Но разумеется, на следующую ночь засыпать пришлось, и в этот раз я увидел стоявший на песке высокий узкий камень, который покрывали древние петроглифы, напоминавшие рунические надписи давно ушедших эпох. И снова я услышал мрачный подземный гул и заметил в тусклом лунном свете неясное движение. Но стоило мне только различить произнесенное шепотом имя Гваи-ти, как картинка вдруг сделалась зернистой, а потом и вовсе померкла.
Это был лишь вопрос времени, и вскоре я уже не мог противиться неведомой силе, что влекла меня в Нью-Мексико. Вероятно, я уже давно подсознательно решил, что мне необходимо выявить объективную истину, найдя место действия своих сновидений; и не важно, из-за какого немыслимого слияния реальностей я узнал об ином мире, столь непохожем на мою повседневную жизнь. Разумеется, я и понятия не имел, где именно среди необозримой пустыни разыгрываются сцены из моих видений.
И все же в один прекрасный день я оказался в самолете, приземлившемся в Альбукерке. Меня охватило странное чувство, будто все происходит не наяву; так обычно чувствуешь себя, впервые попав в те места, о которых раньше лишь читал. Или которые видел во сне.
В аэропорту я взял в аренду полноприводный автомобиль и поехал сначала на восток, а затем на юг. Я и понятия не имел, куда направляюсь, но чувствовал, что могу просто положиться на интуицию. Автомобиль петлял в предгорьях Сандии, и взгляд мой пленяли время от времени мелькавшие в окне терракотовые глинобитные стены и воздвигнутые против койотов изгороди. Я вырулил в пустыню. Вдалеке за бескрайними равнинами, на которых колыхалась высокая трава, клонились под ветром кусты полыни и мескитовые деревья, тянулись вверх острые листья юкки, виднелись неподвластные времени величественные плоские холмы-останцы. Помня о причинах, которые побудили меня отправиться в здешние края, столь отличные от моей родной Новой Англии, я вполне мог ожидать от встречи с пустыней смутного ощущения ужаса и тревоги, но получил совершенно иные впечатления.
Там было очень красиво. Не чувствовалось ничего зловещего в необъятных до головокружения бирюзовых небесах, в зарослях чапареля, в маячивших в отдалении серо-голубых горах, в змеившихся глубоких руслах высохших рек, в идиллических плоских холмах, похожих на безмятежных зверей, пасущихся на песчаной равнине. Я уже и сам толком не понимал, что именно ожидал здесь увидеть, но передо мной предстал чарующий и прекрасный мирный край.
Проезжая сквозь это пустынное великолепие, я вслух спрашивал себя: как же можно было допустить мысль о том, что мне встретится здесь что-то призрачное или чудовищное? Впервые за долгое время меня охватило спокойствие, и я подумал, что глупо волноваться из-за необычных, но по большей части безобидных снов. И разумеется, не стоило беспокоиться и из-за того нелепого слова, по чистой случайности напоминавшего имя из мрачных преданий юго-запада.
Солнце начало клониться к лиловым горным хребтам на западе, и я подивился красоте пустынного заката. На небе буйствовали яркие краски, которые непросто было бы запечатлеть даже талантливейшему художнику. К югу от городка Корона я свернул на узкую проселочную дорогу, по-прежнему наслаждаясь невероятными видами — кактусами чолья, островками волнистого песка и разраставшимися в свете закатного солнца тенями, которые отбрасывали остролистные юкки и мескитовые деревья. Я напомнил себе, что скоро уже стемнеет и нужно искать место для ночевки и либо вернуться в Корону, либо доехать до Розуэлла или Артижи.
Но до того хотелось бы основательнее изучить эту местность. Было что-то завораживающее в здешнем пейзаже.
Я свернул на еще более узкую дорогу. Машина подскакивала на ухабах в облаке пыли, и я не без удовлетворения осознал, что никогда еще на моей памяти не забирался так далеко от человеческого жилища. Скоро дорога превратилась в усыпанную камнями едва видимую тропу, по которой непросто было проехать даже тому вездеходу, который я выбрал. Повсюду темнели заросли чапареля, и, хоть новизна пейзажей и вызвала во мне оживление, впервые с момента приезда в Нью-Мексико я начал подозревать, что за всем этим может таиться и нечто обманчивое. Но я все еще был очарован и не испытывал особого желания возвращаться в людные места.
Наконец дорога, которая к тому моменту уже превратилась в простую череду каменистых прогалин среди кактусов и мескитовых деревьев, стала совершенно непроезжей. Я остановил автомобиль, вышел из него и направился вперед в сумерки, внимательно глядя под ноги. Раз я остановился посмотреть на едва заметную в темноте гремучую змею, которая скользнула во мрак, и услышал характерный пугающий звук — словно в вечернем воздухе зашуршали сухой бумагой. В этих местах, несомненно, следовало соблюдать осторожность, и встреча со змеей послужила достаточным поводом для того, чтобы задуматься о возвращении.
Но я приметил кое-что в отдалении, и мне захотелось рассмотреть находку поближе. В ее очертаниях чувствовалось нечто знакомое, хотя уже стемнело и видно было плохо.
Осторожно переступая через змеиные норы и колючие заросли кактусов, я дошел до высокого стоячего камня, который тянулся вверх из песка и походил на палец, мрачно указывавший в темнеющее небо.
