29
Новоград
Алексей ждал Блинова возле решетчатых ворот складских помещений позади универмага. Бригадир редко покидал свой офис через центральный вход, зато на работу шел, как на праздник, через многочисленные отделы «Радуги», глядя перед собой, но боковым зрением улавливал приветствия обслуживающего персонала универмага, слышал уважительное «здравствуйте». И отвечал коротким кивком головы. Он здоровался со всеми, как начальник цеха, который не пройдет утром мимо рабочего, чтобы не ответить на приветствие.
Элегантный «Астон-Мартин» серебристого цвета стоимостью сто тридцать тысяч долларов дожидался своего хозяина. Крупные дождевые капли стекали по пленительным обводам мощной машины, в них отражались огни двух прожекторов, загодя включенных электриками магазина.
Блинов появился в сопровождении двух телохранителей. Водитель, завидев шефа, включил зажигание, и вслед за коротким ворчливым звуком раздался мерный, чуть глуховатый рокот мотора.
Алексей привлек внимание Блинова своим видом. Вернее, не Блинова, а его телохранителей. Они увидели одинокую фигуру под зонтом, стоящую по центру закрытых ворот, и тут же заслонили собой тело бригадира. Руки машинально нырнули под пиджаки.
В ответ Алексей показал свои пустые руки.
— Мне нужно поговорить с вами, Юрий Иванович. Дело касается ограбления.
— Впустите его. — Из-за спин охранников произнес бригадир.
Когда Алексей ступил на территорию универмага, Блинов уже сидел в машине. Дверца была открыта.
— Юрий Иванович, — начал разговор Ремез, — завтра на работу выйдет девушка, которой вы всерьез заинтересовались, и я хочу предупредить вас: не дай бог, если с ней что-то случится.
Блинов невольно подался вперед. Он отказывался верить своим органам слуха и зрения: неужели передним... Но сомнения исчезли. Он даже не успел удивиться или взорваться от такой дерзости.
Незнакомец продолжал:
— Позавчера ваши ребята сделали неверный шаг. Я думаю, что это в результате неверного распоряжения. Я не намерен долго разговаривать с вами, надеюсь, вы все поймете. И не сделайте еще одной ошибки, когда я буду выходить через ворота. До свидания.
Он пошел к выходу, а Блинов все еще находился в трансе. Он уже все передумал, сто раз отмерил, сейчас мысли заклинило. Он боялся этих людей, но они принесли ему столько неприятностей, что он пренебрег последним советом нахала.
Оба телохранителя бросились вдогонку за Алексеем.
Он уже выходил за ворота, толкнув решетчатую створку. И вдруг круто обернулся, резко захлопывая ее. Один телохранитель всей массой обрушился на нее, второй, обнажив ствол разрешенного на ношение «дерринджера», наткнулся на самого Алексея.
Блинов поморщился, он действительно сделал ошибку, видя, как лихо расправляются с его охранниками. И долго не мог прийти в себя. Он проследил глазами за незнакомцем, который, сев в вишневую «семерку», неторопливо выехал на дорогу.
Блинов потерял голову.
— За ним! — крикнул он водителю и захлопнул дверцу. Он смотрел на своего шофера так, будто это он только что пустил в пинки его телохранителей. Водитель был опытным, все категории в правах открыты, мог управлять троллейбусом с прицепом и автогрейдером.
Он ловко объехал неподвижных телохранителей, бросая озабоченные взгляды на шефа. Наверное, он тоже подумал, что хозяин совершает ошибку. И он вместе с ним.
«Жигули» выехали на дорогу с односторонним движением, миновали кольцевую развязку и, набирая скорость, влились в жидкий поток машин на объездной дороге.
«Астон-Мартин» легко и непринужденно догнал «семерку». Если под капотом английской машины был спрятан " целый табун породистых скаковых лошадей, то русскую легковушку нес на себе гурт неизвестной породы. «Англичанин» секунду подержался в хвосте и пошел на обгон. Ремез не дал ему даже поравняться с собой. Скорость была приличная, на скользкой от дождя дороге он кинул машину в занос, заставляя «Мартина» резко уйти в сторону, и на второй передаче с пробуксовкой устремился в обратную сторону.
Двигатель ревел, на скорости восемьдесят километров в час «просилась» даже не третья, а четвертая передача. Но Алексей переключился на максимальных оборотах, в спортивном стиле, словно управлял «Ягуаром»; и зверь послушно рычал под ним. Набрав сто десять километров на третьей, он наконец включил четвертую. В панорамном зеркале вдалеке виднелся красивый силуэт «Мартина», ставший поперек дороги. Но вот он ожил, Алексей поймал в зеркале отблеск включенных фар.
И снова иномарка легко догнала «Жигули». На этот раз Ремез дал ей поравняться с собой и всем видом показывал, что собирается повторить прежний маневр. «Мартин» благоразумно притормозил, а Алексей продолжил движение.
На этом маневре он выиграл лишь несколько секунд — «Астон» снова был рядом. И опять, бросая вызывающие взгляды в окно и умышленно откидываясь на спинку кресла, Ремез давал понять, что намерен бросить машину в занос. На этот раз иномарка отстала только на полкорпуса и, чуть наддав, стала прижимать «семерку» к обочине.
— Дави его! — кричал Блинов водителю. — Сбрось эту падлу!
Для «сбрасывания» «Астон-Мартин» не годился — эстетически. Баранка поворачивалась легко, одним пальцем, но трудно заставить себя бросить такую машину на абордаж. Для этого, с точки зрения водителя, который относился к «Мартину» как к своей личной машине, любил ее, нужно держать в руках тяжелый, непослушный руль хотя бы полуприцепа Красноярского автозавода, смотреть с порядочной высоты и не видеть перед собой серой дорогой обивки, отделанной дорогим деревом передней панели. Но приказ есть приказ, и он довернул руль, продолжая дожимать «семерку».
Алексей резко нажал на тормоз, отпустил его и вывернул руль. «Мартина» бросило от него в противоположную сторону, он стал на обочине. Однако, сделав задний разворот, ринулся в атаку.
Казалось, Алексей владеет только одним приемом вождения в экстремальных ситуациях. Во всяком случае, водитель «Мартина» видел прежнее выражение его лица и знакомые уже жесты. Однако в этот раз Алексей затормозил по-настоящему и включил заднюю передачу.
Мотор работал на износ, стрелка тахометра давно залезла в красную зону и замерла у ограничителя. «Мартин» быстро догнал «Жигули» и почти касался переднего бампера. Водитель непрерывно сигналил, включив дальний свет.
Неожиданно резким торможением Алексей развернул машину на сто восемьдесят градусов и по встречной полосе рванул вперед. Потом резво перестроился, уходя в легкий занос на мокрой дороге. Чтобы выровнять машину, ему пришлось сбросить обороты. Более тяжелый «Мартин» даже не шелохнулся, он, как на гусеницах, намертво держал сцепление с дорогой.
