тропинка исчезала между стеной берез и елей у подножия высокого холма. Так я впервые услышал слово мунго, означавшее «миномет».
Пока мы собирали снаряжение, кто-то из солдат нашей группы случайно ударил прикладом винтовки о металлическую коробку противогаза. Посыльный быстро шагнул к нему, снял у него со спины винтовку и повесил ее на правое плечо солдата так, чтобы она стволом смотрела на землю. Я понял, что русские находятся совсем близко и могут услышать нас. Впервые за этот день я обратил внимание на то, как тихо вокруг. Замерзшая тишина показалась мне характерной для самой сути этой необычной пустынной местности. Посыльный молча указал нашей группе на тропу, и мы цепью двинулись в указанном направлении.
— Вон там, — сказал он, сопроводив жест кивком, — проходит линия фронта.
Я увидел лишь заснеженный холм с редкими деревьями, неподвижный и темный в опускающихся сумерках.
Огневая позиция минометного взвода была практически невидима. Лишь оказавшись перед глубокой бороздой, прокопанной в снегу, я заметил тщательно замаскированный вход в блиндаж. Посыльный и мои четыре спутника тут же нырнули в него. Я остался на какое-то время снаружи.
Мы привели с собой несколько мулов. Из тыла на передовую нам пришлось идти примерно два часа. Наши тягловые животные негромко фыркали. Навьюченные на них корзины со снаряжением поскрипывали и покачивались в такт размеренному шагу. Проходит несколько минут, и я впадаю в едва ли не гипнотический транс, охваченный монотонным мотивом песни, которую услышал в финском порте Оулу.
В Оулу мы сошли на берег,
Мечты свои в глубоком море утопив…
Песня самая простая, обычный романтический вздор, и выражает настроение тех, кто увидел себя вопреки всем страстным надеждам изгнанным в «глубокую задницу мира», в этот далекий заполярный край. Последний километр пути мы проделали пешком. Погонщики мулов остались, чтобы вернуться обратно на своих двоих, и подробно рассказали нам, как добираться дальше и в каком месте нас встретят.
Теперь, стоя перед входом в блиндаж в сгущающихся сумерках, я чувствовал, что еще не добрался до места. По крайне мере, так мне казалось. Это было сродни пребыванию между прошлым и будущим существованием. Я заметил этот контраст еще неделю назад, когда мы находились в море и следили за тем, как в ночи исчезает побережье Восточной Пруссии. Здесь, в Данциге, я был шесть лет назад вместе с Ником и остальными ребятами из нашей туристической группы. Мы отдыхали на пляже Пальмникена. Я нырял в море в поисках янтаря, нырял раз за разом и выбрасывал на берег, на жаркий песок, найденные кусочки, гордый и довольный. Покидая эти места на борту военного корабля, я понимал, что радостное время осталось в прошлом. Пришло время службы и исполнения долга. Мне казалось, что я навсегда оставляю на берегу какого-то давнего хорошего знакомого.
По пути на фронт мне запомнились странные эпизоды. Когда наш корабль маневрировал в водах какого-то архипелага близ Турку, мы с любопытством разглядывали с палубы многочисленные островки с красными домиками. Затем мы прибыли в порт Оулу. Все это было прелюдией к моей новой жизни.
В Оулу мы получили новое военное снаряжение, в том числе и зимнее обмундирование. Наша база находилась в лесу на окраине этого маленького города и состояла из деревянных одноэтажных строений. В воздухе стоял запах дыма от костров. Земля была присыпана первым снегом ранней зимы. В ожидании транспорта мы по вечерам собирались в столовой, где ели, пили и пели песни. Иногда к нам присоединялись ветераны из 6-го батальона нашей мотопехотной дивизии, находившегося здесь в резерве. (В отличие от горно-пехотных дивизий вермахта или других горно-пехотных дивизий войск СС, горная дивизия СС «Норд» сохранила до конца войны этот «дополнительный» стрелковый батальон. В конце 1944 года он был переименован в 506-й панцер-гренадерский батальон СС. — Прим. автора.) На третье утро нашего пребывания на базе я увидел первое пополнение, отправлявшееся на фронт. Это была группа решительно настроенных молодых добровольцев. Шанс попасть на передовую вместе с ними был крайне мал, на это никто из нашей учебной роты практически не мог рассчитывать. Прощальные слова, бодрые улыбки — и транспорт быстро исчезает в снежной пелене.
— Сигарету хочешь? — слышу я чей-то голос и оборачиваюсь. Передо мной встретивший нас солдат, бесшумно вышедший из блиндажа. Из мира грез я возвращаюсь в реальный мир.
— Спасибо! — благодарю я и даю ему прикурить, ладонью прикрывая огонь спички. Впервые за все это время у меня появляется возможность разглядеть его вблизи. У посыльного приятное, чисто выбритое молодое лицо и светлые волосы. Он всего на два-три года старше меня, но выглядит опытным, закаленным в боях солдатом. Его куртка расстегнута, и я замечаю ленточку Железного креста.
