торые в некоторых частях степи бывают размером с большой палец человека и могут оставить укус размером с небольшую опухоль.
Дальше на восток, на Монгольском плато, где степь огибает пустыню Гоби, простирающуюся по территории Китая, картографы часто указывают на изменение ландшафта – здесь начинается полоса песочного цвета. Части восточной степи напоминают морское дно, высохшее под солнцем за много миллиардов лет. Между ржавыми каньонами обрыва и песчаными возвышенностями, больше напоминающими холмы, чем горы, низкие волнистые участки скалистого грунта стекаются в безграничный горизонт, похожий на морские волны, в то время как над головой, над шумными стаями кружащихся стервятников – бескрайнее небо, давящее своей бесконечностью, которая буквально сжимает душу до размеров спичечной головки. Даже в разгар весны единственное, что можно найти в этой части степи, – это пучки твердой колючей травы и кости людей и животных, которым не посчастливилось пережить зимние снегопады.
В путеводителе La Practica della Mercata Франческо Бальдуччи Пеголотти попытался облегчить долю средневекового путешественника по степи с помощью заверений: «дорога из Таны в Пекин совершенно безопасна»; советами в отношении секса – «купец, который хочет взять с собой из Таны женщину, может спокойно сделать это», – а вот чего нельзя делать никогда: «не пытайтесь сэкономить на [переводчике], выбрав плохого»[88][89]. Но La Practica давала не вполне верные рекомендации. Покидая Каффу, путешественник должен был рассчитывать на то, что он проведет восемь-двенадцать месяцев на спине монгольского пони или в гужевой повозке, не увидит вокруг себя ничего, кроме горизонта и степи, а ночью единственным источником тепла будет тепло тела его попутчика[90]. Столь же дикими, как и местность, были грозные монголы, населявшие азиатские равнины. «Они как животные», – писал один путешественник с Запада. «Они живут как первобытные люди и кладут мясо под седло, чтобы размягчить его, не используют плуг и не имеют постоянного жилья. Если вы их спросите, откуда они пришли и где родились, они не смогут ответить»[91]. Гильом де Рубрук, фламандский священнослужитель, посетивший Монголию в тринадцатом веке, назвал татарских женщин «удивительно толстыми» с «ужасно разукрашенными лицами», а мужчин – похожими на карикатуры, с короткими коренастыми телами и «чудовищно огромными головами»[92]. И мужчины, и женщины были невероятно грязными – монголы не мылись, полагая, что это может разозлить Бога.
Французский историк Рене Гроссе назвал открытие Азии «столь же важным событием для людей Средневековья, как открытие Америки для людей эпохи Возрождения»[93]. Но было бы точнее называть открытие Азии в Средневековье не просто «открытием», а «повторным открытием». Во времена античности новости с Востока время от времени доходили на Запад по Шелковому пути, который проходил через перешеек пустыни между Китаем и Аравией или через снежные перевалы Памирских гор в Центральной Азии, где встречались представители Рима и Китая для обмена товарами. Но с начала седьмого века Европа оказалась в изоляции на западном краю Евразии, став пленницей своего собственного хаоса и краха. Пробуждающийся Запад одиннадцатого и двенадцатого веков знал о Востоке, точнее, о тонкой полосе берегового Ближнего Востока, где генуэзским и венецианским купцам разрешалось покупать азиатские товары у арабских посредников с огромной наценкой. За пределами же Аравии все утопало в мифах, окутанных легендами, – о странных азиатских расах вроде людей с песьими головами[94] или людей без головы, о народах гог и магог, которые, как полагали, были связаны с исчезнувшими племенами Израиля, о Пресвитере Иоанне, таинственном христианском правителе Востока, о райском саде Эдеме, который был где-то в Индии[95]. Но до середины тринадцатого века, когда монголы объединили под собой степь от Киева до Китая, никто на Западе не сталкивался ни с одним из этих восточных чудес.
Первыми европейцами, отправившимися в Азию, были священнослужители. Папский посланник Джованни де Мариньолли рассказывал, что великий татарский хан был «чрезвычайно восхищен» подарками папы[96]. Джованни из Монтекорвино перевел на монгольский Новый Завет и состарился в Китае раньше времени. «Я состарился и стал седым больше из-за непосильного труда и проблем, чем из-за возраста»[97], – писал Джованни после одиннадцати лет пребывания на Востоке. Там побывал и неугомонный Гильом, францисканский монах, преодолевший все трудности путешествия по степи, в том числе самую большую из них – переводчика-алкоголика. Благодаря Гильому средневековая Европа получила свое первое представление о китайской письменности, узнала о крепком монгольском ликере, называемом кумыс, о тибетцах, тибетском племени, члены которого раньше ели своих родителей после их смерти, но потом оставили эту традицию. Гильом также был первым европейцем, который верно определил, что Каспий не имеет выхода к морю, а значит, и к океану[98], а величайшим его достижением является участие, в, возможно, первом богословском Суперкубке. Майским вечером 1254 года в столице Монголии Каракоруме, на краю пустыни Гоби, Гильом вошел в многолюдный шатер и в присутствии самого Великого хана начал отстаивать западную концепцию монотеизма перед tunis, буддийским священником.
