Много забот Тихону Босому в это лето. Идет он с седьмой артелью, а шесть с приказчиками ушли в море передом. Его отцом, великоустюжским гостем Босым Васильем Васильевичем, приказано ему, Тихону, сколачивать артелей сколько только народу наберет. Надо за лето да осень и сельди взять, и засолить, и семги, на Новой Земле моржа набить, на острове Колгуеве птичьего пуху набрать, на Груманте и морского зверя и песцов вдосталь…
…Так и смотрит Тихону по-ястребиному в глаза его отец Василий Васильевич из-за медных очков, из-под высокого лба, большая рука с серебряным с чернью перстнем сливовые косточки перебирает — на них торговые люди счет ведут.
— Ты, Тишка, ежели и на этот год справишь все, как должно, женю! — говорит отец. — Дом выделю. Зимой в Москву пойдешь… Рыбу добывай! Мало покамест рыбы! Народ обижается. Да помни — братан-то мой, твой дядья Кирила Васильевич, в Архангельском в это лето таможенным головой сидит. В случае чего — поможет.
Черные скалы уносились назад, на них белели спящие птицы; медный месяц опускался в море.
И Тихон стал тихонько подпевать голосу Анны, что комариком звенел в памяти:
Ночевать — на острове да под сосною,
А постелюшка — сети мягкие,
Одеялышко — ветры буйные…
Ветер креп, все бурнее дышало, вздымалось, ходуном ходило вокруг море, глаза глядели вдаль, крепла, развертывалась шире самого моря душа, память отходила, бледнела, оставалось только то, что вот было у него в руках, у Тихона Босого… Идет он с ватагами в Белое море, в артелях тех будет человек с двести товарищей, да сети с ними, да топоры, да крупы, да хлеба на месяц, а труды впереди — ловы, работа… И широкая — как море, как лес — воля.
Широко, богато Белое море, и широка, богата, привольна Тихонова земля. Всем есть где кормиться… Дал бы Никола только удачи, как лонись[7]…
Прошлый год на версты моря валом шла сельдь. Заберись на мачту — да и оттуда не видно конца-краю серебряному блеску идущей рыбы. Кружат над рыбой крикливые птицы, камнем падая вниз, молнией взмывая вверх с добычей в клювах; со всех сторон сельдь обступили рыбы-хищники, море от них кипит сплошным белым приплеском. А за кольцом рыб бешено толчется, тоже кормится, морской зверь — нерпа, тюлень, серок вперемежку с белугами, дельфинами, с черными акулами. Киты ходят поодаль, высоко взбрасывая из дыхал фонтаны воды и пара, и солнце блестит на их мокрых спинах.
Шум и плеск волн, гул ветра, удары крепких хвостов, прыжки могучих животных в воздух, плеск и брызги от падений, пронзительные крики птиц — радость сердцу промышленных людей! Благодать море трудовым людям! Все, все взять от моря, чтобы кормить свой дом, кормить свой народ. Бери все, пользуйся, ешь, веселись. Эх, добро! Вот он, сам достаток.
Четвертый год ходит в приказчиках у своего отца Тихон Босой, мизинный[8] из четырех его сынов, а сам всего-то по двадцать третьему году. Работал прежде и в артели, справил себе шубу песцовую под камкой, кафтан камчатный с серебряными пуговицами, да полукафтанье, да сапоги. Теперь только бы жениться… Второй год крутил Тихон люд в Сёмже, Анну нашел. Без отцова благословенья да без его приказу как женишься?
Волна подкралась к борту, всплеснула, шлепнула по плечу Тихона, зашипев, ушла в сети…
— Эй, Селивёрст, поглядывай… — круто выбранился Тихон, стряхивая с себя соленую воду. Бранится, а душа все больше наливается веселой силой богатого, щедрого моря, предчувствием добычи. А где радость да сила вместе — там счастье… Пусть даже его и нет, счастья, — так будет. Наше оно, Белое, студеное, рыбное море! Все возьмем от него, что всем на потребу, жить будем красно, радостно, сытно, свободно, в достатке. И Тихон ведет свои артели за великой, веселой добычей, как допрежь того старые новгородские люди на свои синие озера да моря важивали…
«Живут люди! — думал Тихон. — И слава богу! А давно ли, как миновало литовское Лихолетье, давно ли освободился народ! Сила он, сила… И мы с Аньшей вот эдак заживем!»
Волны шумели за бортом широко и вольно, словно народ на вече.
Глава вторая. Рассказ капитана Стронга
Медные, в палисандровом ящике часы корабля «Счастливое предприятие» показывали полночь, но купцы все еще не расходились из кают-компании. Под дубовым потолком покачивался масляный фонарь, по стенам летали тени — махали руки, качались головы. Круглый стол, на нем мутное олово кружек, толстые стаканы, зеленые бутылки. В кольцах переплетов цветных окон то глянет, то пропадет красный месяц.
Купцов трое — толстый Кау, худой, длинный Эшли, молчаливый Уайт. Все они в черных шляпах, в куртках с медными пуговицами, белые воротники светлят бритые, в длинных локонах лица, розовые от вина, мяса, пива. Опасен путь в Московию, но они выглядят уверенными в успехе: все у них в полном порядке!
