Кажется, только что они мчались по тряской дороге, луна вовсю светила над головой, а он крепко поцеловал ее в губы, и вдруг они уже борются за жизнь, он отталкивает ее ногами, охваченный ужасом, с единственной мыслью – спастись любой ценой, он не ведал, что творит, он был охвачен паникой, она все понимает.
Она понимала. Она верила.
Теперь она вспомнила, кто он такой: Сенатор.
Она чувствовала его пальцы на своем обнаженном плече, его дыхание, отдающее пивом, алкоголем… она хорошая девочка и потому оправдывала его поведение, каким оно выглядело или действительно было, находя его вполне предсказуемым и банальным.
И все же после того, как их познакомили, после того, как они поговорили – легко и непринужденно, найдя много общих тем, взять хоть Карла Спейдера, Келли переменила свое мнение об этом человеке.
…неподдельно доброжелательный, любезный. Искренне интересуется людьми. И, несомненно, очень умен.
Репетиция будущего в словах. Твои слова. Твоя история.
Ведь ты никогда не должна сомневаться, что у тебя есть будущее.
А какое замечательное чувство юмора!
Рассмешить, позабавить его… усталого пожилого мужчину с чуть наметившимся брюшком и стальной сединой курчавых волос, редеющих на макушке; в январе, играя в сквош, он повредил левое колено, поэтому, черт возьми, он легкая добыча на корте для Рея Энника, энергичного Рея с его смертельной подачей, пожалуйста, рассмешите меня, развлеките, мне так хочется быть счастливым, все это вдохновило Келли Келлер, и она рассказала (Баффи давно знала эту историю, но, истинный друг, притворилась, что слышит ее впервые), как в Гованде Хайтс начались распри, бо лее того, открытая война, в которую вступили все городские владельцы недвижимости, разделившись на два лагеря, и все это на полном серьезе: либо вы были с теми, кто горой стоял за немощеные улицы, поддерживая сложившуюся «традицию» Гованды Хайтс (это, как ни странно, влетало в копеечку, на поддерживание в должном состоянии немощеной улицы уходило на 40 000 долларов больше, чем мощеной), или вы примыкали к сторонникам «модернизации». Эмоции захлестывали обе противоборствующие стороны, особенно неистовствовали традиционалисты… вроде Арти Келлера, верившего, что ценность его собственности уменьшится, если дорогу замостят, он разругался напрочь со своим старым другом, который выступил против него на городском собрании, и мать Келли боялась, как бы его не хватил инфаркт. Рушились добрые отношения, соседи переставали друг с другом разговаривать, грозили подать в суд, возникло подозрение, что по меньшей мере одну собаку отравили… и все из-за – здесь Келли выдержала паузу, ожидая смеха слушателей, – все из-за грязных дорог!
Сенатор тоже смеялся, но, видите ли, да, он думает, что понимает этих людей, нужно знать человеческое сердце, знать, как дороги этому сердцу милые пустяки, политики должны с такими вещами считаться, как говорил Томас Манн, пусть это. представляется нейтральному наблюдателю чем-то малозначительным, эгоистичным и неинтеллигентным, Келли, наверное, просто слишком молода, чтобы такое понять.
– Молода? Но я вовсе не молода. И совсем не ощущаю себя молодой.
Неожиданно вырвавшиеся пылкие слова и сопровождавший их громкий смех заставили всех посмотреть на нее, и он посмотрел тоже.
Она не собиралась говорить: Сенатор, я писала о вас диплом, разве что подвернется момент, когда это признание прозвучит непринужденно и забавно.
Она пыталась подняться, используя руль как рычаг. Дрожа от этого усилия и хныча, как маленький ребенок – больной, испуганный.
Как ребенок, молящий: Помоги мне. Не забудь про меня. Я здесь.
Сколько минут прошло с тех пор, как автомобиль выбросило с дороги, пятнадцать?.., сорок?.., этого она не знала, она была в полузабытьи, иногда вдруг приходя в себя и с ужасом ощущая, как нечто змееподобное скользит по ее лицу, шее, увлажняет волосы, нет, не змея, и вообще это не относится к живому миру – просто стремительные струйки черной воды проникают в балансирующий на боку автомобиль, готовый вот-вот под напором воды опрокинуться совсем.
Оказаться в ловушке здесь, не зная даже, где находится это здесь, не зная, где сейчас он, ее попутчик, корчиться и извиваться, задыхаясь, вниз головой, в полной темноте, и пытаться выбраться, нащупав… что?.., руль… негнущиеся пальцы впились в сломанный руль, пытаясь использовать его как рычаг, – так сделал он, чтобы освободиться.
Найдя руль, она могла теперь представить свое положение в автомобиле. Пусть она ничего не видит, зато можно прикинуть, какое расстояние отделяет ее от дверцы водителя, она, конечно, откроет ее, она не сомневалась в этом, ведь открыл же ее он, она не хотела думать, что дверца могла распахнуться при столкновении с оградительным рельсом, а потом захлопнуться под давлением воды, быстрой бурлящей воды, которую она не видела, а лишь ощущала, слышала, обоняла, чувствовала каждой клеткой своего существа: то был ее враг, то был хищник, то была ее Смерть.
Об этом не хотелось думать. Не хотелось знать.