Впереди на шоссе показалась лужа метров сто длиной, протянувшаяся вдоль осевой. Скорость сто шестьдесят в час, для «Жигулей» это много, машину начало трясти, как в турбулентном потоке. Справа от лужи металлический черно-белый отбойник. «Мартин» держался в десятке метров позади, ни на сантиметр не отставая от курса преследуемой машины.
Теперь главный маневр.
Алексей, влетая в лужу, оторвал ногу от газа и чуть прито-пил педаль тормоза. Эффект получился как при гололеде. Машину резко понесло, разворачивая на сто восемьдесят градусов. Полосатый отбойник стремительно приближался. Ремез ждал того момента, когда машина скользнет из воды, а колеса вновь войдут в сцепление с дорогой. Этот отрезок времени ничтожен. Нужно будет уложиться в него, чтобы выполнить последний прием.
Автомобиль дернуло. Алексей докрутил руль и потянул «ручник». Гася инерцию, «Жигули» как по струнке выровнялись вдоль парапета, продолжая нестись с огромной скоростью, но совершив при этом разворот на полный круг. И снова Алексей прибавил газу.
Водитель «Мартина», двигавшийся на рискованно близком расстоянии от «Жигулей», вынужден был резко затормозить в потоке воды, но повторить маневр Ремеза не смог. Серебристая иномарка на скорости сто пятьдесят километров в час, войдя в аквапланирование, всей массой обрушилась на бетонное ограждение.
Удар был страшным. Мотор «Мартина» на четверть ушел в салон, машину отбросило от ограждения, и она перевернулась.
Блинов остался жив. Он не получил даже незначительных повреждений. Ремни безопасности и воздушная подушка спасли ему жизнь. Чьи-то сильные руки вытащили его из машины. Он поднял глаза и встретился с жестким взглядом. На этот раз Алексей попросил его более мягко:
— Не надо, Юрий Иванович. Поймите, это будет продолжаться вечно.
Он прислонил Блинова к перевернутому «Мартину» и сел в свою машину.
Глава 11
30
Новоград
В шесть часов утра медперсонал городской психиатрической клиники пребывал в сонном состоянии. В палате № 12 не спали четыре человека. Один из них лежал под койкой и через панцирную сетку щипал вату из прохудившегося матраса. Он любил это занятие. Плохо только, что руки быстро затекали от неудобного положения. Но больной нашел выход и изредка привязывал кисти рук к сетке. Движения становились более скованными, но зато не ныли плечи. Он уже использовал эту уловку, работая автомехаником в АТП-1. Будучи в сильном подпитии, когда уже не было сил работать, он залезал под машину, привязывал руки к кардану и засыпал. Начальник участка иногда бросал взгляды под машину, но видел своего рабочего, который, подняв руки, возился с мотором. Однажды местного Кулибина выдал собственный храп.
Сейчас он уже успел надергать порядочную кучу ваты, она скопилась у него на груди, плечах, подбородке. Матрасы ему меняли каждую неделю.
Другой сегодня утром сумел утащить половую тряпку уборщицы и спрятал ее. Тряпка была длинная, порядком истершаяся. Больной, несмотря на активное сопротивление соседа по койке, пытался обмотать тряпку у него на шее. Противник молча и яростно защищался, хрипел.
Четвертый успешно отрывал штапики от смотрового окошка. Он не обращал внимания на беспокойных соседей, его голова была занята совсем другим: он готовил себе побег. Фамилия его была Спорышев, звали Валентином Михайловичем.
Справившись со штапиками, он вынул толстое плексигласовое стекло и просунул в окошко руку. Пальцы нащупали задвижку.
Открыв дверь, больной оглядел коридор. Никого. Он быстро прошел в конец коридора, спустился по ступеням. Справа от него находилось отделение приемного покоя. Именно туда его доставила три месяца назад машина неотложной психиатрической помощи. Он тут же вспомнил жену, которая вызвала неотложку, сына, избитого им. Больной нахмурился, он не помнил, как бил мальчика, память выдавала только непродолжительный по времени отрезок: сын стоит, вцепившись в мать, лицо опухшее, посиневшее от побоев. У жены тоже. Курва, она и избила малыша. А потом вызвала бригаду. Ну, ничего, скоро она пожалеет об этом.
Спорышев сжал кулаки и устремил беспокойный взгляд в другую сторону. Только бы дверь оказалась открытой.
Он осторожно приблизился к двери, за которой сидел вооруженный охранник. Изнутри дверь не закрывалась, только со стороны стража. Дверь двойная, но сделана неумно, на нее всего-навсего навесили решетку, точно такую же по размерам, и зафиксировали с помощью гвоздей.
Затаив дыхание, Спорышев осторожно потянул дверь на себя.
Она открылась тихо, без скрипа.
Он увидел охранника. Тот сидел за столом и дремал, уронив голову на грудь.
Помещение, в котором находился охранник, было зарешечено. Он общался с внешним миром через прутья решетки, посредством небольшого овального окошка и двери. За его спиной находился пульт, с помощью которого срабатывали электрические замки входной металлической двери. Она вела не во двор больницы, а в небольшой холл для посетителей, где стоял стол медицинской сестры, которая ведала информацией по клинике.
Больной на цыпочках приблизился к решетке, просунул сквозь прутья руки и, быстро схватив охранника за воротник куртки, рванул его на себя.
Острая боль вывела сторожа из состояния полудремы. И все же инстинкт самосохранения сработал. Руки, вместо того чтобы потянуться к пистолету, висевшему у пояса, поднялись к лицу.
Спорышев отпустил ворот его куртки и ловко перехватил руки, сцепив их на затылке сторожа. Упираясь ногами в пол, он изо всех сил тянул на себя голову охранника до тех пор, пока тот не захрипел. Когда его руки безжизненно упали, ударившись о крышку стола, больной отпустил его. И тут же метнулся к двери. Она оказалась закрыта. Напрасно он, сбивая в кровь пальцы, пытался открыть замок, он был заблокирован посредством электричества.
Тогда он попытался дотянуться до пульта, просунув руку между прутьями, но не хватало сантиметров сорок.
Его трясло, безумные глаза обшаривали каждый закуток помещения в поисках какой-нибудь палки, швабры, но ничего не было. Внезапно он развернулся и покинул комнату. Теперь приемный покой был от него слева, но он поднялся на второй этаж, дошел до своей палаты.
Борьба двоих больных продолжалась. Более агрессивный владелец половой тряпки понемногу одерживал верх, он уже сделал один оборот тряпки вокруг шеи соседа и тянул ее концы в разные стороны. Тряпка трещала. Жертва по-прежнему хрипела.
Другой почти полностью выпотрошил матрас. Из-под койки раздавалось сосредоточенное сопение.
Спорышев подхватил с пола штапики и, недолго думая, оторвал от простыни полоску. Скрепляя между собой штапики тканью, он нервно поглядывал на дверь. Когда справился с последним, оказалось, что общая длина штапиков удовлетворяет его требованиям. Он оставил своих соседей и устремился к выходу. Возле комнаты санитаров Спорышев прислушался: оттуда доносился храп.
Приспособление было ненадежным, оно провисло, когда Спорышев просунул его между прутьями решетки, и, казалось, не выдержит усилия, которое необходимо для нажатия на кнопку. Кнопок было несколько, предстояло нажимать все по очереди, пока не откроется входная дверь.
