Убить тебя быстро? Нет, этого недостаточно. Я хотел смаковать мою месть, словно лучшее вино, до последней капли. Поэтому отправил телеграмму твоей племяннице, единственному человеку в мире, о котором ты заботился. Мой план сработал идеально – за одним исключением. Бинты, которые я носил с тех пор, как покинул Яхл-ган, сорвал сосновая ветка. Мне пришлось убить проводника, который показывал путь к вашей хижине. Никто не имеет права увидеть мое лицо и прожить хотя бы день после этого. Никто, кроме, разве что, Топа Брэкстона, но он и сам больше похож на животное. Я встретил этого негодяя вскоре после того, как в меня выстрелил тот бузотер, Гарфилд. И я доверился Брэкстону, признав в нем ценного союзника. Он слишком туп и жесток, чтобы испытывать ужас от моей внешности, как все вы, проклятые слюнтяи.
Мне повезло, что я встретил этого убийцу. Он прикрывал мою спину и прикончил Гарфилда, когда тот решил вернуться. Сам бы я не рискнул связываться с Гарфилдом или ему подобными. Здешние бродяги слишком сильны и умело обращаются со своим оружием. У них есть чему поучиться, Ричард Брэнт. Они живут в жестоком краю, и вырастают стойкими и опасными, как лесные волки. Но ты не такой. Ты мягкий и цивилизованный. Я бы хотел, чтобы ты были такими же жестоким, как Гарфилд. Тогда бы ты продержался на несколько дней дольше, чтобы страдать.
Я дал Гарфилду шанс уйти, но этот глупец вернулся, и с ним пришлось разбираться. Как и с твоим слугой. Бомба, которую я бросил в окно, не подействовала на него. Там содержался один секретный химический препарат, которые мне удалось украсть из Монголии. Он парализует людей, но эффективность зависит от физической силы жертвы. Парализующего газа достаточно, чтобы вырубить слабую девушку или такого изнеженного дегенерата, как ты. Но Эшли смог выбраться из хижины и мне пришлось его убить.
Брэнт застонал, в его глазах застыл страх. Пена слетала с его губ. Отшельник сошел с ума, как и жуткое существо, которое возвышалось над ним. Только девушка, жалобно хнычущая на столе, оставалась в здравом уме. Надолго ли?
– Твоя племянница умрет первой, – завопил Адам Грим. – Я убью ее так, как убивают женщин в Монголии, заживо сдирая кожу, медленно – о, так медленно! Она будет истекать кровью, чтобы заставить тебя страдать, Ричард Брэнт. Страдать, как я страдал в черном Яхл-гане! Она не должна умереть, пока на теле не останется ни дюйма кожи! А потом я примусь за ее лицо… Смотри, как я сдираю кожу с твоей любимой племянницы, Ричард Брэнт! Не отводи глаз!
Не уверен, что Брэнт понимал его слова. Он бормотал какую-то тарабарщину, качая головой из стороны в сторону. Я поднял револьвер и прицелился, но в этот момент Грим развернулся, и вид его лица парализовал меня. Не знаю, какие непостижимые мастера безымянной науки обитают в башнях Яхл-гана, но, несомненно, это лицо изменила черная магия. Уши, лоб и глаза остались такими же, как у обычного человека, но нос, рот и челюсти были порождением ночных кошмаров. Не могу подобрать слова, чтобы описать эту сверхъестественную жуть. Нижняя часть лица Грима напоминала морду собаки или волка. Подбородка не было, верхняя и нижняя челюсти выступали вперед, а тонкие черные губы едва прикрывали острые и белоснежные клыки.
Но изменения коснулись не только внешнего вида. Когда дьяволопоклонники изменили лицо Адама Грима, они произвели соответствующее изменение в его душе. Он уже не был человеком, он был оборотнем, таким же жутким, как чудовища из средневековых легенд. Глаза его вспыхнули, как угли адского пламени и существо, которое раньше было Адамом Гримом, бросилось к мисс Глории с изогнутым ножом в руке – такие используют мясники и охотники для снятия шкур. В этот миг я невероятным усилием воли стряхнул оцепенение и выстрелил в щель между ставнями. Я не промахнулся. Я видел, как плащ Грима дернулся от удара пули, чудовище пошатнулось, и нож выпал из его руки. Затем он развернулся и бросился через комнату к Ричарду Брэнту.
Я мог бы выбить ставни вместе с оконным переплетом, прыгнуть в комнату и схватиться с чудовищем, которое сотворили монахи Внутренней Монголии. Но оборотень двигался так быстро, что Ричард Брэнт все равно умер бы, прежде чем я успел бы ворваться в комнату. Я сделал то, что казалось мне единственно правильным, – нашпиговал зверя свинцом, когда он пересекал комнату. С шестью пулями в теле и человек, и зверь должен был замертво рухнуть на пол. Но в нем было что-то демоническое, Адам Грим устоял на ногах и продолжал тянуться к своей жертве. Он полз, как зверь, на четвереньках, пена и кровь капали из его оскаленной пасти. Меня охватила паника. Я схватил второй револьвер и разрядил его в залитое кровью тело, которое мучительно корчилось, но продолжало ползти вперед. Все ангелы рая и демоны ада не смог бы оттащить Адама Грима от его добычи, и сама смерть отступила от ужасной решимости этой злобной, когда-то человеческой, души. Ищейка добралась до человека на диване. Ричард Брэнт закричал, когда ужасные челюсти сомкнулись на его горле, но крик тут же превратился в невнятное бульканье. На мгновение эти два ужасных лица, казалось, слились воедино – безумный человек и безумный нечеловек. Затем жестом дикого зверя Грим вскинул голову, вырвав яремную вену врага. Окровавленная морда оскалилась в последней усмешке, чудовище вытянулось рядом с телом своей жертвы и, наконец, испустило дух.
