова кверху, — осторожно пробирающегося через границу. Комедия, ей-богу! Как раз на Кабаньих тропах след «в елочку». Кабан в башмачках с узорчатой подошвой! Расскажи ребятам, с хохоту животы надорвут.
На всякий случай, для страховочки, как говорит старшина, посветил вправо, влево, прошел вперед, возвратился назад — ничего, кроме одной этой «елочки». Пошел дальше, к заставе. Мокрый плащ хлестал по резиновым сапогам, роса стекала внутрь голенищ, потому что плащ был короток — чуть пониже колен. В сапогах чавкало. Скорее бы на сухое выйти, на скошенный луг, а там — застава. Каша с салом. Грубоват харч, а ничего, жить можно, калорийный харч. Бутенко шэпэ — швой парень, миску доверху: «Заправляйся, Игорь, добавки дам».