– Только глупцы утверждают, что Бог один, – заявил хитрый буддист. – Разве на земле не имеется много великих правителей? То же самое и с Богом. Десять богов имеется на небесах, и никто из них не всесилен.
– Да, – ответил Гильом, – но ни один из ваших богов не сможет спасти вас, поскольку [если вы попадете в трудную ситуацию] у отдельного Бога нет абсолютной власти, а значит, он не сможет вам помочь»[99].
После обмена мнениями Гильом почувствовал, что выиграл дискуссию, но, увы, три монгольских судьи, которые наблюдали за прениями, не согласились и объявили победителем буддийского священника.
Вторую волну европейских гостей составили торговцы, большинство из которых были генуэзцами или венецианцами. На Восток их влекла возможность покупать азиатские товары непосредственно от производителя[100]. Никто не знает наверняка, сколько из таких торговцев-путешественников пошло по стопам Марко Поло, сына отважного молодого торговца из Венеции, который пересек степь в начале 1270-х годов. Но к началу четырнадцатого века в нескольких китайских городах, включая Пекин, были шумные итальянские поселения, а по двум торговым путям между Востоком и Западом, открытым для европейцев, активно шли караваны[101]. Путешествие в Азию по морю могло занять до двух лет – но, боже, какие красоты встречал путешественник на своем пути! Морское путешествие можно было начать в Трабзоне, греческой колонии на Черном море, или в Тебризе, иранском городе, усеянном минаретами, столь сказочно богатом, что один гость из Европы заявил, что город «настолько богаче Великого хана, насколько все его королевство богаче короля Франции»[102]. Из Крыма и Ирана маршрут вел вниз, к порту Ормуз на южной оконечности Персидского залива, а затем через Индийский океан в Коллам, индийское королевство, где под колышущимися пальмами, казалось, собрались все чудеса семи морей. В Колламе можно было увидеть неуклюжих слонов и болтливых обезьян, местные рынки, где в знойную жару в воздухе витал аромат перца и корицы, и порт, переполненный огромными китайскими океанскими кораблями, моряки на которых во время гребли пели «ла-ла-ла». Конечной остановкой в путешествии был Ханчжоу, восточная Венеция и одно из величайших чудес средневекового мира. В городе, простирающемся на сто миль вокруг и охраняемом двенадцатью большими воротами, были голубые каналы, пожарные бригады, больницы и изящные широкие улицы с домами, на дверях которых были перечислены имена всех жителей. Вдоль каналов Ханчжоу, соединенных двенадцатью тысячами мостов, проплывали лодки ярких расцветок и прогуливались «самые красивые женщины в мире»[103], – так заявил один пораженный до глубины души гость с Запада. Во дворце неподалеку татарский хан принимал еду из рук пяти поющих девственниц[104].
Но морские путешествия занимали очень много времени, поэтому многие торговцы с запада предпочитали более быстрый сухопутный маршрут. В Средние века их было несколько, включая знаменитый Шелковый путь. Но около 1300 года начал набирать популярность новый маршрут через северную степь[105]. Путешественники считали, что широкая пологая северная местность более удобна для людей, животных и телег. Но у нового маршрута был существенный недостаток, хотя никто из первопроходцев не осознавал этого. Дело в том, что он шел мимо колоний тарбаганов[106] в Сибири, Монголии и северо-западном Китае[107].
Ценящиеся своим мехом, похожие на белок светлоглазые тарбаганы, живущие в степи, всегда представляли угрозу из-за высокой вероятности заражения. В «Записках охотника Восточной Сибири» А. А. Черкасов, русский писатель XIX века, описывал, как целые поколения кочевых степных охотников с молоком матери впитали истории о таинственной болезни тарбаганов, которой может заразиться человек, если он окажется настолько глупым, чтобы поймать больное животное (которое легко узнать по шаткой, неустойчивой походке). Согласно степной легенде, таинственная, очень заразная болезнь тарбаганов была вызвана «маленькими червями, невидимыми невооруженным глазом», но в 1905 году, когда впервые было проведено вскрытие зараженных животных, выяснилось, что этими невидимыми червями оказалась бацилла чумы