Роберт ГовардЗмея из ночного кошмара
Мы сидели на широкой веранде в кромешной тьме. Ночь уже вступила в свои права, и все вокруг уснуло, наполняя мир тишиной – той особенной тишиной, в которой одновременно чувствуется божье благословение и таится нечто зловещее.
Мы молчали.
Вскоре на востоке, за холмами, появилась золотая дымка, а через несколько минут взошла огромная луна, разгоняя скопление теней между вековыми деревьями. Легкий ветерок погнал извилистые волны по высокой луговой траве и в этот момент на веранде раздался судорожный вздох.
Все оглянулись на Фэмингса. Он подался вперед, стиснув подлокотники кресла. Побледневшее лицо исказила гримаса ярости, а тонкая струйка крови стекала по подбородку – Фэмингс сильно прикусил губу, чтобы сдержать крик.
– Вы так и будете пялиться на меня, как стадо баранов? – раздраженно зарычал он.
Никто не ответил, но удивление в глазах многих сменилось испугом.
– Ладно, – скрипнул зубами Фэмингс. – Думаю, мне лучше рассказать вам все, пусть даже вы сочтете меня сумасшедшим. Но мне плевать! Я просто хочу выбросить это из головы, а потому расскажу. Но клянусь, что пристрелю всякого, кто рискнет меня перебить!
Его лицо блестело в лунном свете от внезапно проступившего пота.
– Ладно. Вы знаете, что я человек простой и выдумывать не умею. Все эти россказни у костра, охотничьи, рыбацкие или армейские байки – не для меня. Но есть одна фантазия, которая не дает мне покоя с юных лет. Сон, – он съежился в кресле, – хотя точнее будет назвать его кошмаром. Не могу вспомнить, в каком возрасте мне впервые приснилась эта жуть, но, кажется, я просыпаюсь с ужасными криками сколько себя помню…
Фэмингс помолчал, оживляя в памяти ужасную картину.
– Во сне я вижу такие же холмы, заросшие луговой травой. Но там, во сне, я совершенно точно не в английском поместье, как сейчас, а в экваториальной Африке. Там есть маленькое бунгало, в котором я живу. Со мной живет слуга – старый индус, морщинистый, как сушеный инжир. Я не знаю, за каким чертом мы забрались в эту дикую глушь, но во сне меня не покидает ощущение, что я скрываюсь от правосудия. Знаете, – он ватер лоб тыльной стороной ладони, – тот человек в моем сне – это не совсем я, но при этом я четко осознаю, что это я. Черт! Не знаю, как объяснить, да это, наверное, и не требуется. Сон есть сон.
Итак, в этом сне мы со слугой живем в крошечном бунгало на холме. Вокруг, покуда хватает глаз, такие же холмы, заросшие травой. Где-то она по пояс, где-то чуть закрывает голенища сапог. Пустынная местность, кричи – не кричи, никто не придет на помощь. Нет лучше убежища, когда желаешь спрятаться от людей с веревкой, желающих вздернуть тебя за какое-то позабытое преступление…
Сон всегда начинается одинаково. Я поднимаюсь на холм, к своему бунгало, по узкой извилистой тропинке. Эта тропинка не вытоптана подошвами сапог и не выкошена косой, она возникла как бы сама собой, когда по траве тащили что-то тяжелое, а может, катили полную бочку или большой каменный шар. Но все это я замечаю краем глаза, сознание же мое возмущено и думает совершенно о другом. У меня сломалось ружье. Беда! В этой глуши без ружья нельзя, теперь мне придется отказаться от охоты и если придут люди с веревкой, отстреливаться нечем. Видите ли, господа, я действительно об этом думаю, действительно ощущаю раздражение и смутную тревогу. Почему-то в тот момент я осознаю, что люди, желающие мне смерти – это еще не самое страшное. Я ускоряю шаг, желая поскорее оказаться под защитой стен бунгало, довольно крепких и надежных. Зову слугу, но старый индус не откликается. Зову снова – молчание. Подхожу к распахнутой настежь двери бунгало и осторожно заглядываю в комнату.
Там полный разгром. Стулья разбиты в щепки, стол перевернут, а охотничьи трофеи сброшены со стен и валяются в беспорядке. Слуги нигде нет, только его кинжал торчит из земляного пола. А рядом еще несколько следов, оставленных острым лезвием, как будто индус в негодовании набросился на землю и наносил беспорядочные удары, желая ранить ее. Неужели мой слуга сошел с ума и сбежал?
Во сне я сажусь на уцелевший стул и начинаю размышлять. Ах, господа, мне в голову каждую ночь приходят одни и те же мысли. Сначала про нападение бандитов. Но я тут же отметаю ее, поскольку здешние разбойники непременно забрали бы мои припасы, патроны, небольшой запас золота. Но все на месте. Кроме того, негодяи подожгли бы бунгало, для них это – особое развлечение, а дом уцелел. Выходит, это не бандиты.
Тогда дикий зверь. Лев? Нет, тогда здесь осталась бы лужа крови и следы когтистых лап.