Вначале он нажал на верхнюю — и сразу щелкнул замок входной двери. Угадал с первого раза. После этого отвалилось первое звено его приспособления.
Охранник находился в той же позе, в которой оставил его больной: грудью лежа на столе. «Хорошо, что не свалился», — подумал Спорышев и подтянул сторожа к себе. Потом перехватился, взявшись за ремень его брюк. Тут же нащупал кобуру. Перевернув сторожа на столе, он отсоединил кобуру, вынул револьвер и запасной барабан к нему. Чтобы охранник находился в обморочном состоянии подольше, больной ударил его рукояткой револьвера в висок.
С входной дверью в холле он справился довольно быстро, надавив на нее плечом.
Теперь домой. Подозрения у прохожих он не вызовет: серая майка, тренировочные брюки, только кожаные казенные тапочки не совсем соответствовали утренней прогулке. А почему бы и нет?..
У главных ворот находился еще один охранник, но Спорышев воспользовался забором. Подтянувшись, он протиснул свое худое тело между кромкой забора и карнизом из колючей проволоки и спрыгнул уже по ту сторону психиатрической клиники. Придерживая пистолет, спрятанный под майкой, он поспешил отойти от забора.
Придется идти пешком. Трамваи уже час назад возобновили движение, однако Спорышев не рискнул воспользоваться транспортом. Двадцать минут ходу — и он дома. Только бы эта курва не успела отвести сына в садик. Ключи от машины дома, где им еще быть? Права и техпаспорт в ящике секретера, сама машина в гараже. Куда и зачем он поедет, больной не знал, но просто обязан был забрать сына. По дороге домой его мозг несколько раз окутывала гнетущая пелена: куда он идет? — а мозг только спустя секунды подсказывал ответ.
Слово «дом» заводило его, порождая буйную злость, почти бешенство.
Врачи давно говорили, что его мозг предрасположен к серьезному, даже неизлечимому психическому заболеванию. Они уговаривали его бросить пить, жена настаивала. Потом уже врачи стали настаивать, а она начала требовать. Когда требования стали раздаваться из уст врачей, жена принялась выставлять условия. Часто, когда он приходил домой пьяным, сына дома не было. «Где он?» — грозно спрашивал Спорышев у жены. «У мамы, — отвечала она. — Он боится тебя». — «Меня?! Родного отца?! Ах ты, сволочь! Получи!»
Его сознание меркло. Спорышев ничего не соображал, когда, избив до полусмерти жену, устраивал дома погромы.
Один раз соседи вызвали милицию, его забрали. Однако жена не написала заявления. Его отпустили через трое суток. И еще столько же он не пил, убеждая жену, что завязал, готов закодироваться, зашиться, только бы они снова были вместе.
Внезапно Спорышев вспомнил все: сын стоит перед ним, а он, крепко взяв его за руку, заплетающимся языком спрашивает: «Ты боишься меня?» — а тот отвечает: «Да». Даже секунды не подумал. Это жена науськала его, он еще маленький, чтобы разбираться в жизни. И отец ударил его.
«Боишься?!»
Снова провал, и только посиневшие от побоев, безмолвные лица перед глазами. Наверное, он отключился, раз не помнит, как она вызвала бригаду с санитарами. Пришел он в себя, когда ему вкатили блокаду сульфазина — оливковое масло с горючей серой: в руки, ляжки, ягодицы. Через несколько часов он не мог пошевелить пальцем, чтобы не закричать от нестерпимой боли. И каждый день сульфазин, до сих пор; «заменитель печали».
«Сука! Тварь безмозглая! Ну ничего, скоро я вышибу твои мозги!»
Нина Спорышева отвела сына в детсад и направилась к автобусной остановке. Она работала на хлебобулочном комбинате, начинала работу рано. Мальчик в это утро, как всегда, оказался первым в группе, не было и воспитателей, его встретила нянечка. Он вежливо поздоровался с няней, прошел к своему шкафчику, на котором был наклеен смешной кролик, и, обернувшись, помахал матери.
Она ответила ему от порога, дольше обычного задержав на нем свой взгляд. Развернулась и вышла, почувствовав, как на глаза набегают слезы. На лестнице столкнулась с мужчиной. Тот поднимался по ступенькам, держа за руку сына. Он что-то говорил отцу:
— Папа...
Нина ускорила шаг.
Когда к остановке подъехал девятый номер автобуса, она вдруг спохватилась: забыла дома продукты, которые в обед собиралась отнести мужу в больницу. Посмотрев на часы, она секунду поколебалась. Можно было купить что-то и по дороге, но сверток она оставила на столе, а там колбаса, вареные яйца. На дворе жара, пропадет до вечера.
«Пять минут до дома, пять обратно», — подумала Нина и, махнув рукой водителю автобуса, который, видно, ждал ее и не закрывал двери, поспешила к дому.
Входя в подъезд, Спорышев еле сдерживался. Слишком долго подниматься на третий этаж.
На пороге своей квартиры он встретил ее. Нина, стоя у двери, закрывала замок.
Спорышев поднимался очень осторожно, но она почувствовала чье-то присутствие и повернула голову. И тут же изменилась в лице. Приоткрыв рот, она смотрела в безумные глаза мужа. Брызжа слюной, он прошипел ей в лицо бранное слово и достал из-под майки пистолет.
31
К утру все были в сборе. Снова квартира на Большой Песчаной оказалось густо заселена: включая Кавлиса, девять человек.
— Только бы Евсей не подвел. — Майора не оставляли сомнения относительно сделки.
— Не подведет, — успокоил Ремез. — Ему выгодно сбагрить крупную партию оружия.
— Будем надеяться... — Николай задумчиво нахмурил брови. — Вот что, хлопцы. Готовьтесь в дорогу, а я схожу в прокуратуру попрощаться с братом.
Аксенов был у себя в кабинете.
— Я думал, ты уже уехал, — несколько суховато произнес он. — У сослуживца живешь?
Николай кивнул:
— Пришел попрощаться, в обед уезжаем. А ты чего не в настроении?
— Да так... — отговорился Аксенов. — Дела неважные. Слышал, наверное, у нас маньяк объявился?
— Ты говорил, у вас их целая группа. Что, опять ограбление?
— Нет, в этот раз заложники. Из психушки сбежал один ненормальный, некто Спорышев Валентин Михайлович. Он завалил охранника, отобрал служебный револьвер и сменный барабан к нему, отправился домой и убил свою жену. Хорошо еще, что она успела ребенка в детсад отвести. И вот парадокс, Николай: обычно люди, когда слышат выстрелы, стараются инициативу не проявлять, из квартир не высовываются, а тут соседи выходят на площадку. Может, это и правильно, с одной стороны, но с другой...
Аксенову показалось, что брат не слушает его. Но Николай поймал его взгляд и кивнул: продолжай.
— Короче, этот псих застрелил своего соседа, ворвался в их квартиру и сейчас удерживает в заложниках женщину и двоих малолетних детей.
— Это дело передали тебе?
