Вульф откинулся назад и глубоко вздохнул.
– По-видимому, – произнес он сухо, – я должен преподать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоей дерзости. Они относятся исключительно к стилю и интонации. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие обороты речи, как «великая и благородная цель» и «плоды их труда», смердят, изуродованные Гитлером и Сталиным и всем их преступным окружением, Кроме того, в наш век потрясающего триумфа науки освобождение народа уже не назовешь великой и благородной целью, оно и выше, и ниже этого, поскольку стало попросту насущной, жизненной необходимостью. Она не более велика и благородна, чем борьба за хлеб насущный и надежный кров над головой. В отсутствие свободы невозможно оставаться человеком. Любой деспот, фашист или коммунист, теперь не ограничен в средствах. Что ему кованый каблук, меч или даже пулемет? Наука снабдила его оружием, которое способно ввергнуть в его власть всю планету. И только люди, готовые умереть за свободу, имеют право жить свободными.
– Как вы? – презрительно парировала она. – Нет. Как Марко. Он умер.
Вульф ударил рукой по столу:
– Я еще дойду до Марко. Что касается меня, то никто не давал тебе права выносить мне приговор. Я внес свой вклад в борьбу за свободу, в основном финансовый, через те каналы, которые мне представляются наиболее эффективными. И не собираюсь отчитываться перед тобой. Я отказался участвовать в том, что предлагал Марко, потому что сомневался в его начинании. Марко был упрямец, доверчивый и наивный оптимист. Он был…
– Стыдитесь! Он умер, а вы его оскорбляете…
– Достаточно, – прорычал он.
Это наконец ее вразумило, и он понизил голос на несколько децибел:
– Ты разделяешь общее заблуждение, а я – нет. Я не оскорбляю Марко. Я отдаю ему должное, отзываясь о нем так же, как и при жизни. Было бы оскорблением умащать его труп елеем, исторгнутым из меня страхом смерти. Он не понимал, какими силами надеется управлять из-за океана, не мог их контролировать, удостовериться в их честности и преданности делу. Вопреки всему, что он знал об этих людях, некоторые из них могли быть агентами Тито или даже Москвы.
– Это неправда! Он прекрасно их знал. По крайней мере, руководителей. Он не был дураком. И я не дура. Мы постоянно их контролировали, и я… Куда вы?
Вульф отодвинулся вместе с креслом от стола и встал.
– Может, ты и не дура, – изрек он, – но я идиот. Позволил втянуть себя в бессмысленный спор, хотя мог бы заранее его предвидеть. Я хочу есть. Я как раз ужинал, когда пришло известие о смерти Марко. У меня пропал аппетит. Я старался закончить ужин, но не мог проглотить ни кусочка. Я плохо соображаю на пустой желудок, поэтому собираюсь пойти на кухню и что-нибудь съесть. – Он взглянул на стенные часы. – Пойдешь со мной?
Она покачала головой:
– Я ужинала. И не могу есть.
– А ты, Арчи?
Я сказал, что не отказался бы от стакана молока, и вышел за ним. Фриц, отложив при нашем появлении журнал, глубокомысленно произнес:
– Голодающий мертвецу не помощник, – и открыл дверцу холодильника.
– Индейку, сыр и ананас, – заказал Вульф. – Я прежде такого не слышал. Это Монтень?
– Нет, сэр.
Фриц поставил на стол блюдо с индейкой, снял с него крышку и протянул Вульфу разделочный нож.
– Это моя мысль. Я знал, что вы позвоните мне или сами придете, и заготовил подходящее изречение.
– Поздравляю, – проговорил Вульф, орудуя ножом. – Сойти за Монтеня дано немногим.
Я собирался только выпить молока, но даже Вышинский не наложил бы вето[5] на шедевр, сотворенный Фрицем из творожного сыра и свежего ананаса, вымоченного в белом вине. А тут еще Вульф предложил мне крылышко и ножку. Отказаться было неудобно.
Фриц положил на тарелку всякой вкуснятины и отнес ее Карле, но, когда минут через двадцать мы вернулись в кабинет, все стояло нетронутым. Возможно, она была слишком расстроена, чтобы есть, но в это мне как-то не верилось. Просто Карла отлично знала, как раздражается Вульф, когда пропадает хорошая еда.
Вульф сел за стол и хмуро воззрился на нее:
– Посмотрим, сможем ли мы обойтись без ссоры. По твоим словам, ты предполагала, что я буду удивлен, а сама ничуть не удивилась. Удивлен чем?
Она тоже нахмурилась:
– Я не… Да, конечно. Удивлены тем, что Марко убили.
– А ты не удивилась?
– Нет.
– Почему?
– Потому что была в курсе его дел. А вы?
– Только в самых общих чертах. Поделись со мной тем, что знаешь.
– Ну, в последние три года он вложил в борьбу около шестидесяти тысяч долларов своих собственных денег и собрал пожертвований более чем на полмиллиона. Семь раз ездил в Италию и встречался там с руководителями движения, прибывшими из-за Адриатики. Снарядил им в помощь двенадцать активистов отсюда, мужчин и двух женщин. Трех черногорцев, трех словенцев, двух хорватов и шесть сербов. Печатал листовки, которые распространялись среди крестьян. Отправил на родину несколько тонн продовольствия и других припасов…
– А как насчет оружия? Винтовок?