Их старые, островерхие дома там, в Лондоне, в Англии, крепки, прочны. Там, над Темзой, их конторы, их церкви с острыми колокольнями. Там верные банки, где они хранят свое золото, где кредитуются их предприятия. На хорошо оснащенных больших кораблях они по-хозяйски плавают по морям, открывают новые земли, прибирают их к рукам.
Купеческие голоса в сизом табачном дыму звучат сыто, самонадеянно, напористо, заглушают шум волн.
Громче всех хрипит толстый Джордж Кау, крупные его руки с большим перстнем на безымянном левой движутся над столом, то угрожая, то отвергая, то подчеркивая последовательность и четкость доказательств.
— Русская кожа! — хрипит он. Наклоняется, отхлебывает эля, трет рукой рот. — Что может быть лучше русской кожи! И заметьте — на чистом березовом дегте! Без обмана! Где в мире найдете вы такие луга, как у этих бородатых мужиков! Какой же у них скот! Джентльмены, русская кожа — это товар! Русская кожа и руки английского цехового — это шедевр! Я вам говорю!
Собрать всю русскую кожу! — вот что вечно живет, шумит, как море, в душе мистера Кау. Посадить всех сапожников Англии за работу, шить башмаки и сапоги. Развозить башмаки по всем странам, где люди ходят босиком! Обуть весь мир! Получать за такой новый, невиданный товар чистым золотом! Построить высокий гранитный дом, там будет жить счастливое многочисленное потомство энергичного предпринимателя — тоненькие дочери в золотых платьях, кружевных больших воротниках, сыновья в черном трико, в шелковых камзолах с цветными рукавами, в шляпах со страусовыми перьями. Собрать всю кожу у русских! Собрать все, что есть у этого бородатого, грубого, сильного народа с ясными, детскими глазами! Да на что им это все богатство, им, живущим в лесах, в курных избах?
— Однако, мистер Кау, разве вы в прошлом году не погорели именно на русской юфти? Все Сити смеялось над вами! — язвительно улыбнулся тонкими губами мистер Элиас Эшли.
— Правильно! — гремел мистер Кау. — Я взял убыток! Правильно! А кто выкинул со мной эту шельмовскую штуку? Олаф Стивенсон! Швед! Все шведы — мошенники!.. Закупил в Москве с весны задешево четыре тысячи кип юфти, отправил их в Англию через Ригу, а когда мы приехали в Архангельск, поднял цены. Мне и пришлось покупать дорогую кожу. Мошенник в Англии мог торговать дешевле, чем мы! Мы в убытке. Кому нужна наша дорогая кожа? Что ж! Сегодня бьют нас, завтра бьем мы! Торговля— как война! Конкуренция!
— Без конкуренции было бы выгоднее, — возразил мистер Эшли, — как было раньше. В Московии голландцы теперь торгуют больше нас. При царе же Иване Страшном[9] мы, англичане, одни торговали с Москвой. И какие привилегии мы потеряли! Непростительно! А кто виноват? Женись тогда Иван Московский на нашей Елизавете — было бы одно государство. Мы ему отказали — глупо! Потерять такие возможности!
Мистер Кау сделал примирительный жест.
— Ну, ну, что упущено, того не вернешь! — ворчал он. — Разве мы можем жаловаться, джентльмены? Вы слышали когда-нибудь про убытки на русских соболях? О, русские соболя лучше, да-с, лучше золота! Что лучше русского соболя? Что, я вас спрашиваю? Ничего! А сколько у русских хлеба! О-у! А какие великолепные льны! Блестящий шелк! Лесу у них столько — хватит и на поташ и на смолу, сколько бы они его ни жгли. А русская икра? А рыба? Московиты, к нашему счастью, сами не понимают, как они богаты! Кха-кха-кха! — кашлял Кау. — Не понимают!
Мистера Эшли трясло, он подпрыгивал на стуле — так хотелось ему говорить.
— Я думаю, джентльмены… — начал он, но тут остановился, хватая свой стакан, побежавший от него по наклонившемуся столу, — Московию следует прибрать к рукам — вот вам еще одна Индия… Третья! Северная! И дело не в одной коже. Московия — это рыба, соль, сало, меха, смола, пенька, корабельные снасти. Имея Московию, мы могли бы вести нашу торговлю через Астрахань с Персией и Арменией… Джентльмены, Восток — это значит шелка, пряности, самоцветы, золотые и серебряные изделия, ткани, ковры, вышивки, ароматы. Если Московия в наших руках — это безопасный наш путь из Азии в Англию Северным морем, мимо грабителей турок, испанцев, португальцев. На этом пути мы минуем Венецию, Анкону, Мессину, нам не будет страшна и Сирия с Алеппо. Предложим это парламенту! Какие будут доходы!.. Московия куда ближе, чем Ост-Индия, чем Вест-Индия! Наши корабли здесь будут оборачиваться в каких-нибудь три месяца!
— Слушайте! — хрипел Кау. — Разумно! Совершенно обоснованно! Однако есть серьезная опасность. Мы хорошо зарабатываем, пока ходим сюда на наших кораблях. Мы сами устанавливаем цены и здесь и дома. Мы возим московитские товары по всему миру, где нам выгоднее. Но если московиты сами выучатся строить большие корабли, тогда что?
Пригнувшись к столу, мистер Кау обвел слушателей выпученными глазами.
— А? Что?!
— Этого допустить нельзя! — подтвердили остальные. — Немыслимо! Море должно быть открыто только для британских кораблей! У кого корабли, у того доходы!