— Слава богу, нет. У меня их предостаточно. С бандой никак не разберусь. Чувствуется, профессионалы, но вот кто и откуда... Сейчас работаю в этом направлении, выясняю, кто из бывших бойцов войск специального назначения проживает в городе. Хотя тут сплошные «но». Они и сейчас могут проходить службу, а может, это гастролеры...
— Зацепки есть? — Николай постарался казаться безучастным.
— Так, по мелочам... — Аксенов ответил на телефонный звонок и неожиданно обратился к брату: — Слушай, Коля, ты же профессионал, спецназовец!
Кавлис рассмеялся:
— Никак меня подозреваешь?
— Да я не о том. Ты заложников освобождал?
— Это моя профессия.
Следователь подобрался и в упор посмотрел на брата:
— Может, поможешь? ОМОН сейчас толпится возле дома с заложниками, пока на решительные действия не идут: ведут переговоры с этим психом.
Николай на секунду-другую задумался.
— Он выдвинул требования? — спросил он.
— Только одно: просит, чтобы ему привели сына. Кричит, что убьет всех, периодически показывается в окне с ребенком. Больше ничего. Вскоре может попросить вертолет.
Кавлис пропустил шутку мимо ушей и снова задумался.
— Какой у него пистолет?
Аксенов сделал неопределенный жест руками.
— Какой-то «ДОГ», по-моему, «один» — я в оружии не очень хорошо разбираюсь. Знаю только, что он разработан для охранных структур. Знаешь такое оружие?
Брат кивнул:
— Я знаю все виды оружия. «ДОГ-1» — специальный пятизарядный гладкоствольный револьвер с тремя нарезами в дульной части для стабилизации пули. Калибр крупный, как у охотничьего ружья, — 12,5 миллиметра.
— Ого! — воскликнул Аксенов. — Немудрено, что Спорышев с одного выстрела уложил своего соседа. Так поможешь? Я созвонюсь сейчас с ответственным за операцию по освобождению.
— Времени у нас мало, но посмотреть обязан.
— Точно? — Аксенов уже снимал трубку. — Я с тобой.
32
Дом номер 36 по улице Суворова был оцеплен нарядами милиции. С торца дома, привлекая всеобщее внимание, стояла бригада ОМОНа; несколько бойцов разместились под окнами квартиры, где были взяты заложники.
Показав милиционеру в оцеплении удостоверение советника юстиции, Аксенов кивнул на Николая:
— Он со мной.
Они прошли к многочисленной группе людей, среди которых следователь без труда узнал начальника УФСБ по Новоградской области подполковника Куренкова, приземистого, с лохматыми бровями, чем-то похожего на молодого Брежнева.
— Приветствую, Евгений Петрович. — Аксенов пожал подполковнику руку. — Познакомься с моим братом.
Куренков недовольно кивнул Кавлису, буркнув, не скрывая раздражения:
— Не очень удачное время для знакомства. — Он указал глазами на раскрытое окно третьего этажа.
— Как раз наоборот, Евгений Петрович, — возразил следователь. — Николай — заместитель командира бригады особого назначения, человек опытный.
— Ну и что? — Куренков пренебрежительно посмотрел на майора. — Справимся своими силами, без советчиков.
— Раз уж разговор зашел, может, спросишь, в каких войсках он служит? — Аксенов не сдержался и выпалил: — Департамент "А", между прочим. Управление по борьбе с терроризмом.
После секундного раздумья подполковник протянул руку:
— Ваши документы.
Принимая от Кавлиса удостоверение, Куренков, нарочито затягивая процедуру ознакомления с документом, отдал какие-то несущественные распоряжения и только после этого раскрыл красные корочки. Возвращая их хозяину, он немного смягчился:
— Извините, майор, за резкий тон. Сами понимаете...
Кавлис понимающе улыбнулся.
— Вот мерзавец! — Куренков уставился на окно третьего этажа. Там появилась фигура мужчины, держащего впереди себя плачущую девочку лет шести. В руке убийцы был пистолет.
— Я всех перестреляю!! — раздался его срывающийся на визг голос. — Приведите сюда моего сына!
Куренков отошел от братьев и жестом попросил мегафон.
— Валентин Михайлович! — прозвучал его голос, усиленный динамиком. — Пожалуйста, успокойтесь. За вашим сыном уже послали людей.
— Почему так долго ходят?! Вы уже который раз говорите одно и то же. Если через десять минут его не приведут, я застрелю девчонку!
— Прошу вас, успокойтесь. Детсадовская группа, где находится ваш сын, утром отправилась на прогулку на речном трамвайчике. В данный момент навигационная инспекция делает все возможное, чтобы как можно быстрее доставить вашего сына на берег. Потерпите немного.
Мужчина несколько секунд постоял у окна, после чего скрылся в комнате.
Кавлис одобрительно кивнул: затяжка времени проводилась вполне грамотно.
Куренков краем глаза поймал его жест.
— Не идет на контакт, подлец, пока не выполнят его требование. Время потянуть можно максимум час-полтора. Единственный вариант — брать квартиру штурмом.
Майор поддержал мнение подполковника:
— Я тоже так считаю. Террорист, насколько я знаю, не просто неуравновешенный человек, а психически больной. В любую минуту может наступить критический момент, и он убьет одного из заложников. К тому же он уже убил, а это очень весомый фактор: «мне терять больше нечего».
Куренков покачал головой и цокнул языком:
— Черт! Почему он вооружен не обычным ножом! Я бы, не колеблясь, отдал приказ на штурм. Но у него «ДОГ» со свинцовыми пулями. Для ребенка даже касательное ранение может стать фатальным. Какой дурак разрешил охранным структурам использовать такое оружие! Двенадцатый калибр! В вашей практике, майор, были подобные ситуации?
Подполковник чуть прищурился на Кавлиса, словно собирался запомнить каждую черточку его слегка продолговатого лица, а потом написать портрет по памяти.
— Стандартная ситуация, — ответил майор спецназа.
Куренков невесело усмехнулся:
— Вам легко говорить. А в нашем городе это вообще первый случай захвата заложников. Ну ладно бы там с целью выкупа, можно было бы как-то варьировать, собрать деньги, потянуть время и так далее.
— Это называется контактом. Здесь контакт практически отсутствует. Поэтому единственный вариант — штурм.
— Нет опытных людей с практикой за плечами, а вызывать спецбригаду из Москвы или из другого города поздно. Надо было с самого начала так поступить.
Кавлис понял подтекст фразы: «...и снять с себя ответственность». Однако положение у подполковника ФСБ было тяжелое. И вообще тяжелое. Был еще вариант: привести сына Спорышева. В этом случае отец сам открыл бы дверь квартиры и оказался на достаточном расстоянии, чтобы произвести точный выстрел. Однако после неудачного выстрела последует другой — в заложника. Поэтому обычный штурм имеет некоторое преимущество перед штурмом при комбинации с ребенком, поскольку террорист будет держать заложника под прицелом, а палец — на спусковом крючке. Если на обычный штурм требовалось несколько секунд, включая фактор неожиданности и некоторую растерянность террориста, то второй вариант предполагал лишь короткое мгновение. Спорышев, несмотря на психические отклонения, должен понимать, что при передаче ему ребенка у силовых структур появляется реальный шанс взять его.
