— Жертвой буду я. Она моя невеста. Я… я это сделаю, — сомнамбулически бормотал Фаиз. Дикция у него полетела к чертям, горе размягчило его речь.
— Мы не будем тебя хоронить, — сказала я. — Мы не будем тебя хоронить заживо. Ни в коем случае.
— Он рехнулся, — прошептал Лин с каменным лицом. — Рухнул с катушек, хотя, если упасть с достаточно большой катушки, полагаю, трудно остаться в здравом рассудке. Так же говорят? Рухнул с катушек? Съехал с катушек? Я не знаю. Дурацкое какое-то выражение, вы так не считаете?
— Фаиз, — проговорила я, — дружище, я знаю, о чем ты думаешь. Я знаю, тебе страшно за Талию. Я понимаю, как тебе больно. Я понимаю.
Уложив всю боль, все те страдания, что скопились в моей душе за двадцать четыре года громоздящихся друг на друга сокрушительных ошибок, в выспренние фразы, я надеялась, что мое лицо выразит то, что я хотела сказать.
Фаиз смотрел на меня, зажав розовый кончик языка между зубами, и по лицу его медленно расплывалась мучительная гримаса.
— Ничего ты не понимаешь, вообще! — надрывно выкрикнул он, снова на грани рыданий. К концу фразы его голос достиг стратосферных высот. Ёкаи захлопали. Еще бы им это не понравилось. — У тебя никогда не было нормальных отношений. Ты не знаешь, что это такое, когда ты в ком-то нуждаешься, когда ты любишь кого-то, когда… когда тебе на кого-то не насрать. Ты этого не знаешь, потому что ты вечно занята попытками спрятаться от какой-нибудь очередной подстерегающей тебя херни. Ты не понимаешь. Ты никогда…
— Ладно, хватит. — Филлип снова попытался вмешаться, но нужды в том уже не было.
Наконец отпустив руку Лина, Фаиз упал на колени, прижал к ушам сжатые кулаки и разревелся, дробя крик на всхлипы. Филлип опустился рядом с ним на татами — уже не новый, уже не чистый, тронутый гнилью. Лин растирал свое запястье: бледная кожа длинной изящной, словно колонна, руки была испещрена следами пальцев.
Поймав мой взгляд, Лин поднял глаза, дрожащим пальцем описал в воздухе круг и одними губами произнес: «Безумие». Я не знала, о ком он говорил. О Фаизе, о себе, обо мне или обо всей нашей созависимой компании вкупе со зрителями — слепцы, клянущие слепцов, театр мертвых дураков. Я сглотнула рвоту, жидкую, как овсянка, и теплую. Мир перед глазами перестал кружиться, но все еще подрагивал, я чувствовала себя так, словно опустилась на дно пруда и смотрела вверх сквозь зеленую водяную линзу. Я думала о девушках, которых объедали рыбы и пресноводные креветки, об их ребрах, похожих на зубья расчесок, о том, сколько времени требуется столь безобидному зверинцу, чтобы обглодать тело до костей. Я снова думала о смерти и о нечистых созданиях, извивающихся в грязи.
— А мы точно знаем, что тут есть книга? — услышала я собственный голос.
— Конечно, есть. Мы же видели книги, когда пришли сюда. Тут же все… все просто кишит книгами. Они повсюду. Мы найдем в них ответ. Я это знаю.
— Господи! — Лин уставился в коридор. Я проследила за его взглядом: дверной проем заполнили слепые глаза, круглые, блестящие, как спелые виноградины. Они моргали — кожа вздымалась откуда-то изнутри их скопления, — на секунду превращаясь в подобия мошонок. — Господи, Кошка, это сам гребаный дом.
— Они не обязаны здесь оставаться, если не хотят, — сказал Филлип.
Я провела языком по растрескавшимся губам, слизнула с них желчь:
— Если разделимся, погибнем. Надо держаться вместе. К тому же вряд ли библиотека далеко…
— В соседней комнате.
— Ну вот, — я через силу улыбнулась, — недалеко.
— Кошка, ты сейчас по сути сказала, что нам надо остаться? — За моей спиной раздался голос Лина, и в мою ключицу впились ногти. — Какого хрена? Что на тебя нашло?
Я резко повернулась к нему и продемонстрировала широкий оскал:
— Мы не будем разделяться.
— Твою мать!
— Господи, да что вы за гребаные… — взревел Филлип, заставив нас всех умолкнуть. — Просто… просто кончайте эту хренотень. Вы меня вконец задолбали, чертовы идиоты. Выстраиваемся в цепочку. И звездуем в библиотеку. Если книга не найдется, вы двое уходите. А мы остаемся.
— Никак не можешь без геройства, да? — Лин хихикнул, но никто на него не взглянул, хотя его, благополучно замкнувшегося в своем помешательстве, это нисколько не смутило.
Фаиз меж тем молчал, глядя в дверной проем так, словно любовь всей его жизни стояла там, хлопая глазами — множеством глаз, обильных, как пузырьки на горлышке бутылки кока-колы.
— Фаиз это стопудово одобрит. Фаиз стопудово будет рад, что ты будешь его прикрывать. Это стопудово отличная идея.
— Лин, заткнись, — сказала я.
— Мы об этом пожалеем.
Я не стала ему отвечать.
— Пошли.