Никакая ты не оптимистка, ты покойница.
Она уверяла мать, что ведет себя как хорошая девочка, но мать, казалось, не слышала ее и говорила что-то быстро и как бы смущенно, ее серьезные серые глаза, которые Келли всегда считала очень красивыми, были устремлены куда-то поверх плеча дочери: «такая молодая – всего лишь…» Келли не расслышала конца фразы, что-то вроде: «жар в крови… это не будет долго продолжаться, это невозможно. Дорогая, я не помню, когда у нас с отцом это было… последний раз…» – теперь она уже окончательно смутилась, но смело продолжила беседу, которую, как неожиданно вспомнилось Келли, они вели в то время, когда шестнадцатилетняя Келли, учась третий год в частной школе Бронксвилла, по уши влюбилась в одного мальчика, они неумело и торопливо занимались любовью, Келли – впервые, а потом мальчик стал избегать ее, и Келли хотелось умереть, она не могла спать, не могла есть, убежденная, что не вынесет этого, как не вынесла ее школьная подружка, пытавшаяся на полном серьезе покончить с собой и потому проглотившая целую упаковку барбитуратов, запив пинтой виски, подружку отвезли на «скорой» в больницу, где промыли желудок и тем спасли ее висевшую на волоске жизнь, Келли не собиралась уходить из жизни по-настоящему и, плача в объятиях матери, клялась, что не хочет умирать, ведь на самом деле она хорошая девочка и, по существу, неиспорченная, она не принимала противозачаточные таблетки, как другие девочки в школе, мама успокаивала ее, мама пришла, чтобы утешить ее, она была и здесь, рядом с машиной, хотя, видимо, не слышала дочери (наверное, мешал шум воды и ветровое стекло), да, мама пришла и сюда, чтобы утешить ее.
А тем временем черная вода уже подступила к губам.
Сумев каким-то образом собрать последние силы – она и не подозревала, что после перенесенной травмы они у нее сохранились, – она подтянулась, частично высвободив из-под чего-то колено, но еще оставалась ступня, правая ступня – абсолютно бесчувственная и как бы вовсе не существующая, – ее не было видно, может, ее оторвало? Нет, пожалуй, нет, ведь тогда она уже скончалась бы от потери крови, решила Келли, прошло достаточно много времени.
И все же она не могла пошевелить пальцами этой ноги и вообще их не ощущала, даже сами анатомические понятия «пальцы ног», «ступня» стали путаться в ее мозгу, и тогда она решительно прекратила думать на эту тему: она была оптимисткой.
Келли воображает, что она такая циничная, такая мудрая, ее не проведешь, подтрунивали над ней беззлобно подруги, но мы-то знаем лучше! – им было трудно удержаться, чтобы не проехаться шутливо по поводу поражения Дукакиса и ее упрямой верности Карлу Спейдеру, обращавшемуся с ней как с рядовой машинисткой, на одной вечеринке она случайно услышала, как Джейн Фрейберг говорила какому-то мужчине: «Да, это Келли Келлер, могу вас представить, она очень мила, если только не обращать внимания на…» Келли поспешила отойти, не желая слышать окончания фразы.
Как это грубо, невежливо обсуждать ее, когда она находится тут же. Когда она еще жива.
А друзья обсуждали. Как они могли!
Келли?.. Очень красиво.
Этот голос звенел у нее в ушах. Но лица она не видела.
Не могла вспомнить она и имени, только знала, что он стремится к ней, плывет, преодолевая быстрое, изменчивое течение, слипшиеся пряди облепили бледное взволнованное лицо, он тянется к ручке дверцы, пальцы пытаются нащупать ручку, она выберется отсюда, если не утратит веру, если не поддастся панике, страху, ужасу, Смерти.
Здесь. Я здесь.
Каким-то образом случилось так, что теперь она лежала, распластавшись, вверх ногами, на внутренней стороне того, что было, как она догадалась, крышей автомобиля. Крыша раскачивалась, зарывшись в ил, сверху на Келли давило сиденье, к которому она была по-прежнему привязана, ремень обхватывал плечо, шею, нарушение функции спинного мозга в результате падения, при котором пленник медленно задыхается, но у нее зажало правую ногу, ее сдавила смятая в лепешку стальная деталь, нога была словно бревно: ее что, оторвало? Или пока еще нет?
Не надо думать об этом. Она же оптимистка.
Она вдруг осознала, что лежит в собственной блевотине, но не помнила, когда ее вырвало; мелькнула мысль, что такая рвота – благо, желудок очистился, врачам придется меньше с ней возиться, чтобы откачать всю эту мерзость, – вода, которой она наглоталась, была не той водой, к которой она привыкла, – прозрачной, чуть голубоватой, чистой и вкусной, а гнусной, мутной жижей, с привкусом нечистот, бензина и нефти.
Здесь! Помоги мне…
Хватаясь дрожащими руками за руль, она старалась приподняться над постоянно прибывающей водой, хныча, как ребенок, и с трудом соображая: если поднять голову, то ртом можно хватать пузырьки воздуха, плавающие над ней и переливающиеся в лунном свете. Эта яркая плоская луна! То, что Келли ее видит, доказывает, что она еще жива.
Мы доберемся туда, Келли. И доберемся вовремя.