— Вы говорите об ответственности? — прямо спросил Куренкова майор. — Или в бригаде ОМОНа действительно нет опытных людей?
— И то и другое, — не скрывал подполковник. — Тренировки чуть ли не каждый день, отрабатываются различные ситуации, как вы сказали, стандартные. Лично я в этом случае доверил бы дело людям с практикой за плечами. Вас попросил бы.
Последняя фраза ничего не значила для обоих. Во всяком случае, для Куренкова. Потому что он был ее автором и вложил в нее столько значения, сколько пожелал сам. Ею он завершал неприятный разговор об ответственности, отсутствии практики. Может, извинялся перед майором спецназа за откровенно пренебрежительный тон во время знакомства или прикрылся ею, поскольку произнес ее безучастным голосом, хотя был страшно возбужден.
Кавлис на несколько секунд задумался.
— Это действительно стандартная ситуация, я работал и в худших условиях.
Он снова замялся. По его лицу было видно, что в нем происходит внутренняя борьба. Разобраться в ней мог, пожалуй, только брат Николая, следователь Аксенов. Николай поймал его взгляд и покачал головой.
А секунды шли: и здесь, в Новограде, и в Таджикистане.
— Вот что, — обратился наконец Кавлис к Куренкову. — Вам нужно связаться с Управлением по борьбе с терроризмом и получить от директора приказ на освобождение заложников силами моего подразделения.
— Вы здесь с бригадой? — удивленно спросил Куренков.
— Будем говорить, с отрядом. Вместе со мной восемь человек, в данной ситуации больше и не требуется.
Подполковник засомневался. Кавлис поторопил его:
— Я назову вам прямой телефон директора Департамента "А". Все равно он в курсе сегодняшних событий. Вы ведь докладывали в Управление о случившемся?
— Каждые полчаса докладываю. И все же у меня сомнения насчет вас.
— Позвоните директору, и ваши сомнения исчезнут.
— Вы часто себя хвалите?
— При каждом удобном случае. — Кавлис посмотрел на Аксенова. — А тебе, Дима, придется заняться нашей отправкой. Сами, как ты понимаешь, мы уже не успеем. Заказывай девять билетов на самолет.
Директор Департамента "А" оказался на месте. Он внимательно выслушал Куренкова.
— Дайте мне Кавлиса.
Подполковник протянул Николаю телефон.
— Здравствуйте, Вадим Романович.
— Здравствуй, дорогой! — Голос Осоргина прозвучал любезно. — Развлекаешься? Сапрыкин — твоя инициатива? Мне уже доложили, а сам Сапрыкин объявлен в розыск. И ты тоже. Ну нигде их нет! А они оказываются вон где. — Директор говорил без пауз. Неожиданно он повысил голос: — Кончай самодеятельность, майор! Сколько человек ты набрал? Семь?
— Да, — ответил Кавлис. «Оперативно работает Осоргин, — подумал он, — хотя про Ремеза и Печинина, конечно, не догадывается».
— Вот возглавляй их — и марш на базу!
— Слушаюсь, товарищ генерал-майор!
— Ты не шути, твою мать!
— Я вполне серьезно. Мы все обдумали, даже в прокуратуре Новограда знают о наших планах. Старший следователь прокуратуры Аксенов уже заказал билеты на самолет.
— Дай мне этого Аксенова. — Генерал не сомневался, что любой нужный ему человек должен немедленно отозваться.
— Вадим Романович, — тихо подсказал Николай брату. И многозначительно добавил: — Не подведи меня, Дима.
Аксенов с явным неудовольствием принял из рук брата телефон.
— Здравствуйте, Вадим Романович. Это Аксенов, старший следователь прокуратуры.
— Вы действительно заказали билеты на самолет для майора Кавлиса?
— Да.
— До Мурманска?
Аксенов, глядя на брата, покачал головой. Николай неотрывно смотрел на него, в темно-карих глазах мольба. Дмитрий, мысленно выматерив брата, решился.
— Так точно, — отчеканил он в трубку.
— М-м... — В трубке повисла недолгая пауза. Затем снова жесткий голос Осоргина: — Дайте мне Куренкова... Евгений Петрович, разрешаю вам провести операцию по освобождению заложников силами отряда майора Кавлиса. Люди опытные, все отмечены правительственными наградами.
Подполковник молчал. Правительственные награды для него ничего не значили. В данной ситуации — орден Сутулова, лучше не скажешь.
Осоргин, чувствуя настроение подчиненного, добавил:
— Майору Кавлису достаточно собственной самооценки и оценки своих товарищей. Ясно?
Вот это уже что-то конкретное.
— Понял вас, Вадим Романович.
— Очень хорошо. После проведения операции вы лично должны посадить Кавлиса и его группу на самолет и доложить мне.
— Слушаюсь.
— Удачи. — Директор положил трубку.
Кавлис попросил телефон и набрал номер.
— Алексей? Это я, Николай. Оставляй Костю заниматься бытовыми проблемами, сам бери остальных и срочно приезжай по адресу: Суворова, 36. Есть работа, заложники, приказ директора Департамента. Потом нас лично начальник регионального управления ФСБ доставит на борт самолета.
— Понял, — ответил Ремез после секундной паузы.
— Леша, не рисуйтесь, поймайте какой-нибудь фургон, «уазик» или... — Николай покосился на брата, — «Газель». Подъедете, из машины не выходите. Я сам подойду. Все, жду. — Он передал телефон Куренкову. — Евгений Петрович, мне необходим план квартиры. Входная дверь металлическая или обычная?
Куренков подозвал к себе начальника ОМОНа майора Сунгурова.
— Ну что, Игорь Васильевич, как и договорились, снабди майора всем необходимым. Его люди прибыли.
— Пойдемте. — Сунгуров пошел впереди Кавлиса. Черный берет эффектно заломлен на правую сторону, символика с российским флагом смотрит за спину, где на униформе в желтом обрамлении красуются четыре буквы — ОМОН. Он слегка повернул голову. — Так что, вы говорите, вам необходимо?
На этот вопрос Кавлис уже отвечал и Куренкову, и Сунгурову, однако спокойно повторил:
— Три наименования: бронежилеты, маски и пистолеты.
— Ах, бронежилеты!.. — насмешливо воскликнул Сунгуров.
Кавлис не обратил внимания на реплику майора, однако помимо ноток уязвленного самолюбия, которое вполне закономерно владело сейчас командиром ОМОНа, в его голосе Николай различил некоторое облегчение. Это удивило Кавлиса.
— Да, бронежилеты, — подтвердил он. — Если меня убьют, некому будет спасать заложников. Это касается каждого, кто будет выполнять операцию по освобождению. В другой ситуации я попросил бы у вас бронированные щиты. Я слышал, у вас не так давно ограбили банк. Так вот, если бы охранники были надежно защищены, грабители никогда не пошли бы на ограбление. В этом весь смысл: в первую очередь надежно должен быть защищен охранник, а не кассир, к примеру.