Она задумалась.
– Не знаю. Это запрещено американскими законами, а Марко их чтил.
Вульф кивнул:
– И не зря. Я не знал, что он настолько поглощен этими делами. Значит, ты утверждаешь, что его убили из-за них. Что он представлял угрозу для Белграда или Москвы. По крайней мере, постоянно их раздражал, и его устранили. Так?
– Да.
– Белград или Москва?
Карла задумалась.
– Не знаю. Конечно, агенты русских рассеяны по всей Югославии, но в Черногории их больше, потому что она граничит с Албанией, которой управляют марионетки Москвы.
– Так же как Венгрией, Румынией и Болгарией.
– Да, но вы знаете, какова граница между Черногорией и Албанией. Вам знакомы эти горы.
– Знакомы. Вернее, были знакомы. – На лицо Вульфа легла тень воспоминаний. – Мне было девять лет, когда я впервые поднялся на Черную гору. – Он пожал плечами. – В общем, ты полагаешь, Белград или Москва. У них был свой агент в Нью-Йорке, или они прислали кого-то, чтобы разделаться с Марко. Так?
– Разумеется.
– А вот и нет. Это только предположение. Ты можешь его подтвердить? У тебя есть факты?
– Есть один: они его ненавидели, он был опасен для них.
Вульф покачал головой:
– Не то. Назови что-нибудь конкретное: имя, поступок, какие-то слова.
– Не могу.
– Очень хорошо. Я принимаю твое предположение, как заслуживающее внимания. Сколько человек в Нью-Йорке и его окрестностях было связано с Марко? За исключением тех, кто давал деньги?
– Ну, всего около двухсот.
– Я имею в виду близких соратников. Тех, кому он доверял.
Она подумала:
– Четыре-пять. Со мной шесть.
– Назови мне их имена, адреса и номера телефонов. Арчи, запиши.
Я достал блокнот, ручку и приготовился, но зря. Карла изничтожала Вульфа своими темными черногорскими глазами, задрав подбородок и сжав губы.
– Ну! – потребовал он.
– Я не верю вам, – процедила она.
Конечно, его так и подмывало потребовать, чтобы я выставил ее вон. И должен сказать, я бы его не осудил. Однако она не была просто многообещающим клиентом с тугим кошельком. У нее имелось – или могло иметься – нечто такое, чего ему не хватало для оплаты личного долга. Поэтому он просто заорал:
– Тогда какого черта ты явилась сюда?
Они свирепо уставились друг на друга. Та еще картинка. Поглядишь на такое – и уж точно не захочешь спешить с женитьбой и завести дочь, особенно приемную.
Конец этой немой сцене положила Карла:
– Я пришла потому, что должна действовать. Я знаю, что, обратившись в полицию, должна буду отвечать на неудобные вопросы. Вроде того, что задали вы. Об отправке оружия. – Она махнула рукой, отметая эту возможность. – Между тем вы были близким другом Марко. Вы знаменитый сыщик, ловите убийц. И у меня все еще хранится бумага, подтверждающая, что я – ваша дочь. Потому первым моим побуждением было прийти к вам. А теперь я в растерянности… Вы отказались дать деньги на борьбу. Когда я говорю о свободе и гнете, вы строите гримасы. А ведь в вас течет черногорская кровь. Ваши предки пятьсот лет боролся с турками. Подумайте же о тех, кто сейчас живет в горах и целует ноги кровавого тирана. Я не могу прочесть, чт́о у вас на сердце… Откуда мне знать, кому вы служите? Откуда мне знать, не получаете ли вы приказов из Белграда или Москвы?
– Этого ты знать не можешь, – согласился Вульф.
Она уставилась на него.
– Ты отнюдь не дура, – заверил он ее. – Напротив, с твоей стороны было бы дуростью принять на веру, что я неподкупен, ибо ты слишком мало обо мне знаешь. А известное тебе вполне допускает, что я подлец. Чтобы проверить твою догадку относительно смерти Марко, мне нужно получить от тебя некоторые факты, и какие? Имена, адреса, даты. То, что уже известно врагу. Мне нечем доказать тебе, что я не предатель, поэтому вношу предложение. Я буду задавать тебе вопросы. Ты можешь исходить из предположения, что я коммунист, присягнувший на верность Белграду или Москве, неважно. Ты можешь также допустить – этого требует мое самолюбие, – что я играю не последнюю скрипку в отвратительных кознях Советов. Я задам тебе вопрос, а ты спроси себя, существует ли вероятность того, что я уже владею данными сведениями или могу получить их из других источников. Если да – отвечай. Если нет – не говори ничего. Моя реакция подскажет тебе, можно ли мне доверять. Но это неважно.
Девушка задумалась:
– Это ловушка.
Вульф кивнул:
– И достаточно хитрая. Формально я заявляю, что твое недоверие ко мне беспочвенно. Но если допустить, что на самом деле я враг, то, конечно, я постараюсь вытянуть из тебя то, чего не знаю. Поэтому ты должна соображать. Ну как, начнем и посмотрим, что из этого выйдет?
Идея ей не понравилось:
– Вы можете донести на нас полиции. Мы не преступники, но имеем право на свои секреты. Полиция способна поставить нас в трудное положение.