— Добро пожаловать в нашу часть! — понизив голос, произносит он. — Ты поступаешь в 14-ю пулеметную роту нашего батальона. Пулеметный расчет, в который я тебе отведу, находится в секторе другого горно-пехотного полка нашей дивизии. Там до Ивана рукой подать, метров сто пятьдесят. А вон там находится командный пункт нашей роты, — продолжает он и указывает в направлении, противоположном минометной огневой позиции. — Шеф хочет встретиться с тобой завтра утром. Я тебя отведу к нему. — Повернувшись, посыльный указывает налево. — Вон там озеро. Там же заканчивается участок нашего полка. На другой стороне озера начинаются позиции соседнего полка. Они тянутся далеко на север и упираются в болота и озера. Там всего несколько опорных пунктов. Это наш северный фланг. Справа проходит дорога, она ведет в Лоухи. Мы называем ее просто Дорога. Там располагаются остальные подразделения нашего полка.
Я понимающе киваю, хотя мне пока еще не все понятно. Я практически ничего не понял. Единственное, что я уяснил для себя — это то, что позиции дивизии хорошо замаскированы и находятся где-то рядом.
— Скоро ты во всем разберешься и запомнишь, где что расположено, — сообщает мне мой собеседник. — Пошли. И помни, двигаться нужно тихо! Тут у Иванов повсюду понатыкано снайперов, они отлично стреляют даже в темноте. — С этими словами он идет по тропинке, ведущей к вершине холма.
Неожиданно слышу пистолетный выстрел. В следующую секунду в небо с шипением взлетает сигнальная ракета, ярко осветив окружающую местность. На снег падают четкие черные тени берез и елей. Мы с моим провожатым застываем на месте, он — движимый опытом, я — страхом. Я вижу, что склон холма резко заканчивается, превращаясь во впадину, протянувшуюся в направлении соседнего холма. Я тщетно пытаюсь обнаружить вражеские позиции, которые якобы находятся всего в ста пятидесяти метрах от нас.
Ракета гаснет, но вслед за ней в небо взлетает еще одна. В это же мгновение где-то внизу звучит пулеметная очередь, за ней другая. Затем начинается настоящий ад. С противоположного холма открывают огонь сразу два пулемета. Откуда-то слева им тот час же отвечает наш пулемет. Я по-прежнему стою в тени дерева, как какой-нибудь случайный прохожий, не имеющий никакого отношения к происходящему.
— В укрытие! Быстро на землю! — кричит мой провожатый и бросается в какую-то неглубокую яму. В ту же секунду я падаю на землю, мгновенно осознав, что мы оказались в зоне огня русских пулеметов. Пули звонко впиваются в стволы соседних деревьев. Я понимаю, что только что избежал преждевременной смерти. Я мог погибнуть, даже не успев поучаствовать в боях.
— Давай сюда! — кричит посыльный. Сделав несколько прыжков, я заскакиваю в его яму. Теперь пулеметные очереди сливаются с выстрелами из винтовок и автоматов. Мой новый товарищ ругается и указывает куда-то вниз.
— Видишь вон там окопы? Бежим туда. Не отставай! — шипит он.
Когда я выскакиваю из ямы и бросаюсь вперед, до моего слуха доносятся выстрелы из минометов. Я на мгновение застываю на месте. За первыми залпами следуют все новые и новые.
— Давай! Быстро! — кричит посыльный, и я вслед за ним прыгаю в окоп. Близость передовой с каждым мгновением приобретает для меня все более реальный характер. Все оказалось гораздо опаснее и серьезнее, чем я себе представлял. Это напоминает мне мое удивление, когда на первом же уроке бокса в лагере юнгфолька я получил массу синяков и ушибов.
Вражеский огонь усиливается. Снаряды взрываются по всему склону холма. Однако, несмотря на это, мой провожатый бежит вперед по лабиринту путей сообщения, в котором мы теперь оказались. Спотыкаясь и задыхаясь, я бегу следом за ним. Услышав свист очередного снаряда, бросаемся на дно окопа. На этот раз он разрывается совсем рядом, на бруствере.
— С тобой все в порядке? — спрашивает меня посыльный.
— Да, все нормально.
— Обстрел закончился, — сообщает он.
Я встаю и выглядываю из окопа. Там, где только что разорвался снаряд, зияет глубокая яма. Соседний с нами лес кажется уже тихим, как и прежде. Я чувствую боль за левым ухом и понимаю, что, падая, ударился о приклад винтовки.
Свернув в другой окоп, оказываемся перед входом в блиндаж. Спускаемся по ступенькам вниз и оказываемся перед грубо сколоченной дверью. Слышим, как внутри кто-то играет на губной гармошке. Мой новый товарищ улыбается и открывает дверь. Нас встречает солдат, оставленный следить за огнем в печке. Он один в помещении.
— Вот, оказывается, кто здесь! Молодец. Играешь на гармошке, в то время как снаружи черт знает что творится! — говорит мой провожатый и здоровается за руку с этим приземистым черноволосым человеком.
— Это я из-за шума, — отвечает тот и улыбается. — Он действует мне на нервы. Кто это к нам пришел? Наверно, пополнение.
— Верно. Знакомься, это Иоганн Фосс. Иоганн, это Гейнц Боймер, третий номер пулеметного расчета.
Мы обмениваемся рукопожатиями. Оглядываюсь по сторонам. Блиндаж предназначен для семерых человек, отапливается печкой и освещается карбидной лампой. У задней стены стоят несколько двухэтажных нар, сколоченных из досок. Стены сложены из бревен. Вижу аккуратную стойку для оружия, небольшой стол и две скамейки. По стенам развешано всевозможное снаряжение: боеприпасы, одежда и тому подобное. Среди прочего на шнурке, выходящем наружу, подвешены две гильзы от артиллерийских снарядов.