— Читаете мораль или учите? — любезно осведомился Сунгуров.
— Отвечаю на собственные мысли. Теперь о масках. Здесь полно корреспондентов и тележурналистов, мне не хочется, чтобы лица моих бойцов были запечатлены видео— или фотокамерой. Если вы заметили, они находятся в машине и выйдут оттуда только в масках. У каждого из них есть семьи, родственники, близкие. Немного добавлю о себе. Сейчас за нами следуют объективы видеокамер, подполковник Куренков обяжет журналистов скрыть мое лицо на пленке ретушью. Кассеты из любительских камер будут изъяты. И последнее — пистолеты...
— Думаю, мы с вами подружимся, — перебил его Сунгуров. — В каком подразделении вы работаете, тоже секрет?
— Разумеется.
— А рации вам не нужны?
— Нет, обычно мы громко разговариваем и всегда слышим друг друга. Иногда кричим. Когда и это не помогает, кричим очень громко.
Кавлис не стал требовать от Куренкова удалить с места происшествия прессу, было уже поздно — как правило, от присутствия журналистов, включая телерепортеров с видеокамерами, террористы начинают работать на публику. При определенном стечении обстоятельств Кавлис мог посоветовать даже самому Осоргину не мешать им заниматься делом; впрочем, директор Управления по борьбе с терроризмом в подобных ситуациях разбирался хорошо и с советами не лез бы. Командиру отряда специального назначения на время подготовки и проведения операции даются властные полномочия. И как только их принял, он не подчиняется никому.
Майор ОМОНа подозвал к себе заместителя.
— Олег, сними с бойцов восемь бронежилетов, столько же масок и пистолетов.
— И отнесите, если это возможно, вон в ту машину, — добавил Николай, указывая рукой на микроавтобус. — Там вас правильно поймут. А мне нужно отдать последнее распоряжение.
— Не нравится он мне, — заметил заместитель, провожая глазами Кавлиса, и покачал головой. — Слишком самоуверенный.
— Черт его знает... — Себе Сунгуров врать не мог: майор спецназа внушал ему уважение.
Куренков нервничал. Некоторое беспокойство ощущалось и по ту сторону оцепления. Толпы людей, среди которых было немало журналистов, с беспокойством и нетерпением ожидали развязки. А она, судя по всему, должна была произойти скоро, очень скоро, об этом свидетельствовали частые передвижения высокого человека лет тридцати, который, по всей видимости, возглавил операцию по освобождению заложников. И еще микроавтобус, примостившийся у торца дома и окруженный нарядом милиции, куда трое боевиков ОМОНа отнесли кипу бронежилетов и баул. Что происходило внутри машины, никто из посторонних не видел: слишком плотно обступили ее милиционеры; зато сами работники милиции с нескрываемым любопытством смотрели, как облачаются в жилеты крепкие парни, тщательно проверяют оружие, освободив магазины от патронов, а затем собственноручно заряжая их. И ноль эмоций на лицах, которые вскоре скрылись под черными масками.
— Начнете, когда террорист подойдет к окну? — спросил Куренков у майора.
Николай отметил, что губы подполковника слегка «подморозило». Язык поворачивался быстрее, чем открывались губы. Нервничает.
— Ни в коем случае, — ответил Николай. — У окна террорист напряжен. В это время он угрожает заложнику, имитирует агрессию. То есть он готов к выстрелу. И любой шум — а мы будем шуметь — тотчас спровоцирует его. Поэтому я хочу скоординировать наши с вами действия. После того как отряд займет свои места в подъезде на втором и четвертом этажах, я дам вам команду, и вы в мегафон вызовите Спорышева на контакт. Скажете ему, что сын уже на пути сюда, скажем, через пять-семь минут он сможет увидеть его. Это обнадежит террориста, отвлечет, вызовет некую лихорадочность действий, что нам, собственно, и нужно. Когда он отойдет от окна, вы просто кивнете мне. Я буду наблюдать за вами из окна на втором этаже. Это и будет сигналом к началу штурма. Через пять минут мы займем свои места. Да, вот еще что. Вызовите «Скорую» и пожарных, пусть встанут в отдалении, чтобы не привлекать внимания Спорышева. Подъедут тихо, без «мигалок» и сирен. Лишние перемещения по двору запрещаю, все остаются на своих местах.
Подполковник с завистью смотрел на майора, удивляясь его хладнокровию. Самого Куренкова лихорадило от слов Кавлиса: «Я дам команду... через пять минут... кивнете... сигнал...»
Куренков вдруг поймал себя на мысли, что майор оттого так спокоен и уверен, что здесь не его родной город, в котором он работает и живет. Для него это отвлеченная материя; так же хирург смело режет плоть больного, потому что ему самому не больно, но тем самым он спасает человеку жизнь. А если бы майор жил и работал тут, смог бы он столь же хладнокровно действовать? Приближалось время штурма, однако скорость пугала: пять минут. Если бы что-то зависело от переговоров, подполковник вел бы их до изнеможения, оттягивая ту минуту, когда все средства, кроме силового акта, исчерпаны.
Журналист вдруг подался вперед и, рискуя выдавить глаз видоискателем, направил камеру в сторону микроавтобуса, окруженного милицией. Открытая дверца машины выпустила восемь рослых фигур в масках. По ходу выстраиваясь в цепочку, они быстро скрылись за углом здания.
— Пошли! — раздался чей-то голос в толпе. — Вон они!
Девушка из квартиры номер 19 на первом этаже, выходившей окнами на противоположную сторону, была предупреждена и держала окно открытым. Ремез стоял, прислонившись к стене и подставляя сцепленные руки товарищам. «Беркуты», опираясь на них, проворно проникали в квартиру. Девушка едва различимым шепотом здоровалась с каждым:
— Здравствуйте... здравствуйте... здравствуйте...
Ремез поднял руки, и его рывком втянули в комнату.
Все были обуты в кроссовки. Бесшумно, отмеряя по две ступеньки, бойцы достигли пролета между вторым и третьим этажом.
Спорышев уже ни в чем не отдавал себе отчета, ничего не боялся. Вернее, это слово не коснулось его воспаленного мозга. Им владело беспокойство: его требования не выполнят, сына не приведут.
А что дальше?
Он не знал и такой вопрос себе не задавал. Его состояние было схоже с прогулкой подлинной мрачной анфиладе: он открывал дверь за дверью и, пока не откроет следующую, не узнает, что там. Может, в его представлении коридор был бесконечным, с бесчисленными дверьми. И он открывает их, открывает... За одной дверью идет борьба двух человек — кажется, они душат друг друга, из-под койки торчат чьи-то ноги, слегка подрагивают; если нагнуться, можно увидеть человека, который своей позой напоминает автомеханика... нет, скорее всего, дояра... Его пальцы сжимают невидимые соски, тянут их, и ему на грудь и лицо падает молоко-вата. За другой дверью дремлющий охранник, еще одна дверь — и появляется огромная комната с декорациями улицы, забора, колючей проволоки.