Глава 7
Это была не столько библиотека, сколько склад трупов — манускриптов, изъеденных веками, обглоданных по краям насекомыми. Кожаные переплеты покрывали плесень и грибы — с широкими шляпками, тонкими ножками, многоярусные, как квартиры в дешевых многоэтажках, выбеленные полумраком. Многие книги уже перестали быть таковыми — их страницы были переварены и извергнуты обратно в виде строительного материала. Повсюду мы видели осиные гнезда, формой почти идеально повторяющие желудок, построенные на развалинах термитников, чьи обитатели давно погибли. Внезапно мне вспомнились высушенные легочные альвеолы, сплющенные и хранимые между двумя стеклышками, — бывшая девушка показала мне их между поцелуями в классной комнате.
— Здесь есть книга.
— Да, — ответила я охрипшим голосом.
Я думала о том же, о чем наверняка думали Лин и Филлип, которые посматривали друг на друга с неуверенным видом. Безумие Лина стихло, превратилось в бесшабашную бодрость. Филлип с похоронной серьезностью расставлял по комнате свечи. Разумеется, здесь была книга. Здесь было бесчисленное множество книг, затерянных в море мертвых насекомых и извивающихся бледных личинок.
Ёкаи последовали за нами, выстроившись мифологической цепочкой, непрерывно твердя друг другу «привет, привет, привет». Словно маленькие дети, или попугаи, или, может быть, некие едва родившиеся на свет, влажно поблескивающие создания, с изумлением обнаружившие у себя гортань, губы и зачаточный словарный запас. «Привет», — пели друг другу кицунэ. «Привет, — говорили краснолицые они и скрюченные, ползущие на четвереньках гашадокуро[16]. — Привет».
— Я… — Фаиз всплеснул руками и подхватил целую стопку заплесневелых книг. — Что вы все стоите? Давайте искать.
Филлип принялся за работу обеими руками, без малейших колебаний, и, словно собака, зарылся в кучу мусора, бормоча не то молитвы, не то ругательства — я не могла разобрать что именно. Впрочем, с учетом лихорадочной дикции Филлипа это особого значения не имело. Мы с Лином озабоченно переглянулись.
— Фигня это все. — Лин высказался за нас обоих, однако и он, и я понимали, что никакого логического продолжения у этого высказывания не будет. Выход был один — через дверь, в которой, вцепившись пальцами в раму, кишели ёкаи. «Привет, — шептали они. — Привет, привет». — Мы тут никогда ничего не найдем. Тут вообще ничего нельзя найти. Это дохлый номер. И откуда нам на хрен знать, что Талия…
— Есть!
Лин испуганно отшатнулся. Фаиз ковылял к нам какой-то кривой деревянной походкой, не сгибая коленей. Ладонью он заложил страницу в увесистом томе; пергамент, словно пауки, усеивали черные письмена. Фаиз хлопнул по странице — раз, другой, третий, четвертый, без какого-либо ритма, но с явным смыслом, словно изобретал новый жаргон на морзянке. Он ткнул пальцем в переплетение штрихов, лицо его сияло торжеством.
— Вот то, что нам нужно, — объявил он.
Я глянула на страницу. Страница глянула на меня в ответ — чернильными глазами между линиями. А в иероглифах раскрылись рты. Я сглотнула:
— Фаиз…
— Тут сказано… — Он ткнул в раскрытую страницу. Золотая рыбка со светящимися усами заскользила между его растопыренными пальцами. Знаки на странице не имели никакого смысла — черные каракули, нанесенные неизвестной рукой. Под пальцами Фаиза они раздулись. Страница стала черной, и в глубине этого чернильного зеркала что-то ухмыльнулось. — Сказано, что это место посвящено Четырем Небесным Царям, и каждому из них требуется свое особенное жертвоприношение.
— На этой гребаной странице ничего нет, — произнес Филлип тихим, гулким голосом, каким говорил, только когда злился всерьез. — Это просто плесень.
— Немного крови, немного костей, немного семени, — парировал раскрасневшийся Фаиз, — и немного внутренностей. Четыре стороны света. Четыре Царя. Вот что тут сказано. Кошка?
— Я не буду этим заниматься.
Я покосилась на Филлипа, надеясь, что он уловит мое сообщение: пусть Фаиз делает что хочет. Может, нам повезет. Может, ёкаи только и хотят, чтобы мы перепугались, начали швыряться старыми книгами и рыдать, а потом они нас отпустят вместе со слегка потрепанной Талией. В любом случае я не собиралась перечить Фаизу. Только не сейчас, когда дамоклов меч метрономом качался над нашими головами, рассекая мгновения на половинки, на четвертинки, на бесконечно множащиеся мучительные паузы, а фоном звучало вот что: это все чудовищная ошибка. Если Фаиз прав, если легенда гласит правду, то Талия лежит закопанная вместе со всеми девушками, которых тут погребли. Сколько осталось часов и минут, прежде чем она задохнется в земле?
Филлип провел языком по верхней губе, слизнул пот и попытался улыбнуться, хотя вид у него был, как у вытащенной из воды рыбки на последнем издыхании.
Я поморщилась, стараясь не смотреть на стены.
— Немного внутренностей… — За шесть часов Фаиз постарел на шестьдесят лет. Не в буквальном смысле. Но именно так подумал бы тот, кто видел бы только его двойника на скользящей панели фусума. Дом создал внутри себя близнеца-доппельгангера Фаиза и состарил его каллиграфическое воплощение, превратил в подобие бесшерстного чау-чау, толстощекого, складчатого, с грустными глазками, теряющимися на тестообразном лице. Кто бы мог подумать, что мертвые феодалы столь мелочно придирчивы? — Я это обеспечу.