Я смотрел и не мог поверить, что это не причудливый сон, а несомненная явь. Этого просто не могло быть, но вот камень стоял передо мной. В угасающем вечернем свете еще можно было различить древние индейские петроглифы. Это, несомненно, и был тот зловещий монолит из снов, которые я видел в Провиденсе.
Теперь же Провиденс остался где-то невообразимо далеко, в другом, более рациональном мире. Господи всемогущий, передо мной предстало то самое место из сна.
Понятия не имею, сколько я простоял там не в силах оторвать взгляд от страшного камня, но потом до моего сознания дошло еще кое-что.
Звук. Под землей непрерывно гудело, словно играли на органе в нижнем регистре.
А потом — тот другой звук.
Я так и не понял, произнес ли эти два слога голос в моем мозгу, или они действительно прозвучали, вызвав физические колебания воздуха. Эти два слога — нет, лучше о них не задумываться.
А о случившемся позднее задумываться хоть сколько-нибудь долго не следует, тем более если я желаю сохранить остатки рассудка.
В неверном свете белесой луны, сияние которой начало проникать сквозь черные бегущие облака, мне показалось, что песчаная равнина, на которой я стоял, превратилась в… Как это объяснить? Она чуть углубилась и превратилась в изрезанную впадину, темная же линия горизонта, наоборот, чуть вздернулась. Вероятно, мое подсознание среагировало быстрее разума, потому что я немедля бросился прочь, надеясь, что бегу по направлению к автомобилю, которого не видно было от камня. Я спотыкался, падал навзничь, едва ощущая, как кактусы и каменистая земля раздирают мою одежду, падал, бежал, снова падал и снова бежал, пытаясь зажать уши, чтобы не слышать гудящие звуки, которые, по-видимому, становились все выше. Эти звуки складывались в приглушенное «Гваи-ти, Гави-ти». Они доносились из тех подземных пределов, о которых я не осмеливался думать.
Мне показалось, что огромная бездна разверзалась, чтобы поглотить меня, и стоит промедлить лишь мгновение — и будет поздно, я исчезну, и никто никогда не узнает, что со мною сталось. Все вокруг будто закружилось, распадаясь чудовищным калейдоскопом смазанных картин, — песок, камни, перекати-поле, и низкие рокочущие звуки, и хмурые небеса, а я бежал и бежал, задыхаясь в облаке поднятой пыли, и от ужаса не осмеливался оглянуться через плечо. Лишь когда я уже за рулем несся на бешеной скорости по пыльной каменистой дороге, мелькнуло в голове понимание: должно быть, я все же добрался до машины раньше, чем нечто, явившееся по мою душу, настигло свою добычу.
Остаток отпуска я провел, мрачно слоняясь по ярко освещенным и многолюдным улицам Альбукерке и Санта-Фе, а потом вернулся на самолете в Род-Айленд, в Провиденс.
Теперь, когда я прогуливаюсь по Бенефит-стрит и останавливаюсь полюбоваться изящным арочным окошком над дверью или понаблюдать за холеным серым котом, безмятежно вышагивающим по старинной, мощенной кирпичом аллее, я понимаю, что некий запредельный разум способен проникнуть через немыслимые бездны времени и пространства и добраться до неосторожного сновидца. И что бы ни говорили о снах, воображении или невозможности существования в природе всяких мифических существ вроде мерзостного, пожирающего людей бога Гваи-ти, теперь я знаю точно: однажды ночью в пустынных землях Нью-Мексико я был на волосок от гибели в алчной пасти первобытного чудовища из своих снов.
МеткиДжозеф С. ПулверПеревод Д. Кальницкой
Перу Джозефа С. Пулвера принадлежит известный роман, относящийся ко вселенной Мифов Ктулху, — «Адепт кошмара» (Nightmare’s Disciple, 1999), а также сборник поразительно самобытных рассказов «Наступит пора крови» (Blood Will Have Its Season, 2009), которые тем не менее отдают дань творчеству Лавкрафта, Роберта У. Чамберса и других классиков «литературы сверхъестественного ужаса».
Дождь стеной. Злобный, свирепый дождь, который ревет и жаждет крови.
Денвер скрылся из вида — триста миль тому. Триста миль мокрого асфальта… А будто тысяча…
Дождь. Злобный, свирепый дождь, как будто состоящий из шипов, которые вырезают на всем свои метки. Дождь, который ревет, как его налакавшийся джина старик. Как старик, готовый пустить в ход ремень и кулаки.
Триста лет тому… а будто вчера.
Этот рейс должен был окончиться в пустыне, а не в кювете. Но время поджимало. Тик-так, тик-так. Как начальник, у которого во взгляде написано лишь одно: «СКОРЕЙ».
Ему бы выпить кофе и купить сигарет. Может, перехватить яичницу с тостом… и послушать что-нибудь — что угодно, лишь бы не бесконечную библейскую долбежку из радиоприемника. Ему бы милую игривую официанточку, и чтоб не навороченная штучка, выискивающая взглядом деньги, а такая простецкая, знающая, и чтоб глаза голубые и задница колыхается. Не замученная какая-нибудь неряха, а милая и, может, не только милая. Чтоб подмигнула игриво, доливая кофе.