Но вот странно... Двери в анфиладе были полупрозрачными; совсем непроницаемой оказалась дверь собственной квартиры, еще более беспросветной — дверь соседней квартиры. А когда он вошел в нее, оказалось, что внутри она выглядела абсолютно черной, наглухо закрытой. Но она открывается, он точно знал это. А вслед за ней еще и еще... Придется пройти через них.
Спорышев подвинул в центр комнаты стул и поставил на него девочку. Велел смотреть на него и не спускать глаз. Женщине, наоборот, запретил поднимать глаза. На мальчика, после того как связал его, не взглянул ни разу.
Он несколько раз подбегал к входной двери, в течение секунды-двух наблюдал за площадкой в дверной «глазок». Все было тихо. Его потревожили только один раз, когда убирали трупы с площадки. Он выстрелил в дверь и убежал в комнату, вернулся к окну с девочкой на руках. Делая ей больно, он закричал:
— Убирайтесь отсюда! Если еще раз услышу шум в коридоре... Слышите?! Я застрелю ребенка!
Девочка плакала. Ее плач услышали в подъезде.
Вернувшись в комнату, Спорышев снова поставил ее на стул и всякий раз, подходя к окну, брал ее на руки, прикрываясь.
Через открытое окно он услышал, как к нему по имени-отчеству обращается человек, который вел переговоры.
Куренков увидел в окне подъезда условный знак: Кавлис махнул ему рукой. А может, это был кто-то другой, поди узнай их: все почти одинакового роста, в масках. Он промочил горло минеральной водой и поднес мегафон ко рту:
— Валентин Михайлович! Это подполковник Куренков. Мне нужно поговорить с вами.
Через несколько секунд в окне показалась фигура Спорышева. Как и прежде, он стоял, прикрываясь девочкой.
— Вы привели моего сына? Я спрашиваю, вы привели моего сына?
— Как раз по этому поводу я и хотел поговорить с вами.
«Беркуты» в это время разделились на две группы: Кавлис, Михайлин, Зенин и Сапрыкин остались на месте, остальные уже смело, не боясь того, что террорист может наблюдать через дверной «глазок», поднялись пролетом выше. Ремез занял передовую позицию, держа пистолет у правого плеча стволом вверх. От дыхания маска у рта и носа покрылась мелкими каплями влаги.
— Валентин Михайлович, как я и обещал, инспекторы навигационной службы доставили вашего сына на берег. Сейчас он на пути сюда. Через пять-семь минут вы увидите его. Вы поняли?
Спорышев достаточно рискованно подставился, глядя вниз. Девочка на несколько мгновений перестала служить ему прикрытием, и, если бы в здании напротив сейчас находился опытный снайпер, он без труда мог бы снять Спорышева.
— Да-да, — торопливо проговорил он и занял прежнее положение. — Но я буду ждать ровно семь минут, не больше. Потом, — он демонстративно прижал к виску девочки ствол пистолета, — потом, если его не будет через семь минут, я застрелю ее.
— Пожалуйста, успокойтесь. Времени осталось уже меньше. У меня все.
Может, Куренкову показалось, но он заметил, как дрожит голова Спорышева. Да, несомненно, тот предвкушал встречу с сыном и должен был на некоторое время расслабиться. Пожалуй, Кавлис был прав: нельзя было начинать штурм, когда якобы отвлеченный переговорами террорист мог в любой миг убить заложника, тем паче что он демонстрировал свою готовность.
Куренков несколько отвлекся и даже пропустил тот момент, когда Спорышев скрылся из виду.
«Ну вот и все...» — подумал он, закрывая глаза и подавая условный знак.
Кавлис поймал движение головы подполковника, и в звенящей пустоте подъезда раздался его тихий голос:
— Давай, Леша.
Кое-кто из зевак, стоявших за оцеплением, уже некоторое время наблюдал за передвижениями в подъезде. В полутьме через немытые стекла мелькали смутные тени, а одна отчетливо обозначилась в середине окна. После коротких переговоров подполковника с террористом она исчезла. Самый наблюдательный мог заметить, что предшествовал этому знак подполковника. Но таких было мало, разве что пара-тройка журналистов связали между собой эти два момента. Тем не менее над толпой повисла напряженная тишина. Всех охватила смутная тревога в ожидании скорой развязки. Первым это почувствовал Куренков, который с бьющимся сердцем ожидал выстрела.
Ремез занял место на верхнем пролете: если бы он стоял снизу, ему пришлось бы разбегаться для удара и тратить драгоценные мгновения. А так он просто сбежал по ступеням и с ходу сильно ударил ногой чуть пониже замка. И сразу же отступил в сторону, давая возможность Михаилу Зенину первым ворваться в квартиру. Вслед за ним, держа пистолет на уровне глаз, последовал Кавлис. За ними — пара с верхнего пролета.
Едва ступив за порог, Зенин разрядил половину обоймы, стреляя в пол и громко крича:
— Бросай оружие! На пол!
Ремез добавил шума в коридоре, быстро нажимая на курок. Пару выстрелов сделал Кавлис.
Зенин, уступая ему дорогу, продолжал выкрикивать команды и еще дважды выстрелил. Михайлин с Сапрыкиным вплотную двигались за командиром, но не стесняли его движений. Однако все вместе они выглядели единой устрашающей массой, парализующей сопротивление террориста.
Николай уже миновал прихожую и находился сейчас как раз под аркой большой комнаты. Натренированный взгляд вобрал картину целиком, он уже видел главное действующее лицо этой драмы, видел пистолет в его руке и женщину со связанными руками за спиной. Она сидела в центре дивана с широко раскрытыми глазами. Чуть поодаль — мальчик лет восьми. Его рот, так же как и у женщины, был заклеен полоской лейкопластыря. А вот и девочка, которой во время переговоров прикрывался псих.
Куренков оцепенел, когда услышал вместе с предостерегающими криками, доносившимися через открытую дверь подъезда и окно на третьем этаже, громкие хлопки выстрелов. Это вызвало у него своеобразную реакцию: подполковник невольно склонил голову к плечу, будто так слушать было удобнее.
Выстрелы и громкие команды вперемежку с грязной бранью слились воедино. Куренков ожидал услышать два, максимум три выстрела, а тут разворачивались крупномасштабные боевые действия, словно террористов было по меньшей мере десяток. И сердце, вдруг замершее в груди, подсказало, что зря он согласился на проведение операции отрядом майора Кавлиса. Прошло всего две-три секунды с начала штурма, а пуль было выпущено столько, что ими можно было изрешетить и террориста, и заложников, и всех омоновцев, которые тоже застыли, не смея шелохнуться. Куда, вернее, во что они там стреляют?! Куренков невольно шагнул к подъезду, бросив взгляд на «Скорую», стоявшую на углу.
Девочка находилась почти рядом с террористом, она стояла на стуле в шаге от него, причем на линии огня. А псих от грохота выстрелов присел и снова невольно прикрылся девочкой. Руки его находились на уровне висков, в сумасшедших глазах нездоровый блеск, отчаяние, испуг. Пистолет в его руке перемещался вперед и влево, к голове девочки.
Из-за спины Кавлиса к женщине метнулся Михайлин, Сапрыкин — к мальчику. Зенин выстрелил еще два раза. Но командир не стоял на месте — это время замерло. Поднимая пистолет высоко над головой, Кавлис сверху вниз произвел четыре быстрых выстрела. И, перемещая девочку за свою фигуру в руки Зенина, нажал на спусковой крючок еще раз. Затем быстро перехватил руку террориста, отводя пистолет в сторону и вверх.
Но Спорышев был уже мертв. Из пяти пуль, выпущенных из «ТТ», все попали в цель. Две в лицо — в область правого глаза и подбородка, остальные в шею и в верхнюю часть груди. Кровь, уже начавшая заливать его лицо, внезапно прекратила пульсировать в ранах и застыла темно-красными, почти черными буграми.
Кавлис взял из мертвых рук Спорышева крупнокалиберный «ДОГ». Да, натворил дел псих.
Михайлин и Сапрыкин, прикрывая своими телами заложников, повернули головы в сторону командира. Кавлис молча подал им знак и подошел к открытому окну.
Во дворе стояла гробовая тишина. Николай отыскал глазами Куренкова и показал ему большой палец.
Подполковник обмяк, потом удивленно обернулся: кто-то из толпы захлопал в ладоши. Его поддержал еще кто-то, еще... «Господи, — подумал Куренков, — неужели начали приобщаться к цивилизованному миру?..»
А толпа ждала парней в масках. Сотни глаз смотрели на дверь подъезда. Милиция в оцеплении едва сдерживала напор. Однако «беркуты» вышли также, как и вошли, через окно квартиры номер 19 на первом этаже. И каждый слышал трепещущий голос девушки:
— До свидания... до свидания...
Ей казалось, что все это происходит не с ней, что ее квартирой, как проходным двором, воспользовались привидения: никто не ответил на приветствия, никто и не попрощался. Но говорить они умели, и еще как! Ее уши до сих пор полыхали огнем, а зарделись они, как только на весь подъезд раздался трехэтажный мат «привидений».
Кавлис стащил с себя маску и бронежилет, бросил на сиденье пистолет.
— Пойду договорюсь насчет самолета. А вы, братцы, езжайте за вещами.
Водитель микроавтобуса, которого Ремез с большим трудом «зафрахтовал» на час-полтора, словно воды в рот набрал. Он не проронил ни слова до самого дома Алексея. Лишь когда они выходили, он протянул Ремезу деньги.
— Я не возьму. Я же не знал...
— Бери, бери, отец, ты же время потратил.
33
Рейс самолета Новоград — Самарканд задерживался на сорок минут. «Беркуты» уже прошли таможенный терминал и терпеливо смотрели, как заправляют «Ту-154». Кавлис воспользовался своим удостоверением и вышел в зал. Аксенов махнул ему рукой: я здесь. Рядом с ним стоял подполковник Куренков.
— Договорились, Евгений Петрович? Осоргину вы позвоните через три часа. У вас есть причина: рейс в самом деле задержали.
— Не беспокойтесь, все сделаю. Значит, ваша база находится в Самарканде? Рядом с «горячими точками»? Ну, — подполковник протянул Николаю руку, — еще раз спасибо, приятного полета и... что еще? Вроде все. Дима, тебя я подожду в машине.
Куренков зашагал к выходу из аэровокзала. Аксенов молчал. Кавлис смотрел на него с грустной улыбкой.
— О чем задумался, Дима?
— А не обидишься?
— Времени нет обижаться. Говори.
— Как ни странно, думаю о налетчиках, которые посетили нашу «Радугу». Если бы я тебя не знал, заподозрил бы твою бригаду стопроцентно.
— Действительно похоже?
— За исключением одного.
— Это которого же, меня? — Николай продолжал улыбаться.
— Я не личность имею в виду. «Мои» не произвели ни одного выстрела, когда «работали», — так сказала мне одна симпатичная девочка; вы же, наоборот, наделали столько шума, что весь город на уши поставили. И не только. Теперь поползут слухи-вопросы: кто такие? откуда? что за таинственное подразделение? Наш город не очень большой, не «миллионник», конечно, но разговоров будет предостаточно.
— Тебя это не устраивает? — спросил Николай.
— Коль, ну распирает ведь рассказать, что это сделал мой братан, понимаешь? А я даже своей Наташке открыться не могу: через день все будут знать. Тебе самому-то не тяжело от этого?
Кавлис рассмеялся. Аксенов не поддержал его.
— А про меня никто никогда никаких слухов не распустит... — вздохнул он. — Понимаешь, тут есть какая-то несправедливость. Закрытое слушание дела «Народ против Аксенова».
С таможенного терминала, привлекая внимание Кавлиса, махал рукой офицер.
— Ладно, Николай, иди. Хотя постой... — Аксенов опустил глаза, но тут же снова поднял их. — Хочу тебя спросить вот о чем: не жалко было убивать того парня, Спорышева? Я понимаю, вопрос провокационный, но уж очень хочется получить и на него ответ.
— А ты как думаешь?
Аксенов пожал плечами:
— Не знаю... На твоем месте я бы ответил, что привык.
Николай покачал головой:
— К этому нельзя привыкнуть. Хотя на твой вопрос отвечу, потому что задаю его всякий раз, когда... Одним словом, не жалко, но больно. Прибавь к этому чуточку тоски, усталости — и ты поймешь мое состояние.
Аксенов несколько секунд молчал. Когда он поднял глаза, в них было все перечисленное Николаем — боль, тоска, усталость: так он переживал за брата. И страшно то, что связаны эти чувства были со словом «смерть». Лучше бы он не спрашивал его ни о чем.
Аксенов протянул Николаю руку:
— Удачи тебе и... я всегда рад тебя видеть, честное слово.
Братья обнялись. Следователь, пряча глаза, отчаянно ругал себя за излишнюю сентиментальность.
Он еще долго стоял в здании выдачи багажа, откуда хорошо просматривалось летное поле. Лишь когда лайнер оторвал шасси от бетона, Аксенов вышел на привокзальную площадь. И снова посмотрел вслед набирающему высоту самолету.
«Удачи... И — возвращайся. Все возвращайтесь».
Куренков педантично выдержал намеченный срок и набрал номер Осоргина.
— Вадим Романович? Снова Куренков беспокоит. Как вы просили, докладываю: майор Кавлис и с ним восемь человек лично мною посажены на борт самолета. Докладываю с опозданием, так как рейс задержали по техническим причинам.
Наступила непродолжительная пауза.
— Сколько человек сели на борт, вы говорите? — спросил Осоргин.
— Вместе с Кавлисом девять.
— Так-так... А каким рейсом они полетели?
— Новоград — Самарканд, — немного удивленно ответил Куренков. — Что-нибудь не так, Вадим Романович?
— Да нет, все просто чудесно. Спасибо вам большое. И следователю прокуратуры передайте мою благодарность. Кстати, они с Кавлисом в дружеских отношениях?
— Двоюродные братья.
— Н-да... Еще раз спасибо.
«Чудак-человек, — подумал Куренков, вешая трубку. — Так благодарить за какой-то пустяк».